— Положить мне на трибунал! Если что, валите все на меня!
— Есть, командир! — Педро повернулся к Энди. — Свяжитесь с Байкири. Надо переговорить с доком Кайзером.
...Я как раз дежурил у радиостанции, когда они вышли на связь. Кайзер прибежал на узел связи через минуту и тут же схватил микрофон.
— Как он там?
— Плохо. Жар.
— Сколько дней он болеет?
— Никто точно не знает, но, вероятно, уже несколько дней.
— Боли в спине и в животе?
— Да, конвульсии... и постоянно бредит.
— Тогда это точно лихорадка. Боюсь, мы ничем не сможем помочь.
— Что?!
— Мы не знаем, как лечить эту болезнь, Педро. Давай ему аспирин и попробуй сбить температуру. Больше мне нечего посоветовать.
— Но как же, доктор...
— Я тебе еще раз повторяю, Педро, нам ничего не известно об этой болезни, мы не знаем, что нужно делать.
— Вы не могли бы приехать?
— У меня здесь пятьдесят человек с такими же симптомами.
Педро медленно стащил с головы наушники.
— Идите-ка спать, я останусь с ним, — предложил он остальным.
Они все слышали разговор через усилитель. Шапиро ушел, матеря в сердцах неизвестно кого. Энди, Элкью и Мэрион остались дежурить вместе с Педро.
Дэнни метался в бреду всю ночь, непрерывно повторяя имя жены: Кэтти... Кэтти... Кэтти... Голос его постепенно слабел, а под утро он сбросил с себя одеяла и сел на койке с открытыми остекленевшими глазами. Педро силой уложил его на место и сделал все возможное, чтобы сбить температуру до следующего приступа.
Утром температура немного спала. Рохас счел это хорошим признаком и даже позволил себе немного вздремнуть, когда в палатку ворвался босой и заспанный Маккуэйд.
— Педро, загляни в мою палатку. У одного из ребят сильный жар и, по-моему, он умирает.
Рохас быстро собрал лекарства.
— Спасибо, Педро.
— Когда он придет в себя, заставьте его выпить как можно больше сока. У него обезвоживание организма. А я вернусь, как только смогу.
* * *
Дэнни открыл глаза. Все вокруг было как в тумане. Он попытался что-то сказать, но из груди вырвался только хрип. Сильные руки приподняли его, и он почувствовал на губах вкус сока. Присмотревшись, Дэнни различил лицо Хуканса. Все плыло перед глазами, и он напрягся, чтобы стряхнуть с себя эту бредовую пелену. И тут же кинжальная боль прокатилась по всему телу.
— Тихо... тихо, братан. — Энди обнял его за плечи. — Выпей еще сока.
С трудом проглотив пару глотков, Дэнни, тяжело дыша, привалился к груди Энди.
— Я умру...
— Да ты что, спятил?
— Я знаю... я умру.
Элкью стало не по себе от уверенности Дэнни и от того, как страшно осунулось его лицо.
— Это то же самое, что и малярия, так что держись, старик, — бодро сказал Джонс. — Пару дней, и будешь на ногах.
И тогда Дэнни заплакал.
Энди, Мэрион и Элкью молча смотрели, как слезы катятся по его небритым щекам, и холод жуткого предчувствия охватил их сердца. Они так привыкли видеть Форрестера сильным и уверенным в себе, что вид Форрестера сломленного, Форрестера, воющего от боли, как побитая собака, просто ошарашил их.
— Все болит... все больно... Я хочу домой... А мы все воюем и воюем... Мы никогда не вернемся... никогда...
— А он прав, черт возьми, — прорычал Энди. — Если нас и отправят домой, то уже в гробу.
— Ты-то чего завелся? — укоризненно спросил Элкью, но Энди уже понесло.
— Сначала Ски, потом Левин и Бернсайд. Думаете, на этом конец? Как бы не так! Корпус всех нас сожрет. Если не получишь пулю, то сдохнешь от лихорадки, дизентерии, сгниешь в джунглях!
— Тебе просто жаль самого себя, — тихо заметил Мэрион.
— Ну и что? Морпехам запрещено жалеть себя? Запрещено тосковать по дому?
Дэнни снова скрутило от боли.
— Ну что же ты замолчал, Мэри? — яростно прошипел Энди, — Давай, расскажи ему какую-нибудь героическую историю из твоих чертовых книг!
— Слушай, Энди, заткнись, а? — беззлобно попросил Мэрион.
— Ты погляди на него. — Энди кивнул на корчащегося от боли Форрестера. — Тебе что, нравится смотреть, как он плачет?
— Знаешь, Энди, почему бы тебе не смотаться отсюда на первом же транспорте? — взорвался Элкью. — Хочешь, помогу?
— Да заткнитесь вы оба! — не выдержал наконец и Мэрион. — Мы все здесь в одной лодке. Чего вы ожидали, когда шли в морскую пехоту?
— Сраных орденов и заупокойной мессы, — огрызнулся Энди и вышел из палатки.
* * *
Три дня они посменно дежурили у койки Дэнни. Док Кайзер приезжал в лагерь третьей роты, чтобы переправить на Байкири тех, у кого была более легкая форма болезни. Но таких, как Дэнни, перевозить было очень опасно, ведь тогда врачи очень мало знали об этом вирусе, переносимом комарами и мухами.
