Выходя, лейтенант посмотрел презрительно на усача, спросил:
— Почему не в армии?
— Я хворый… У мэнэ язва, — сказал тот покорно.
— Язва? Что-то по физиономии не похоже. У меня язва, но разве сравнить мою с твоей? Однако я в армии. Завтра же чтобы пошел в военкомат. Понял?
Парень кивнул.
— И смотри мне, без фокусов! — лейтенант потряс перед самым его носом длинным костистым пальцем. — А то быстро схлопочешь!
Так днем квартирьеры делали свое дело, а к вечеру возвращались в город. Вечера были длинные, и они коротали их вокруг стола под висящей над ним керосиновой лампой — дулись в подкидного дурака. Карты нашлись у хозяек дома, и они обе охотно играли с солдатами «на высадку».
Однажды в разгар игры в дверь кто-то постучал. Все насторожились. Лейтенант с хозяйкой подошли к двери, она спросила:
— Хто там?
— Та я, Марыся!.. — послышался девичий голос. — Пустите до вашей хаты.
— О, Марыся! — Хозяйка взглянула на лейтенанта, пояснила: — Сусидка наша, — и открыла дверь.
В комнату вошла молоденькая, как девочка, женщина. Она сняла наброшенный на голову платок, тряхнула головой, и длинные светлые волосы ее аккуратно рассыпались по плечам и спине. Она была красавицей, и все, ослепленные ее красотой, стояли словно остолбенелые и молча смотрели на нее.
— О, сколько у вас хлопцев. Хочь бы мне одного дали! — Говор ее был слегка с польским акцентом, и это придавало ей обворожительную изюминку.
— А хиба у тэбэ нэма? — спросила молодая хозяйка.
— Так, нэма… Кто ж пидэ до моей халупы? Одна кимнатка, — Марыся шутила, мило улыбалась, глазки ее, по-детски невинные, светились неподдельной радостью.
— Садитесь с нами… Вот, развлекаемся, как можем, — первым из военных подал голос лейтенант. И тут, словно очнулись, заговорили все, стали наперебой приглашать ее к столу.
Гурин был ближе всех к ней, отодвинул свой стул, сказал:
— Пожалуйста…
Она, бросив на него мимолетный благодарный взгляд, села и тут же снова вскинула свои реснички:
— Декуе… — и, смеясь, перевела, произнося по слогам: — Спа-си-бо! Хорошо?
— Вам трудно говорить по-русски? — спросил Гурин.
— О нет! Интересно. Люблю! Будем играть в дурака?
— Вы умеете? — вскочил Хованский, расплываясь перед ней сладкой улыбкой.
— Да, конечно!
— Коля, на ноги не наступай, — бросил ему Гурин. Но тот не обратил внимания на предупреждение и намека не понял, а может быть, сделал вид, что не понял, продолжал отвлекать внимание гостьи на себя:
— Давайте сыграем! Я очень люблю с красивыми девушками играть…
«Вот гад, уже и комплимент подбросил!» — беззлобно позавидовал Хованскому Гурин и решил сбить его со стартовой дорожки:
— …и оставаться в дураках.
— От такой девушки, как Марыся, с радостью! — не растерялся тот.
— О, я плёхо играю, — сказала Марыся.
— Ничего, соглашайтесь, я буду вашим консультантом, — сказал Гурин и взглянул на Марысю. Та согласно улыбнулась, и Гурин на правах консультанта приставил свою табуретку вплотную к ее стулу. Марыся тут же подвинулась к нему и нечаянно коснулась плечом его руки. От этого прикосновения Гурина словно током ударило: голова хмельно закружилась, глаза затуманились, в горле запершило. Чтобы скрыть свое состояние, он смотрел в ее карты, но ничего не видел. А Марыся, прежде чем пойти, трогала пальчиками то одну, то другую карту и взглядывала на него:
— Так?
Гурин, ничего не соображая, машинально кивал, она выбрасывала карту и, смеясь, льнула к нему, благодаря за подсказку. И всякий раз от ее прикосновения Василия окутывал дурманящий туман, он готов был броситься на нее и расцеловать. Она будто чувствовала это и в самый опасный момент вдруг вскидывала на него глаза, предупреждала: «Не надо! Держись!», а сама под столом крепко-крепко прижималась коленкой к его ноге.
Хованский выигрывал и радовался:
— Марыся, увольте своего консультанта, он вас губит.
— Нет, консультант хороший, то ученица плохая, — и она ласково поглядывала на Гурина.
Муки Василия кончились где-то за полночь.
— Ой, уже поздно! Мне пора, — Марыся накинула платок и направилась к двери.
Он бросился за ней:
— Провожу вас… Там ведь ночь… — и они быстренько нырнули в дверь.
— Гурин! — предупреждающе прокричал ему вслед лейтенант, но ответить ему Василий был уже не в силах.
