Перед отправкой в лес им было приказано сообщить партизанам, что те, кто до 12 часов выйдет из леса с оружием, будут помилованы, а кто не выйдет — расстрелян или отравлен газом.
Наша разведка донесла, что каратели готовятся к тщательному прочесыванию леса. По решению штаба разведвзвод, Кисляков и я с маневренными группами отправились поближе к врагу для отвлекающих действий и разведки. Комбриг же остался со своей группой в центре лесного массива на заброшенной дамбе с задачей защитить от расправы укрывшихся безоружных местных жителей, раненых и больных.
Ранним утром каратели двинулись на партизан по всему фронту. Круглые сутки лес стонал от смертоносного огня. Шла неравная схватка. Заболоченный лес, сжатый со всех сторон оборонительными рубежами, окопами с зарытыми в землю танками и артиллерией, становился для осажденных все более тесным и опасным. Наступили самые страшные дни во всей истории бригады. В эти критические минуты далекий грохот советской артиллерии придавал всем нам силы и укреплял веру в победу.
Действуя на переднем крае, мы слышали, как в центре леса начался бой. Долго строчили пулеметы и автоматы, рвались гранаты. Там в смертельной схватке схлестнулись мужественные, голодные и изнуренные советские патриоты с озверевшими гитлеровцами. Участники этой схватки, оставшиеся в живых, потом рассказывали, что под руководством комбрига партизаны вели огонь экономно и наверняка, подпуская карателей к дамбе и расстреливая их в упор. Когда кончались боеприпасы, они подбирали трофейное оружие и продолжали бой. Перед вечером гитлеровцы отступили, и на лес снова обрушился ураганный огонь артиллерии.
В полночь в братской могиле похоронили павших товарищей. Перед свежей могилой комбриг сказал:
— Прощайте, герои, вы сделали больше того, что могли. Клянемся, что и мы будем драться так же стойко, как и вы, — до последнего вздоха.
Затем Василий Федорович приказал обеспечить постоянное дежурство у пулеметов, собрать на поле боя трофейные боеприпасы и стоять насмерть. На следующий день снова рвались бомбы, снаряды и мины, рушились вековые деревья, падали сраженные бойцы. Осока, кустарники и трава смешались с грязью и кровью. Воронки наполнились черной болотной жижей. Во второй половине дня каратели, очевидно решив, что после огненного шквала не осталось живых, ринулись вперед, но их снова встретили меткие партизанские пули. Еще сутки мужественно сражались лесные гвардейцы…
Спустя два дня партизаны подобрали и похоронили героев, погибших на дамбе. Однако комбрига там не обнаружили. Позже было установлено, что гитлеровцы с помощью своего лазутчика опознали раненого комбрига и в бессознательном состоянии доставили его в Минск. Там оказали ему медицинскую помощь и предложили подписать состряпанное гестаповцами обращение к партизанам с призывом о сдаче в плен. Комбриг написал на фашистской стряпне:
«Приказываю держаться до последнего дыханья! Смерть фашистским захватчикам! Комбриг В. Тарунов».
А после победы стало известно, что комбрига в спешном порядке вместе с другими заключенными вывезли из Минска в Кенигсберг. Никто из узников не знал, что их привезли в тупик вокзала Нордбанхоф, к подземному переходу в здание тюрьмы гестапо. Вагоны осветили прожектора, и к ним сразу же бросились гестаповцы со злобно скалившимися овчарками на поводках. Гестаповцы выстроились в две шеренги, образовав живой коридор.
Заскрипели запоры товарных вагонов, и оттуда, подталкиваемые прикладами, посыпались на платформу люди. Когда платформа заполнилась до отказа, взвыла сирена, и живая пестрая лента понуро потянулась в подземелье. Колонну узников замыкала небольшая группа в наручниках под усиленной охраной. Среди них, особо опасных, был и Василий Федорович Тарунов. Его поместили в одиночную камеру в подвале. Прошла целая неделя, а комбрига не допрашивали и не выпускали на прогулки. У Василия Федоровича было достаточно времени, и он внимательно вчитывался в автографы и прощальные крики души, запечатленные смертниками на стенах.
