— Глупости, — перебил его Покровский, — никогда не мешает иметь за спиной пару надежных полков.
Филимонов говорил, ссутулившись и приподняв плечи.
— …Упорная и ненужная борьба, которая ведется между кубанцами и Добровольческой армией, это прежде всего борьба за свои позиции двух начал: кубанского демократического начала и добровольческого начала единоличной диктатуры, к сожалению усвоившего на практике все более и более реставрационные устремления, которые не могут быть приняты кубанцами, никогда не скрывавшими своих антимонархических взглядов.
Покровский стряхнул пепел кончиком ногтя, улыбнулся.
— Любопытно.
— Я напомню вам, — несколько горячась, сказал Филимонов, — что согласно нашей программе-декларации, принятой еще двадцатого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года, мы признали наиболее совершенной формой правления для России федерацию демократических республик, спаянных между собой единством государственных интересов. Кубанский край должен был войти в это объединение в качестве равноправного штата. Демократия и справедливый учет социальных групп — вот основы нашей государственной жизни. — Филимонов разогрелся, поднялся, торопливо, какой-то дергающейся походкой прошелся по комнате, остановился перед невозмутимым и насмешливо-вежливым Покровским. — Мы именно так, именно так идейно осмыслили борьбу, к которой призывали народ и требовали от него человеческих и материальных жертв.
— Самостийники, — небрежно выдавил Покровский.
— Так называет нас политическая улица, — вспыхнул Филимонов, — и вы…
Покровский погасил папиросу, поднялся.
— Я солдат, — резко сказал он, — и приказы высшего начальника для меня обязательны. Когда мне прикажут стать болтуном, мы докончим наш беспредметный спор.
Покровский вынул из кармана бумагу, написанную размашистым почерком, свернул ее так, чтобы не была видна подпись, и поднес к глазам Филимонова и Гурдая. В бумаге предлагалось Покровскому арестовать тридцать два члена рады и предать их военно-полевому суду.
— Читайте приписку. — Покровский ткнул пальцем: «Суд должен быть скорый и исполнение немедленно».
Он спрятал письмо и, очевидно, довольный произведенным впечатлением, прошел к окну, приоткрыл тяжелую бархатную портьеру. По улице, ближе к кустарниковому забору городского сквера, печатая шаг, шел караул из офицерского отряда, сформированного в городе расторопным Карташевым. Покровский внимательно наблюдал за этим офицерским полувзводом до тех пор, пока не заметил, что его собеседники правильно поняли, что привлекло его внимание. Затем он снова небрежно развалился в кресле.
— Таким образом, господа, — сказал он, приподняв брови, — обстановка на Кубани чрезвычайно сложная, и это мешает армии. Я тоже кубанец и, так же как и вы, ценю интересы своего края. Вы, люди искренне болеющие этими интересами, должны помочь мне с честью выйти из положения. Вы читали приказание, которое я должен выполнить.
— Неужели вы думаете, что кровью можно запугать? — осторожно спросил Гурдай. — Подобные действия будут иметь совершенно обратные ожидаемым результаты.
— Не беспокойтесь, Никита Севастьянович, виселица сделает свое дело — сразу все притихнут.
Гурдай пожал плечами.
— Я не понимаю вас. Считая себя кубанцем, вы впадаете в противоречие, соглашаясь быть проводником подобных мер. Как кубанец вы должны уважать волю своего народа, выражаемую через представительное учреждение — раду.
Покровского несколько смутило это прямое высказывание генерала. Но затем он, с присущей ему нагловатостью, оправился и принялся уверять, что ни он, ни главное командование не думают посягать на раду и другие учреждения казачества, и после завершения операции он будет настаивать, чтобы рада вновь собралась и продолжала свою работу.
— Но что же за рада это будет? — спросил Гурдай, подкупленный словами Покровского. — Какое правительство согласится после этого повести управление?
— Согласится энергичное правительство, которое вчерне мной намечено.
— Вами? — удивленно воскликнул Филимонов. — Вы намечаете правительство?
Покровский поднялся, насупился.
— Итак, Александр Петрович, — резким голосом сказал он, — вы обязаны провести в жизнь приказание верховного командования как представитель военной власти края. Рада должна подчиниться и выдать своих членов, совершивших преступления.
— Рада никогда не пойдет на это!
— Надо заставить… уговорить. Если не сумеете вы, это сделаю я сам, но вряд ли вам от этого поздоровится. До свидания.