За день до Рождества второй батальон находился в жалком состоянии. Лагерь на Байкири больше походил на морг. Даже те, кто был здоров, стали нервными и раздражительными. Я, вероятно, тоже находился на пределе, поэтому, когда индеец и Гомес вернулись на Байкири из третьей роты, старшина Китс отправил туда меня.
Когда я сошел с «аллигатора» на берег, меня встретил Мэрион и повел в палатку связистов.
Я не видел Дэнни пять недель и был потрясен переменой в его облике. Он выглядел как настоящий скелет — заросший, бледный, измученный болью и жаром. Я, конечно, знал, что он болен, но не ожидал увидеть живой труп.
— Привет, Мак, — прошелестел он.
Я сел к нему на койку.
— Ну, как ты?
— Как видишь.
В палатку вошел Рохас. Поздоровавшись со мной, он сунул термометр в рот Дэнни и взял флягу с соком, которую оставил ему утром. Она была полной.
— Черт возьми, Дэнни, как ты собираешься выздоравливать? Ты же даже глотка не выпил!
— Я... я не могу.
Педро тихо выругался и вышел из палатки. Я последовал за ним.
— Что происходит, Педро?
— Не знаю, Мак. Лихорадка то проходит, то возвращается. Но он же ничего не ест. Уже целую неделю ничего не ест!
К нам подошел Эрдэ, который принес из столовой котелок с обедом.
— Привет, Мак. Надолго к нам?
— На пару дней, — буркнул я. — Дэнни что-то совсем плох.
— Не жрет, паразит. Может, поможешь покормить его?
— Ты иди обедай, а я сам управлюсь.
Забрав у Эрдэ котелок, я вернулся в палатку.
— Ну-ка, больной, давай обедать. Смотри, что Эрдэ упер для тебя из столовой. Индейка! Пальчики оближешь.
Он молча отвернулся, но я не собирался так просто сдаваться.
— Послушай, сукин сын. Или ты будешь жрать, или я заткну тебе этот обед в задницу, усек?
Дэнни чуть улыбнулся. Я помог ему сесть и с грехом пополам заставил съесть немного мяса.
— Надеюсь, меня не стошнит, — мрачно пошутил он, откинувшись на подушку.
— Я тоже надеюсь, иначе придется повторить, — серьезно ответил я.
— Хорошо, что ты приехал, Мак.
Я кивнул и принялся разбирать свой «эрдэ».
* * *
Рождество... В прошлом году мы встречали его в Веллингтоне. В этом — посреди Тихого океана. А где следующее? И сколько останется в живых, чтобы встретить его?
Непоседа взял гитару, но настроение было ниже среднего, и он со вздохом положил ее на место.
Снаружи послышались голоса. Сначала тихо, потом все громче и громче. Рождественская песня! Мы недоверчиво переглянулись и вышли из палатки, где увидели удивительное зрелище. По дороге из деревни в лагерь шли островитяне со свечами и рождественскими подарками. Остановившись, они продолжали петь:
"Тихая ночь, святая ночь.
Все так спокойно и так светло..."
Усталые морпехи третьей роты высыпали из палаток и молча слушали.
«В райском блаженстве усни...»
Они разошлись по палаткам морпехов дарить подарки. Мэрион привел в нашу палатку подростка, которого мне представили как Макартура, знаменитого разведчика, и его отца Александра, вождя племени.
Макартур положил подарки у изголовья Форрестера.
— Мой отец спрашивать, почему друг Дэнни не приходить к нам?
— Он болен, очень болен, — пояснил Мэрион.
Макартур перевел его слова вождю. Старик понимающе покивал головой, наклонился над Дэнни и осторожно ощупал его спину и живот. Потом положил руку на лоб больному и что-то быстро сказал Макартуру. Тот пулей вылетел из палатки и помчался в деревню. Не прошло и десяти минут, как он вернулся назад с половиной кокосового ореха, в которой плескалась желтоватая жидкость.
— Пей, — сказал он Дэнни.
Форрестер приподнялся на локте и взял орех. Старый Александр покивал головой. Дэнни одним глотком проглотил жидкость и, скривившись от мерзкого вкуса, снова откинулся на койку. Через пять минут он уже спал.
Мы тихо вышли из палатки и присоединились к островитянам и морпехам, рассевшимся вокруг большого костра.
Островитяне выбивали ритм на пустых коробках и ящиках, в то время как местные девушки, удивительно грациозные и пластичные, танцевали свои диковинные танцы. Морпехи дружно рукоплескали их искусству и больше не чувствовали себя одинокими. По кругу пошли бутылки с пивом, и началось веселье, которое достигло своего апогея, когда в круг танцоров вышел Маккуэйд. На его груди было повязано три лифчика, позаимствованных у местных красавиц. Правда, их пришлось связать в один, чтобы застегнуть на необъятной груди сержанта. На обширном животе Маккуэйда красовалась набедренная повязка, сплетенная из травы. Дополняли наряд высокие армейские ботинки на голых ногах и толстая сигара в зубах. Его танец с деревенскими танцовщицами вызвал бурю восторга, которая сменилась громовыми аплодисментами и восторженным свистом. К танцующим присоединились Ковбой Шапиро, майор Велмэн и капитан Марлин, одетые в таком же стиле.
