— И ты произошел от Актанки?
— Мой род другой. Есть род Киле — один род. Есть род Заксор. Есть Бельды, большой род. Пассар есть род. Актанка — главный, от Актанки все нанаи пошли, — сказал охотник убежденно.
Печурка жарко горела, и чайник посвистывал на ней. Когда Алеша окреп, охотник снова стал уходить в тайгу. Алеша спускался на его нары и читал книги гидролога по водоснабжению в районах вечной мерзлоты, по строению земной коры; нашелся среди книг и Пушкин. Теперь можно было написать ответное письмо Аниське. Вот он возмужал и узнал уже первые испытания. Он лежит один в лесном доме. Все ушли на работу. Крышка на чайнике подрагивает, а за окном мороз, какого не знают на Амуре. Синяя жила термометра вторую неделю неподвижно стоит на тридцати пяти градусах. Но он рад испытаниям, рад даже болезни. Он понял теперь людей, которые окружают его. Ради какой цели ушли они в тайгу, терпят лишения, отказываются от отдыха и скрывают болезни? Эта цель раскрыта сейчас и перед ним. Многое можно было еще написать Аниське. Насчет книги Пушкина он попросит Дементьева или сам постарается достать ее в Хабаровске.
Он прочел раз вслух его стихи из найденного в библиотечке гидролога томика. Стихи Заксору понравились.
— Как песня поешь, — одобрил он. — Еще раз можно.
Алеша прочел теперь «Цыган». Охотник чинил порвавшиеся унты и слушал.
— Он убил? — спросил он, помолчав. — Один нанай тоже раз убил. Все его прогнали. Иди, живи один. Как хочешь живи. Старик прогнал, хорошо. Он живой сейчас?
— Кто? — удивился Алеша.
— Кто убил.
— Так ведь это же только в книге написано.
— Раз написано, значит, живой человек был, — сказал Заксор убежденно.
Он не верил, что можно выдумать случаи, которых не было в жизни. Если есть песня про это, значит, был такой человек. Старик прогнал его. Пускай живет один. Все правильно. Такой есть старый нанайский закон. Когда человек хочет иметь свой закон для себя, пускай живет один, никто помогать не будет.
Вечером на нары к Алеше подсел гидролог.
— Сегодня запрашивал о твоем здоровье Дементьев. — Он пригляделся к его похудевшему и повзрослевшему за время болезни лицу. — А тебе это наука. Природа в руки сама не дается. Для этого прежде всего нужны знания. Пустого героизма природа не любит… вот ты и пострадал.
— Зато у меня есть теперь опыт.
— Ну, опыт, положим, небольшой. Но кое-чему, нужно надеяться, он тебя научил все-таки. Ты думаешь, как я оказался здесь. После окончания института мы должны были еще два года поработать на практике. Разные были предложения — в Крым и на ирригационные работы в Среднюю Азию, мог остаться работать и на Волге… я предпочел Дальний Восток. Здесь для нашего брата изыскателя — незаменимая школа. Кто поработал на Дальнем Востоке, тот годится для работы в любых условиях. Ведем работу в местах, которые до сих пор были как бы прокляты. А ведь проблема эта — в сравнении с другими проблемами — не первостепенная… даже не проблема, а просто препятствие, которое мы должны устранить. И мы устраним его, конечно!
Его голубые глаза смотрели на огонь лампы. Не побоялся трудностей, бьется в русле перемерзшей реки, ищет и, конечно, найдет гидролог со смешной короткой фамилией — Детко, и Алеша, вопреки всему, ощущал, что болезнь как бы прибавила ему сил.
Подсел к нему в этот вечер и буровой мастер Аксентьев. Сочувственно смотрели на него обычно суровые глаза.
— Я тебе еще не сказывал, сколько я земли на своем веку перекидал? Я на Урале пятьдесят четыре года назад родился, тридцать лет старателем был. С десяти лет должен был на хлеб зарабатывать, коров сначала пас, старателю на вашгерде мыть помогал… какое это детство, слезы, а не детство! Все труд, все нужда. Золотопромышленники в Екатеринбурге дома строили не хуже дворцов. Благодарность им за царской печатью из Петербурга посылали. А я что имел? Ничего не имел. А вот теперь шурф бурю — думаю: найдем водицу, зашумит мой край, пойдут поезда на нашей воде, и сам я первый нужный человек. Вот и ты думай так, тогда твой ключ до самой Москвы, до Кремля потечет. — Он улыбнулся. Зубы у него были желтые, крепкие. — Значит, обижаться, что ключ ушел, не к чему. Раньше старатель один искал. Случалось, уходила жила, пропала добыча. А теперь ты не нашел — я нашел, теперь это просто.
