Следующим утром меня разбудил собачий лай. Лай! Собаки! Мысли о том, что это не за мной или охотники дикого кабана гоняют, мою голову даже не посетили. Бросив ворованную капусту, я стремительно рванул в сторону, противоположную от приближающейся погони. Только сейчас я понял, что «холодное дыхание смерти» это не только образное выражение. Несмотря на теплое солнечное утро, по моей спине струями стекал холодный пот, а остатки волос на голове стояли дыбом. Плюнув на запутывание следов, я ломился по благоустроенному немецкому лесу, стараясь оторваться от погони. Страх безостановочно гнал меня вперед, придавая дополнительные силы, когда, казалось, что следующий шаг станет последним. Неизвестно, чего я боялся больше: карабинов охранников или клыков конвойных собак. На первых порах, мне удавалось удерживать дистанцию до погони, но уже через полчаса собачий лай начал приближаться. Все-таки охранники находились в лучшей физической форме, да и возраст мой к участию в марафонских забегах не располагал. А собачки, встав на свежий след, заливались вовсю. Именно собаки, как минимум две, а то и больше.
Впереди между деревьев показался просвет. Выскочив на большую поляну, я наддал из последних сил, плюнув на рвущиеся легкие и колющую боль в правом боку. Там за спиной смерть, а я жить хочу! Жить! Жить! Жить! Земля встретила меня мягкой травой и давно забытым летним запахом. И птички поют. И совсем все было хорошо, если бы не заливистый собачий лай. Жадно хватая ртом воздух, я приподнялся на руках, но ноги отказались повиноваться окончательно и я рухнул обратно лицом в траву.
Крохотный черный муравей деловито карабкался по зеленой травинке, и плевать ему было на мои проблемы. То, что сейчас меня будут долго и мучительно убивать, его абсолютно не интересовало. Мне вдруг захотелось стать вот этой маленькой черной букашкой, деловито спешащей по своим насекомьим делам. И пусть заскулят потерявшие след собаки, пусть в поисках моих исчезнувших следов роют носом землю их проводники. Пусть бесцельно прочесывают свой немецкий лес вахманы. А я буду тихо сидеть на своей травинке, маленький, черный, безмозглый.
Нет, у муравья тоже хватает врагов, и век его неизмеримо короче людского, но никому в голову не придет травить его собаками, расстреливать, травить газом, затягивать на шее петлю. Да у него и шеи-то нет. И вообще, людям он не интересен. Как и я. Все, мне кранты. Как говорится, финита ля комеди. Я поставил свою жизнь на этот рывок и проиграл, пришла пора платить по счетам. Представляю, что может сделать с обессилившим человеком одна немецкая овчарка, а тут их, как минимум, две. Пришло почти физическое ощущение, как собачьи зубы сжимаются на моей плоти, прикрытой тоненьким слоем драного хэбэ. Некоторые из тех, кому удалось бежать из плена, оставили потомкам свои воспоминания. Те, чей побег закончился неудачей, мемуаров, естественно, не написали. Мне, видно, тоже уже не суждено. Но я ни о чем не жалел — лучше так, чем медленно загибаться на лагерной пайке, вкалывая на благо третьего рейха.
Я лег на левый бок, свернулся «калачиком», голову прижал к коленям, а предплечьем правой руки прикрыл шею. Интересно, то, что останется после собачек, на месте пристрелят или притащат обратно в лагерь, и там повесят в назидание остальным?
Время шло, секунды текли, собачий лай приближался, приближался и неожиданно приближаться перестал. Было слышно, как проводники удерживают своих подопечных и стараются их успокоить. Где-то через полминуты я рискнул выглянуть из-за своих коленей. Собак действительно было две, одна черная, другая с рыжиной. Некрупные, но очень злобные овчарки продолжали рваться с поводков и лаять. Один из двух проводников в обычной мышастой форме даже стегнул своего подопечного концом поводка. Собака взвизгнула, обиженно взглянула на хозяина, лаять не перестала, но прыти поубавила.
Но меня больше поразили другие персонажи. Человек десять, все лет двадцати-двадцати пяти, здоровые, мордатые, в ранее никогда мной не виданном мешковатом камуфляже. Все стояли метрах в пяти от меня, оружие в руках, но ни один ствол на меня направлен не был. Да и незачем им на меня оружие направлять, видно было: опытные, уверенные в себе вояки. Даже один на один и без оружия я бы не рискнул против них выйти. Но больше всего меня удивило, что они стояли молча. Просто стояли, переминались с ноги на ногу, но кроме собачьего лая не было никаких звуков. Не хватали меня, не тащили, молча стояли и чего-то ждали. И ожидание это затягивалось.