Как только вышли за калитку, Марыся подхватила Гурина под руку и, ежась от прохлады, прижалась к нему. И теперь, уж не имея больше сил сдерживаться, он обнял Марысю обеими руками и стал целовать ее как безумный. Она отвечала ему страстно, гладила его щеки, шею. Наконец она первой опомнилась, прошептала:
— Что же мы?.. На улице…
Они подошли к ее домику, Марыся открыла дверь и, взяв ласково Василия за руку, ввела в комнату. В темноте он остановился у двери, она обернулась к нему, обняла за шею, и он увидел совсем близко ее блестящие глаза:
— Милый!.. Любимый!.. Коханый!..
Гурин снова впился в ее губы, она прильнула к нему, прижалась крепко…
«Боже мой, как сладка, как радостна любовь! Какое это счастье — любить и быть любимым!..»
…Только на рассвете Гурин вспомнил, что ему надо возвращаться «домой», и сказал об этом Марысе. В ответ она стала его страстно целовать и просить, чтобы он ее не оставлял.
— Приходи вечером.
— Конечно, любовь моя!
Они долго не могли расстаться, наконец он освободился из ее объятий и побежал. Переполненный радостным чувством, как никогда счастливый, Василий не видел перед собой дороги, не чувствовал утренней прохлады — перед глазами была только она — Марыся! А на губах горели ее поцелуи.
У калитки своего дома он поднял голову и увидел лейтенанта Елагина. И вдруг в голове все как-то крутнулось, а на душе стало горько: нарушил дисциплину!..
— Не стыдно? — покачал Елагин головой. — Вот уж от кого не ожидал так не ожидал. Комсомолец!.. Старший сержант!
— Простите, товарищ лейтенант…
— Да разве дело в «простите»? Голова ты беспутная: тебя ведь могли бандеровцы прихлопнуть. Как этого не понять! А вдруг там засада?
— Нет… — сказал Гурин, хотя вдоль спины пробежал запоздалый холодок страха: все, конечно, могло быть. «Но нет, Марыся не из тех, она меня любит…»
— «Нет». Ты знаешь? Я вам не сказал, чтобы дураков не пугать: минометчики вчера наткнулись на бандеровцев недалеко тут, под самым городом. Перестрелка была. Те убежали в лес. Хорошо, из наших никто не пострадал.
— Но при чем тут Марыся? Она любит меня. И я ее люблю… Это по-настоящему, всерьез, поймите, товарищ лейтенант…
— Эх, молодо-зелено… А воинская дисциплина, да еще в военное время?
— Простите, товарищ лейтенант… Иван Иванович, ну накажите меня, я готов понести любое наказание, но только поймите…
— У тебя ведь дома наверняка осталась любимая девушка? Как же ты будешь ей в глаза смотреть? Или надеешься, что война все спишет? Не надейся. А Маруся — сестра из госпиталя? Где же все-таки она, та настоящая твоя любовь?
Гурин хотел назвать Марысю, но почему-то не решился и промолчал.
— Ты Пушкина любишь, а он писал: умейте властвовать собой. Мудро. Ладно, иди спать, — сказал Елагин строго. — А насчет наказания я подумаю.
Гурин прошел в комнату, тихонько разделся, чтобы не разбудить спавших на полу соседей, лег с краю, натянул на себя шинель.
— Приполз, донжуан? — проворчал сонным голосом Хованский. — А лейтенант тут с ума сходил, целую ночь на улице дневалил из-за тебя. Я уже хотел идти за ноги тебя притащить домой.
Гурин ничего не сказал, закрыл глаза, стал думать о разговоре с лейтенантом, о Марысе…
Растолкали Гурина, когда уже завтрак был на столе. Вскочил он, прячет глаза от ребят, от хозяев, чувствует себя как нашкодивший кот. Особенно перед лейтенантом виноват: первый помощник и так подвел.
После завтрака лейтенант приказал собираться:
— Все вещи забирайте, ничего не забывайте: мы, может, уже сюда не вернемся.
«Как так — не вернемся. А я ж Марысе обещал, что вечером приду… Шутит лейтенант?»
Во дворе Гурин спросил у Елагина:
— Куда мы? Опять по деревням?
— На станцию, — сказал лейтенант. — Сегодня должен прибыть батальон.
Они вышли за ворота и повернули направо, а Марыся живет в левой стороне. Оглянулся Гурин, увидел заветный домик, екнуло сердце: вот он, совсем рядом, домов пять всего пробежать в обратную сторону… Смотрит Гурин на маленький, будто игрушечный, домик с палисадничком, огороженный штакетником, с наличниками на оконцах, и подмывает, тянет его туда неодолимая сила.
— Гурин, не отставай, — лейтенант махнул рукой. — Мы и так опаздываем.
На станции Елагин узнал у коменданта о батальоне и повел свою команду на дальний запасный или тупиковый путь, к какой-то погрузочной платформе, куда они добирались сквозь царство поездов на путях: лезли на четвереньках под вагонами, перебирались через тормозные площадки, пока наконец нашли своих.
