— Выбирай все из шкафа! Серебра не брать! Бери только золото и камни! Деньги тоже забирай! Выковыривай брильянты из риз! Живо, не копаться!
Несколько минут продолжалась легкая возня и шуршание, затем хлопнула дверь и все стихло. Оловенников, вне себя от ужаса, кружась на четвереньках вслепую, нащупал, наконец, дверь и выскочил на улицу, нечленораздельно мыча. Митра мешала ему говорить.
Два прохожих с изумлением увидали кружащегося на месте архиерея в полном облачении и, остановившись, сняли шапки. Какая-то старуха подскочила бочком, сложив руки, и елейно пропела: «Благослови, владыко!» Беспомощно махавший руками Оловенников случайно треснул ее кулаком по темени. Старуха с визгом села в снег. Начинал сбегаться народ, подошел околоточный. Он замер в удивлении, когда почувствовал чье-то прикосновение к локтю. Изящный господин в цилиндре сказал ему:
— Я прокурор судебной палаты. Увезите скорей его преосвященство домой. Он пьян. Соблазн для верующих. Везите его скорей и не слушайте ничего. Вот вам пять рублей на извозчика.
Околоточный бросился к извозчику и подкатил к тротуару, где несколько человек, вытаращив глаза, смотрели на архиерейские чудачества.
— Разойдись, не толпись! — крикнул он и, подхватив владыку под руку, потащил его к экипажу. Владыка отмахивался и мычал.
— Ничего, ничего, ваше преосвященство. Со всяким бывает! Его же и монахи приемлют, — говорил околоточный, неумолимо влача архиерея. Он силой втащил его в экипаж, и лошади понеслись, оставив верующих в соблазне.
Через десять минут околоточный звонил у подъезда архиерейского дома. Ему открыл служка.
— Примите его преосвященство, — страшным шепотом сказал полицейский, — скорей! Они выпили и не в себе.
Служка отступил и перекрестился.
— Господь да поразит вас своим гневом, — сказал он дрожащим голосом, — такой поклеп на служителя алтаря. Его преосвященство дома, кушают чай.
— Да что ты врешь? Он у меня в экипаже, — погляди!
Инок сбежал к экипажу, взглянул, отшатнулся и убежал в дом. Спустя минуту в дверях показалась сухонькая фигурка архиерея.
— Басурман… безбожник… Я тебя анафемой прокляну! — визгливо крикнул он на струсившего околоточного, — како осмелился твой мерзкий язык выговорить?
Он старческими шагами сбежал с крыльца и тоже остановился в остолбенении у экипажа.
— Берите треклятого ересиарха, скомороха! Ведите в дом! — крикнул он наконец.
Когда вызванный слесарь разрезал обод митры и освободил полузадохшегося Оловенникова, околоточный с городовыми бросились в магазин и выпустили из подвала приказчика. В магазине было унесено все золото, деньги и драгоценные камни, крупную партию которых только на днях получил Оловенников. На прилавке лежали рядком освобожденные от золотых риз иконы, а на одной из них белелась визитная карточка: «Иван Васильевич Твердовский».
А на обороте: «Божие богови, а кесарево кесарю».
Глава четырнадцатая
ПЕРВЫЕ ТУЧИ
Твердовский ходил быстрыми шагами из угла в угол своей хибарки. Три шага туда, три обратно. Он кусал губы и хмурился. Иванишин стоял у стены, искоса наблюдая за атаманом с опечаленным видом.
Наконец Твердовский остановился и толкнул ногой мешавший табурет так, что тот полетел в угол хижины.
— Не сами они это придумали. Говорю тебе, не сами! Первое — мозгов бы у них на это не хватило, а второе — они люди честные. Не первую неделю работаем, и никогда ничего подобного не было.
Иванишин вздохнул.
— Да я ж те самое и кажу. Ясно, що не сами. А хто их поворачуе, бис зна.
Твердовский стоял, напряженно думая.
— Уж не Володя ли? — сказал он медленно. — Мальчишка так будто и ничего, боевик хороший, но только без правил. Сорвиголова и из барской семейки, привык к хорошей жизни, а принципов никаких. Боюсь, что это его работа.
— Мабуть, що так, — спокойно кивнул Иванишин.
Твердовский топнул ногой.
— Да что ты спокоен, как корова? Тут дело позорное, нас это погубить может, а ты головой киваешь.
Иванишин с тем же невозмутимым видом ответил:
— А що ж! Хиба ж лучше гонцювать, як журавль, по хати, та табуреты ломать. С того тоже проку не будет.
Твердовский вспыхнул, но вдруг расхохотался. Иванишин любовно взглянул на просветлевшего атамана.
— От так бы и давно. Покличь того Володьку да побалакай с ним, щоб бильш не баловал, тай усе.
Твердовский снова нахмурился.
— Я с ним за такие вещи пулей поговорю. Он проклянет тот час, когда в его дурацкую башку влезла эта мысль. Позови его!