Из дворца Покровский вышел вместе с Гурдаем. Садясь в автомобиль, он с видом разбогатевшего купчика похвалился кожаными сиденьями, ковриком, лежавшим в ногах, медными скобами, прихватившими парусину свернутого тента.
— Вы не можете себе представить, Никита Севастьянович, с какими трудностями пришлось раздобыть эту машину. Ваш Екатеринодар — дыра, провинция. Это только полупомешанные Кулабухов и Быч имеют совесть проситься в Лигу наций.
— Все же в этой дыре вы добыли автомобиль, — укорил Гурдай, патриот своего столичного города.
— Добыл? Пришлось реквизировать у вашего председателя правительства. Какой скандал он закатил! Видите ли, он не привык ходить пешком, у него якобы ишиас. — Покровский громко расхохотался.
Они ехали по улице, и Покровский небрежно козырял офицерским патрулям.
— Сейчас проедем в дом Шкуро, здесь почти рядом. Что-то Андрюшка чрезмерно хвалился мне своим домом.
Где-то над Кубанью, с садиком. Жаль, что его самого нет. Он любит компанию.
Гурдая коробила эта развязная простота. Генерал жалел, что принял приглашение. Досадуя на себя, он с внутренним раздражением слушал своего спутника, продолжавшего держаться с простотой великого человека.
— Вы очень молчаливы, — Покровский похлопал Гурдая по руке, — обычно вы краснобай… — Он наклонился и сказал несколько конфиденциально — Вот что, Никита Севастьянович, не считаете ли вы, что Филимонов недостаточно энергичен для войскового атамана? По-моему, надо его заменить. — Покровский приосанился, полуприкрыл глаза, сдержанная улыбка дрогнула в уголках его волевого рта. — Ведь если толком разобраться, Филимонов в тяжелую годину для своего края ничем не проявил себя не только как полководец, а даже как командир сотни людей. Кубань — страна потомственных воинов, и их предводителем должен быть прежде всего воин, а не говорун и хитрец.
— Но рада избрала атаманом именно Филимонова, — раздражительно возразил Гурдай, — избрала как человека общероссийской ориентации, человека большого диапазона, большой идеи.
— Иден? — переспросил Покровский. — Филимонов защищал идею на повозке, и когда Кубани было плохо, она обращала свои взоры отнюдь не к Филимонову. Не показателен ли тот факт, что рада отказала в ходатайстве о присвоении его имени одному из полков действующей армии. Даже ваш коренной кубанец, Андрей Григорьевич Шкуро, и то совершил более достойные подвиги. Он с кнутами и палками занял Ставрополь и помог широкому распространению народного восстания в Баталпашинском отделе.
Они спустились к дому Шкуро на Крепостной улице. Это был одноэтажный кирпичный дом с парадным крыльцом, выходящим на улицу. Кубань, в последующие годы переменившая русло, в то время текла почти у шалеванного высокого забора, огородившего фруктовый сад. Они шли по дорожке, которая когда-то была усыпана крупнозернистым белым песком. Сейчас песок снесло дождями в бровки, и дорожка проросла шпорышом. Покровский шагал, отбрасывая носком сапога то проржавевшую консервную банку, то бутылку.
— Мерзость, — сердито проговорил он, — человек воюет, а здесь не могут присмотреть за его собственностью. Хозяева, рада…
Окна со стороны сада были закрыты зелеными ставнями и взяты на болты. На террасе валялись бумажки, на проволоку навились подсохшие побеги плюща.
Гурдай не понимал еще цели приглашения и в душе трусил перед Покровским, за которым установилась прочная слава до болезненности жестокого человека. Генерал нарочито замедлил шаг.
— Вы меня боитесь, Никита Севастьянович? — оглянувшись через плечо, спросил Покровский.
Гурдай, пойманный врасплох этим откровенным вопросом, ускорил шаги.
— Что вы, что вы, — забормотал он, — у меня не совсем здоровое сердце. Врачи давно советуют мне поселиться в Кисловодске.
— Отвоюемся, отдохнем, — сказал Покровский тоном утешения, — вот Шкуро успел догадаться. Вы, вероятно, слышали — он приобрел себе великолепную дачу в Кисловодске. И почти даром… Хотя что ему жалеть деньги. С его головорезами… Никита Севастьянович, мы пройдемся по саду. Я очень любил заниматься кустарниковыми. Конечно, это было давно, до войны. Помню, мой отец вечно возился с ягодниками. Занятный был старикан, весьма занятный… Перед моим первым самостоятельным полетом — ведь вы же знаете, я был летчик, воздушный бог — он прислал мне большой золотой крест. Я и сейчас ношу его, помогает…
