Наломали веток и положили их где посуше — среди отцветающего светло-розового кипрея и белеющего в сумерках, дурманящего своим запахом багульника. Начали готовиться к ужину. Конец напряжению. Можно отдохнуть, перекинуться словом. Стреха устроился на ночлег рядом с Лукашкиным.
Кудрин уселся в стороне и, подсвечивая электрическим фонариком, рассматривал документы, захваченные в машине. Пленный несколько раз услужливо пытался помочь в этом, но Туркин, первым заступивший на пост, указал майору место на куче хвороста под карликовой березкой и выразительным жестом дал понять: «Сиди — и ни с места».
Темнота над болотом стала непроглядной. Разведчики, утолив голод, молчали, наслаждались отдыхом. Молчал и Петр Стреха, хотя был подходящий случай поговорить. А поговорить он любил. Такой уж характер у Стрехи. Нравится человеку, когда его слушают. Но, наверное, крепко устал Петр. Ведь тяжелые сутки позади, не до разговоров.
Вдруг рядом заворочался Лукашкин и озабоченно проговорил:
— Как бы зубы не простудить в этой сырости.
— Зубы? — ухватился за слово Петр Стреха. — Не беспокойся, Миша. Я тебе такое про зубы расскажу, что они у тебя и после смерти болеть не будут.
— А-а-а, — Туркин даже повернулся на другой бок, чтобы не слушать Петра. — У тебя на каждый случай сто баек!
— При чем тут байки? — понизив голос, шептал Стреха. — Если хочешь знать, я чуть-чуть в ученые по зубной части не выбился.
— То-то у тебя полрта без зубов, — съязвил Туркин.
— А ты слушай… Разболелся у меня зуб кутний. Мочи моей нет, так болит. И горилку лил на него, и одеколон, и отваром дубовой коры полоскал. Не помогает. Хоть на стенку лезь. А врачей зубных я тогда не признавал. Да и щипцов их боялся.
Но дело не в этом. Заболел у меня зуб как раз после какого-то праздника. А на праздник я поросенка зарезал. Ну и перестарался, когда за столом с гостями сидел. На второй день живот схватило. Но, когда начал болеть зуб, махнул я на живот. Махнул и только зуб лечу — уже пирамидоном. А живот все-таки дает о себе знать. Даже ноги гудят, так набегался я за сарай. Надоело. Взял и выпил касторки. Что после этого бывает — всякому известно. Но факт в другом: зуб перестал у меня болеть! Как рукой боль сняло.
— От касторки? — зашевелился Лукашкин.
— А ты слушай.
— Только потише, — раздался голос Кудрина.
Стреха продолжал:
— Так вот, перестал у меня зуб болеть. Удивительное дело! Два дня я все раздумывал: как могло такое случиться? И понял: это же я открытие научное совершил! До меня никто не знал, что касторкой зубы можно лечить. Раз так, надо сообщить куда следует. И сообщил: написал большое письмо в районный отдел здравоохранения. А на второй день прислали из района специального врача в село. Пришел он ко мне в дом, заставил раздеться до пояса, глаза смотрел, язык, стучал молоточком по коленной чашечке, спрашивал, не забываю ли я свою фамилию и все такое прочее.
В темноте послышался сдавленный смешок Туркина. Он тихо, сквозь смех спросил:
— А в больницу не приглашал переселиться?
— Нет, не приглашал, — серьезно ответил Стреха. — Сказал, что я вполне здоров.
— А как же с письмом о касторке? — спросил Кудрин.
— На письмо я ответ получил. А касторку мы испробуем на Мише, когда у него зубы заболят.
Лукашкин что-то неопределенно хмыкнул и сердито засопел.
С болота тянуло сыростью. Разведчики, докурив самокрутки, притихли. Только Туркин с автоматом наготове стоял под березкой и прислушивался к ночным шорохам.
Кудрин проснулся на рассвете, почувствовав, что куча ольховых и березовых веток под ним пропиталась выступившей из почвы водой. Маскировочный костюм на боку заскоруз от сырости, холод сковал тело.
Вскочив на ноги, Павел зябко потянулся, оглянулся вокруг. Стреха и Лукашкин с автоматами в руках прохаживались среди тонкостволых, застывших в безмолвии березок. Туркин, несмотря на предутреннюю прохладу, сладко спал в обнимку с автоматом под хилым кустом жимолости и по-детски причмокивал во сне губами. Над болотом клубился туман. Казалось, он поднимался из самых недр этой прогнившей насквозь земли.
Пленный майор неподвижно сидел на том же месте и в той же позе, как и два часа назад, когда Стреха и Лукашкин сменили на посту Кудрина и Туркина.
— Не спал? — спросил Павел у Стрехи, кивнув головой в сторону фашиста.