Иванишин быстро вышел из землянки. Твердовский поднял табурет и сел. По лицу его скользнула гневная судорога.
Случилось так, что после налета на магазин Оловенникова трое дружинников пришли к Иванишину и заявили ему, что просят поговорить с атаманом, чтобы вся добыча делилась на две равные доли — половина атаману, пусть раздает ее кому хочет, а половина дружинникам.
— Мы тоже не дураки. Он себе девяносто долей берет. Кто его знает, может, он мужикам и раздает, а может, на черный день себе прячет. Тогда сбежит, а нас на расправу кинет.
Иванишин немедленно сообщил об этом неслыханном происшествии Твердовскому, и атаман пришел в негодование.
Дверь хибарки раскрылась, и в ней показался румяный и веселый, как всегда, Володя.
— Здорово, Иван Васильевич! Как поживаешь? — сказал он жизнерадостно.
— Поди сюда! Стань здесь, лицом к свету! — тихо сказал Твердовский.
Недоумевающий Володя подошел. Глаза Твердовского, как два гвоздя, воткнулись в голубые зрачки Володи. С минуту продолжался этот безмолвный допрос. Но в глазах Володи было только самое добросовестное недоумение и ни тени смущения или испуга.
— Это не твоя работа — требование, чтобы добыча делилась пополам между мной и дружинниками? — вдруг в упор спросил Твердовский.
Голубые зрачки раскрылись еще шире и заискрились гневом. Губы вздрогнули, и Володя резко сказал:
— Вот что! И вы меня подозревали в таком… в таком?.. Как вы могли? Я после этого часу не останусь в дружине.
Он повернулся и бросился к двери.
— Стой, дурак! — крикнул Твердовский, хватая его за плечо. — Чего обиделся, как девчонка? Нужно было спросить и спросил. А теперь мир, и никуда я тебя не отпущу. Давай руку!
Володя со слезами на глазах подал ему руку и сказал глухо:
— Я, если узнаю, кто это затеял, сам ему язык и глаза вырву!
Он хотел уходить, как в хибарку вскочила бледная, взволнованная и запыхавшаяся Тоня. Она остановилась у двери, зажав руками грудь, чтобы удержать сердцебиение.
— Тоня, что с тобой? Что с вами! — вскрикнули сразу Твердовский и Володя.
Твердовский взял жену за талию и усадил.
— Ну, что с тобой? Говори же!
Антонина робко взглянула на Володю. Твердовский понял ее взгляд.
— Что за секреты, говори при нем!
Антонина с испугом взглянула на дверь и заговорила шепотом:
— Ты знаешь, я вышла немного прогуляться по воздуху, зашла в гущу леса, там, где кустарники у ключа. Гуляю и вдруг слышу голоса. Я испугалась, думала, нас ищут, хотела бежать сюда, но они были близко. Я нырнула в кусты и сквозь ветки вижу — подходят четверо дружинников, между ними Шмач. Он сел на пень у ключа, и вот между ними начался разговор…
Она провела рукой по лицу, как бы отгоняя страшное видение, и продолжала:
— Всего я не расслышала, но только поняла, что Шмач хочет арестовать тебя и выдать полиции, а сам станет вместо тебя атаманом и за это обещает дружинникам, что всю добычу теперь будет получать целиком дружина. Двое соглашались, а двое несогласны, но он приказал им молчать, грозя, что убьет. Потом они ушли, а я прибежала сюда.
Она склонилась головой на стол и заплакала. Твердовский и Володя переглянулись.
— Выпей, дорогая, и успокойся, — проговорил Твердовский, подавая Антонине кружку воды, и продолжал, обращаясь к Володе: — Вот начались первые тучи. Ну, ничего. Мы еще поборемся. Прикажи всей дружине сейчас же собраться!
Володя кинулся из хибарки.
— Что ты хочешь делать? — вскочила Антонина и обняла Твердовского. — Не ходи к ним! Они тебя убьют.
— Ха-ха, — засмеялся он. — Кто кого! А вот ты не выходи и сиди здесь. Это будет представление не для твоих нервов.
— Ваня! — сказала она грустно. — Может быть, довольно? Может быть, пора тебе отстать, уехать куда-нибудь отдохнуть? Я чувствую, что собирается гроза над твоей головой. Что будет со мной без тебя, что будет с будущим маленьким?
Твердовский крепко обнял ее.
— Что ты? Помнишь, ты дала мне слово идти за мной всюду и не мешать мне. Борьба только начинается. Будь спокойна, не расстраивайся и не расстраивай меня. Сиди!
Он нежно усадил Антонину и, сунув в карман наган, вышел из хибарки. Все дружинники стояли на лужайке, недоумевая, почему их так спешно созвали. Твердовский подошел к ним и медленно прошел вдоль ряда, смотря в упор на их лица. Они провожали его глазами. Он прошел еще раз и остановился перед Шмачом.
