Дмитрий Холендро - Чужая мать

А удочек не было...

Наклонившись, Нефедов еще раз обежал глазами весь прилавок. Под стеклом виднелись гантели, эспандеры, роликовые коньки, намордники и поводки для собак, а также перочинные ножи со штопорами, уже открытыми для привлечения покупателей.

— Гражданин! Вы будете что-нибудь брать?

Красавица, оказывается, перешла сюда, пока он смотрел, нагнувшись.

— А удочки у вас есть?

— Не видите, что ли?

— Не вижу.

— Значит, нету. Года еще не прошло, как запрет сняли!

— Когда же они будут?

— Я удочек не делаю.

— Как же быть? — машинально спросил ее Нефедов, и она ответила, демонстрируя торговый талант:

— Купите домино! Чем червей копать, сможете культурно проводить свободное время. Или нож со штопором. Солидный выбор.

— А зачем?

— Как хотите, — и величавая красавица вернулась к молодому человеку, который продолжал вертеть радиолампочку, а Магомаев все пел, и Нефедов услышал чье-то несдержанное восхищение:

— Ать, едри твою! Голосина!

Низенький старикашка в модной рубахе с «огурцами», появившийся у прилавка радиоотдела, поражался Магомаеву и, странно, подманивал Нефедова пальцами опущенной руки.

— Дал же бог! — вскрикнул он, когда Нефедов приблизился. — А тебе-что, удочки нужно? Бамбук хочешь?

— Я... Вы... Ба... — задохнулся Нефедов.

— Выдь отседа и вертай направо по улице, — перебил старик, почесывая растрепанную бородку и пучки усов, растущих прямо из ноздрей. — Я догоню... От поет!

Затосковавший было Юрий Евгеньевич воспрянул духом и вылетел из универмага. Свернув направо, он впритруску побежал по улице. В просветах переулков уже стал открываться берег озера, густо, в два ряда, облепленный моторками. Юрий Евгеньевич сбавил шаг, боясь оглядываться, а сзади, с одышкой, зазвучал голос старикашки:

— Ты куды разбежался? Ну, заморил! Ракета! Не останавливайся, крой дале, однако не так шибко, быдто гуляючи...

Гуляючи, они стали договариваться.

— Есть у нас товар для вас! — сказал старикашка.

— А какие удочки? — спросил Нефедов.

— Бамбуковые, из Москвы. Складные. Шик-модерн!

— Елки-палки! — не удержавшись, взвизгнул Нефедов.

— Пятерка за штуку, — предупредил старик. — И пять штук — махом!

А Нефедов ощупал карман своей клетчатой рубахи на груди И ответил без обиняков и рассуждений:

— Беру. Как раз!

Остановились у некрашеных ворот, и за ними тут же орудийным лаем начал исходить невидимый сторожевой пес.

— Кусается?

— А как же! Но ты не бойся, — утешил старик, видя, как топчется покупатель, пока сам он крутит ключ в калитке. — Не бойся, потому что днем пес на цепу.

Пес был великорослый и нервный, перебирал лапами у своей конуры в углу двора, вроде застоявшегося коня. А двор — чистый, с железным гаражом, который уютно обсели голуби, с козлами для пилки дров среди березовых поленьев, лежавших навалом. У крыльца устроился самовар на кирпичной подставке.

— Цыц! — приказал старикашка псу, который все еще гавкал душераздирающе. — А ты не двигайся, сынок. Замри! Оно и перестанет.

Нефедов замер возле самовара, и собака, брякнув цепью, действительно затихла. Он хотел было обтереть платком мокрую шею, но собака, вспрыгнув, сейчас же бахнула. Так и осталась шея невытертой.

Старикашка, скрывшийся в доме, долго не появлялся, и пришлось держать руку с платком на весу. Наконец он вынес на крыльцо удочки. Бамбуковые, Одна лучше другой. Под оглушительный лай пса Нефедов приблизился, с благодарной улыбкой протягивая старикашке двадцать пять рублей.

— Вы не знаете, как выручили меня, отец. Я вас расцелую! — сказал он старику и обнял его.

Пес разлаялся, и на крыльцо, пока Нефедов целовал старика, вышел дядька в майке-безрукавке, босой, с комочком волос под расплющенным носом, и спросил:

— А чего это оно разрывается, чудище? — и увидел Нефедова. — Я думал... покупатель ушел...

Договорил он уже вполсилы. Что-то неблагополучное в том, как они смотрели друг на друга, уловил старикашка и с упреком сказал:

— Васятка!

— Здравствуйте, Васятка... — первым пришел в себя от шока Нефедов. — Не узнаете?

— Кого?

— Меня. Я — Робинзон!

Васятка глянул на гостя сумрачней, из стороны в сторону подергал под носом волосяным пучком и прогудел:

— Если у вас не все дома, то не надо шутить.