Неделю спустя гидролог позволил Алеше выйти снова на работу. За время, что он болел, много раз уходил охотник один в тайгу. Он поднимался на наледи и долго прислушивался, не журчит ли в их глубинах вода. Наледи были мертвы, и ключи, поднявшие их, перемерзли. Пьяный лес, вздыбленный на буграх, обозначал движение глубоких ключей, но все это были давние и затухшие источники.
Незадолго до выздоровления Алеши он набрел в пади у подножья сопки на оттаявшее место в снегу. Снег был здесь сероват, как бы подмочен снизу, и на деревьях над ним густо лежал иней. Два дня спустя охотнику показалось, что место это приподнялось. Он отметил его затесами на деревьях и заметками на кустах. Теперь он повел к этому месту Алешу. Они перевалили через сопку и пошли на восток. Тайга по обеим сторонам защищала широкую падь. Река делала здесь поворот, и падь имела наклон в ее сторону.
— Нашел что-нибудь, Заксор? — спросил Алеша осторожно.
— Говорить что можно? Сперва смотреть надо.
Охотник привел его на это место. Пять дней назад здесь еще ровным пластом лежал снег. Сейчас, казалось, какая-то опухоль образовалась на протаявшем месте. Два деревца, росшие сбоку, имели теперь очевидный наклон. Ничего, кроме пропарины и обильного инея на деревьях. Синеватая корка льда уже наросла по бокам бугра. Пока еще ничем не обнаруживала вода своего выхода из земли, кроме небольшой наледи. Оставалось вести наблюдение. Они ничего не сказали о находке гидрологу: недавняя неудача была еще в памяти. Наутро они снова пришли на это место. Накануне Алеша измерил высоту бугра. За сутки он поднялся на двадцать три сантиметра. Облик местности начал меняться. Конусообразная наледь поднималась все выше.
Наступали последние месяцы зимы. Именно в эту пору вода подмерзлотного живого ключа должна быть в полном подборе. Неутешительные сведения отправлял ежедекадно гидролог Черемухину. Заложенные скважины и шурфы не обнаружили воды в наледях. Речные русла перемерзли. Самым неутешительным было сообщение, что ключ оказался непостоянным и вода в одно утро ушла.
Шел уже двенадцатый день наблюдения за новым источником. Как обычно, они пришли сюда в утренний час. Морозный туман стоял между деревьев. Высокое небо, обещавшее солнечный день, холодно синело. Было, однако, в натруженном воздухе какое-то обещание весны. Охотник поворачивал голову и нюхал широкими ноздрями приплюснутого носа знакомые токи. Так, после большого снегопада в тайге, посылал вдруг в конце февраля свое широкое дыхание Амур. Птицы чувствовали это дуновение весны и жадно клевали выпавший снег: может быть, был уже в нем вкус дождевой влаги. Знакомой дорогой спустились в падь. Наледь поднялась еще выше. Они обошли вокруг всю таликовую площадку. Алеша достал рулетку, чтобы отметить в журнале рост бугра за истекшие сутки.
Вдруг охотник остановился. Он быстро откинул наушники шапки и прислушался. Потом он встал на колени, отстегнул от пояса берестяную воронку и широким концом приложил ее к наледи. Потом он наклонился к воронке. Прищуренные глаза смотрели мимо. Наконец он сделал знак рукой. Алеша торопливо опустился рядом с ним на колени и приложил ухо к берестяной воронке. В воронке, как в поющей раковине, послышался странный звук. Тонко и отдаленно журчало и булькало под ледяной коркой. Ключ торопливо бежал, прорвав толщу вечной мерзлоты, и, стиснутый перемерзшим надмерзлотным слоем, упорно прорывался наружу. Алеша блестящими от волнения глазами посмотрел на охотника.
— Идет, — сказал тот. — Немного идет. Теперь можно начальник приходить смотреть немного.
— Это будет твой ключ, Заксор. Попрошу Дементьева назвать его твоим именем.
— Пускай Нанайский ключ называют. Нанайские люди много, как лес… моя один — дерево. Лес шибко шумит, все кругом слышать можно. Дерево одно шумит — кому слышно?
И вот прорывает тонкую корку льда Нанайский источник. Вода изливается наружу сквозь кратер и, намерзая, поднимает все выше и выше ледяной бугор. Величественно и одиноко стоит он в долине, как напоминание о силе земли. На низовых бортах наледи образуются лужи. Они замерзают, и дальше во все стороны распространяется наледь, захватывая долину. Обстоятельное донесение посылает Черемухину гидролог. Уже производится съемка местности выхода ключа, наносятся границы наледи, ведется наблюдение над ходом живой воды в ней, и первыми неглубокими шурфами и буровыми скважинами прощупываются в границах выхода ключа талики. Со скрежетом вгрызается в лед бурав вращательного станка. Ледяные осколки летят из-под бурава, и медленно, оборот за оборотом, высверливает он в наледи скважину. Февраль кончается, и март чувствуется теперь в долгих рыжих закатах, стынущих в холодном небе, во всей этой легкой и незаметной передвижке времени года.