— Нет, не спится фону-барону. Все думает. Есть, конечно, о чем подумать их благородию. Не к теще ведь на пироги едет.
Услышав голоса, гитлеровец поднял еще больше посеревшее за ночь лицо с красными, воспаленными глазами.
— Развяжи его, — распорядился Кудрин.
Стреха распутал на руках майора веревку. Гитлеровец поднялся, поежился и вдруг неудержимо заляскал зубами, словно только сейчас предутренняя свежесть прикоснулась к его телу.
«Дрожишь здесь, как цуцик, — со злостью подумал о пленном Кудрин, — а там ждут „языка“, выглядывают нас из каждой траншеи…»
Мысль о том, что в роте, в штабе дивизии беспокоятся об их судьбе, ждут нужные сведения о противнике, ждут контрольного пленного, будто подстегнула Кудрина.
— Подъем! — скомандовал он.
Туркин мгновенно вскочил на ноги и очумелыми от сна глазами оглянулся вокруг.
Разведгруппа продолжала путь.
К всеобщему удивлению, недалеко от островка, где разведчики провели короткую июньскую ночь, протекала небольшая речушка. Речка среди болота! Только Кудрин — местный житель — не удивился этому. Между зыбкими берегами речушка медленно несла прозрачную, чуть красноватую воду. Этот цвет придавали воде тысячи красных, тонких, как иголки, червячков, кишевших на дне.
Препятствие показалось пустяковым: ширина речки не больше двух метров. Лукашкин с ходу попробовал перепрыгнуть на другую сторону, но… не тут-то было: нога его глубоко нырнула в густое месиво. Стреха еле успел подхватить товарища, чтобы он не плюхнулся в речку.
Потом с ехидцей спросил у него:
— Ты, Лукашкин, наверное, не знаешь, в каком случае трудно вытянуть человека из болота, застрявшего в нем по щиколотку?
— Когда его за пятку крокодил держит, — зло ответил Лукашкин, настораживаясь. Тон Петра явно насмешливый.
— А вот и нет, — возразил Стреха. — Тогда, когда этот человек застрял по щиколотку вниз головой.
Разведчики сдержанно засмеялись и начали палкой прощупывать дно речки. Но палка так ни на что и не наткнулась.
Пришлось бежать к месту ночлега за ветками. И они вымостили трамплин, добрую охапку перебросили на другой берег и только потом отважились прыгать…
По ту сторону речки оказался участок кочковатого торфяного болота. Наверстывая упущенное время, разведчики ускоренным шагом двигались вперед, ловко перемахивая с кочки на кочку. Старались не ступать вслед друг другу. Податливые моховые подушки плавно уходили из-под ноги, погружаясь в рыхлую тину, и требовалось без промедления искать новую опору — прыгать на соседнюю кочку. Надо было поскорее добраться туда, где за колеблющейся в воздухе пеленой тумана притаилась гряда высот, на которых находились опорные пункты линии обороны врага.
Кудрин хорошо знал, что склоны этих высот изрезаны глубокими оврагами, густо заросшими колючими кустами боярышника. Там легко найти скрытую от людских глаз звериную тропу или промоину и по ним проползти между опорными пунктами…
Пленный гитлеровец понимал, что каждый его неосторожный шаг грозит ему гибелью, поэтому проворно прыгал по кочкам.
Но вот торфяное болото кончилось. Разведчики вышли на новый островок, пересекли его и увидели, что впереди — длинный и еще более трудный путь. Туман рассеялся. Гряда высот виднелась километрах в двух. Но как их преодолеть, эти два километра! Начиналось болото, покрытое редкой осокой, камышом. Нигде ни полевой травинки, ни цветка, ни кустика. Это верные признаки, что болото непроходимо.
Где-то сзади, в гуще молодых березок, раз-другой щелкнула варакушка. Павел Кудрин приложил к глазам бинокль и тотчас же увидел на нижней ветке белостволой березки маленькую пичужку. На ее грудке и шее пестрело ярко-голубое пятно, окаймленное двойной полоской из черного и красного цвета. Варакушка снова защелкала, перепрыгнула с ветки на ветку и, точно почувствовав на себе взгляд человека, камнем упала на землю. Павел проследил, как заколебалась трава, сквозь которую пробиралась проворная птичка.
«Ей и горя мало, что нам так трудно», — ухмыльнулся Кудрин.
Петр Стреха в это время напряженно всматривался вперед, что-то прикидывая в уме, Семен Туркин сосредоточенно прощупывал палкой болото, а Михаил Лукашкин вынимал из своего кармана длинную бечевку. Он готовился мастерить болотоступы, вязать кольца для палок и не хотел терять времени. Гитлеровец, присев на кочку, безразлично уставил взгляд в землю.