Поняв, что на растерзание собакам меня немедленно отдавать не будут, я рискнул сесть. Овчарки тут же громко запротестовали, а «камуфляжные» на мои действия никак не отреагировали, даже не шелохнулись. Киборги какие-то. У одного я заметил торчащую из-за спины антенну радиостанции. Одна из собак пошла на хитрость: сделала вид, что успокоилась и рваться перестала. Но стоило проводнику расслабиться — тут же рванула ко мне, проводник дернул поводок, собачьи зубы не дотянулись до меня где-то на метр. Один из «камуфляжных» взглянул на проводника и тот, что-то пробормотав, оттащил овчарку подальше, то же самое сделал второй.
С одной стороны, задержка давала мне лишние минуты жизни, с другой, эта неопределенность начинала угнетать. Но вот оживился радист, даже наушники левой рукой прижал к уху. Поднес ко рту гарнитуру, которую держал в правой и рявкнул.
— Яволь!
Что-то доложил старшему из «камуфляжных». Тот выслушал, кивнул и отдал короткую команду. «Камуфляжные» задвигались, подтянулись, изобразили на лицах служебное рвение. Нет все-таки не роботы, а солдаты, пусть и покруче обычных. Однако их поведение указывало на скорое прибытие неведомого начальства. И оно прибыло. Сначала послышался шум мотора. Где-то за деревьями проходила невидимая с этой поляны дорога. Затем с этой стороны на поляну вышли трое.
Передний, лет тридцати. Черная с серебряным форма, фуражка с высокой тульей, надраенные до зеркального блеска сапоги. Воплощенные воля и подавление. По траве печатает шаг как по брусчатке Унтер ден Линден. Вот только росточка бы ему добавить, сантиметров десять-пятнадцать. Как той белокурой бестии, почтительно отстающей на полшага справа от своего высокого по должности, но низкорослого начальства. На бестии такая же камуфляжная форма, как и на догнавших меня солдатах. Третий шел сзади и я никак не мог разглядеть его. Только когда они приблизились на полсотни метров, я увидел, что третий это благообразный седой джентльмен лет пятидесяти в элегантном сером костюме.
Когда троица приблизилась, старший из «камуфляжных», он один был вооружен только пистолетом, завопил «Хайль Гитлер!» и вскинул правую руку в нацистком приветствии. Остальные замерли навытяжку. С другой стороны белокурая бестия также замер и вытянул руку. Черномундирный приветствовал собравшихся неторопливым взмахом правой полусогнутой руки. Прервав доклад подчиненного, он шагнул ко мне, окинул презрительным взглядом, как ушатом ледяной воды окатил и повернулся к подошедшему джентльмену, тот едва заметно кивнул, узнал, таки. Я не знал, что мне делать: то ли продолжать сидеть, то ли кинуться на черномундирного, в надежде, что подчиненные в страхе за своего начальника просто пристрелят меня. Эсэсовец что-то скомандовал.
— Яволь, герр штандартенфюрер! — вытянулся белокурая бестия и продублировал приказ «камуфляжным».
Те подхватили меня под руки и потащили к дороге. Я попытался дернуться, да куда там! Троица двинулась за нами, к ним на почтительном расстоянии пристроились остальные, проводники с собачками успели куда-то исчезнуть — они больше не требовались. Машин оказалось две. Одна легковая, я не смог определить ее марку, и грузовик с трехлучевой звездой. Эсэсовцы запихнули меня и сами забрались в кузов. Весь путь я проделал с завязанными глазами. Ехали долго, но вот машина, сбросив скорость, запетляла по улицам населенного пункта. Остановилась, тронулась, опять остановилась, сдала задом, пискнула тормозами. Меня вытащили из кузова, ввели в здание, пахнущее хлоркой и еще какой-то медициной. Провели по коридору и втолкнули в какое-то помещение. Здесь повязку сняли.
Помещение оказалось душевой. Вместе со мной в душевую ввалились двое охранников с оружием. Один из эсэсовцев начал что-то говорить мне, но я больше ориентировался на жесты: мне приказывали снять одежду и вымыться. Нигде не встречал, чтобы душ входил в обязательную процедуру перед расстрелом, могли бы и вообще не возиться, а просто отправить в лагерь. Но раз хотят видеть меня чистым, значит, я зачем-то им нужен, значит, еще поживем. Но что это будет за жизнь? Вещи я хотел повесить на крючок, но эсэсовец указал в угол — кидай туда. Неприятно, когда на тебя голого пристально пялятся два мужика. Понимаю, они не по своей инициативе, у них приказ, но все равно противно. А тут еще нарисовалась средних лет немка в сером платье с белым передником — принесла полотенце и белье, подчеркнуто смотрела только перед собой, сквозь присутствующих.