— Позвольте! — сказал Нефедов и обратился к старикашке: — Понимаете, именно он отобрал у меня удочки. Назвался рыбнадзором и отобрал. И он же... то есть вы... мне же... за двадцать пять рублей. Ха-ха-ха!

Многократно отражаясь в самоваре, старикашка зализывал самокрутку:

— Уходи ты подобру-поздорову, милай. Удочек мы не покупаем, и напрасно ты их нам притащил.

— Еще ворованные, небось, — фыркнул Васятка, а старик сказал:

— Мы себе ореховые удилища режем, бесплатно!

— Я их принес? — спросил Нефедов, тряся головой.

— А кто же?

— Когда?

— Сичас.

— Вы же сами меня назвали покупателем. Сичас, как вы говорите. Васятка!

— Папаша, вы слышали? — спросил Васятка старика.

— Не слышал. Помолиться могу.

— Топай! — с крыльца зарычал на Нефедова Васятка. — Еще и цена небось спекулянтская! Можем и в милицию заявить...

— На меня?

— А то! — угрожающе вскрикнул старикашка. — Всякие ходют тут по дворам, удочками вразнос торгуют!

Нефедов посмотрел на деда, на Васятку и вдруг сплюнул:

— Тошно на вас глядеть.

— Папаша, — устало сказал Васятка, — спустите кобелька!

И Нефедов зашагал к воротам под лай пса, но у калитки остановился:

— Эх, вы! В кибернетике — новое поколение машин. Люди в космос летают, а вы!

— Топай!

Он шагал по улице, совсем раздавленный, разбитый, жалко сутулясь, и не мог поверить себе, что все это было. Но — было! Над ним проплывали древние деревья, и он попадал то в тень, то под солнце. Шел и шевелил губами... Убеждал себя, что держит путь прямиком в милицию, все расскажет там...

Он схватил за плечо Мальчишку, гонящего мимо железный обруч проволочной каталкой, как гоняют их все мальчишки на всех улицах всего мира, сжал и спросил:

— Где ближайшая милиция?!

Обруч съехал на мостовую и упал, забренчав на булыжнике.

— За углом — налево...

За углом он и правда увидел вывеску, висевшую, как железный флаг, над каменным крыльцом: «Милиция». У крыльца застегнул пуговицу на воротнике. И как раз из отделения вышел милиционер и спросил юношеским голосом:

— Вам что, гражданин-товарищ?

— Н-ничего... Просто гуляю, — прозаикался Нефедов, взяв удочки на плечо. — Любопытно!

— Что тут может быть любопытного?

— Дом какой интересный! Колонны наполовину в стенах... Что здесь раньше было?

— Спросите чего полегче, — засмеялся милиционер и бравым движением расправил гимнастерку под поясом.

Уже на катере, уходившем от берега, Юрий Евгеньевич еще раз пожалел, что не о том заговорил с молодым милиционером, но внутренний голос прозвучал в оправдание: «А-а, отдыхаю я! Без меня разберутся с этим Васяткой».

А ночью ему приснился странный сон, который он запомнил. Первый в жизни. Как будто, застегнув пуговицу, он все же поднялся по ступеням просторного крыльца, вошел в милицию и потребовал, чтобы его пустили к начальнику.

Ему показали на дверь с надписью «Начальник». Надпись, надо сказать, была какая-то пугающе несолидная, буквы кренделечками, с завитушками. А когда Нефедов вошел, он обомлел от жути и хотел тут же бежать, но ему успели предложить:

— Садитесь!

Дело в том, что за столом красовался не кто-то, а он сам, Нефедов, и это он сам себе и предложил садиться. И вошедший Нефедов — в клетчатой рубашке, обыкновенный смертный — сел, а Нефедов из-за стола — в генеральской форме, от которой в глазах рябило, спросил:

— Что у вас?

Мямля и переминаясь в кресле, Нефедов-обыкновенный кое-как рассказал Нефедову-генералу, что с ним случилось, считая, что генерал поймет и возмутится — свой человек все же как-никак — и прикажет сейчас же выстроить целый батальон милиции против Васятки, учитывая, что там и пес, но генерал, ангельски улыбаясь, ангельски спросил:

— А зачем?

— Что?

— Связываться!

Тогда возмущение не на шутку охватило Нефедова-обыкновенного, он пустился в безостановочную речевую карусель, набиравшую скорость, пока генерал, как автоинспектор, не вынул полосатую палку из-под стола и не остановил его.

— Юра, — сказал он, — я ведь не за себя боюсь, а за тебя! Еще скажут, что ты сам принес им эти удочки продавать.

— Да!

— К тому же у тебя никаких свидетелей. Сын — малолетний родственник. И? И? — спрашивал Нефедов-генерал. — И ничего ты не сумеешь доказать, а у тебя отпуск. А отпуск, он... — и генерал пропел, заигрывая глазами: — Отпуск — он быва-ает только раз в году-у!