На десятый день Василия Федоровича вывели в квадратный дворик тюрьмы, зажатый пятиэтажными стенами с толстыми черными решетками на окнах. Отшагивая по забетонированному кругу, Василий Федорович напрягал все свои силы, чтобы подавить жгучую боль в незаживающих ранах, показать проклятым врагам свою непреклонную волю бороться до последнего дыхания. Ночью во дворе-колодце гулко прозвучали слова комбрига:
— Прощайте, товарищи! Смерть фашизму!
Это были его последние слова…
Так в застенках гестапо погиб обескровленный врагами, но не побежденный комбриг Тарунов.
Целой вечностью показались партизанам эти самые черные дни в жизни бригады. Но вот пришел в движение фронт. Каратели засуетились, в панике покидая лесной массив. Наши разведчики обнаружили свободный участок, и через него из Паликовского леса на сборный пункт возле деревни Буденичи дотянулись группы партизан, пережившие кошмарные дни осады и штурма. Добравшись до поляны, измученные и опухшие, они падали на землю и сразу же засыпали мертвецким сном. Казалось, что нет силы, способной разбудить их. Но в полдень эта сила нашлась — в небе появились многочисленные стройные звенья голубовато-сизых самолетов с яркими красными звездами на плоскостях.
— Братцы, наши самолеты! — обрадованно закричал Кисляков, не отрываясь от бинокля.
Мгновенно всколыхнулась вся лужайка. Бойцы вскочили на ноги и заплясали от радости.
— Ура! Наши! Наши!
В воздух полетели продырявленные пулями кепки, фуражки, пилотки. Радостно заискрились глубоко запавшие глаза, на костлявых, землистого цвета лицах.
На Палике в борьбе с карателями партизаны проявили сверхчеловеческие мужество и стойкость. И это станет зримым, если учтем, что против одного лесного гвардейца там было «задействовано» врагом около двадцати фашистских головорезов, располагавших танками, самолетами, тяжелой артиллерией, шестиствольными минометами и неограниченными запасами боеприпасов.
Архитяжело было советским людям в битве, но они горды тем, что перед началом освободительной операции «Багратион» в течение почти двух месяцев сковывали на участке партизанского фронта более чем двухсоттысячную громаду гитлеровских войск.
Где-то на востоке, на противоположной стороне Палика, глухо вздрогнула земля, грозно грохнула артиллерия. За первым залпом последовал второй, третий, и наконец они слились в могучую победоносную канонаду. Бойцы стоя приветствовали эту фронтовую музыку. Снова пришла в движение пестрая лужайка. Партизаны обнимали друг друга, у всех заблестели слезы радости.
— Ура! Дождались своих!
— Наши идут! Ура!
— Дождались! — горячо радовались партизаны. Вместе со всеми безмерно радовался и Кисляков. Он кричал громче всех, сильнее других целовал друзей потрескавшимися, обветренными губами. Но вдруг он опустился на землю и как-то сник.
— Мы дождались, Иван, светлого дня, вырвались на волю, радуемся, от восторга на головах ходим… А скажи мне, где наши друзья-герои Тарунов, Чуянов, Соня Ломако, Ивановский, Соляник, Прочаков, Фоминков, Казиев?.. Их нет больше с нами, не дождались они своих! Нет их и никогда не будет!
Кисляков не мог удержать набежавших слез.
Вокруг стали собираться партизаны. И вот Кисляков встал. Смахнув рукой слезы со щек, он надел фуражку и заправил гимнастерку.
— Слушай мою команду! — прогремел он. — Встать! Шапки долой! Дорогие товарищи! Убит наш Женя Чуянов, наш бесстрашный воин-разведчик. Погибло немало и других наших славных ребят за дни этой, страшной блокады. Погибли также разведчик Пилюченок, врач Геня Рогенбоген, комиссар Яков Лихтер, Вася Соляник, Юлик Макаревич… Все они закончили свой жизненный путь смертью храбрых в неравных схватках с врагом — в топких болотах Белоруссии! Почтим их память скорбным молчанием!
После паузы он продолжил:
— Здесь присутствует разведчик, очевидец трагической гибели Чуянова. Расскажи, как все произошло.
— Наша разведывательная группа во главе с Чуяновым, — заговорил тот, — дважды прорывалась через цепи карателей и уходила от преследования. Прорвались мы и в третий раз, но фашисты зажали нас. Они клещами охватывали группу с фланга, стремясь отрезать от бригады и оттеснить к полю. Чуянов разгадал их намерение и решил сначала задержать немцев на насыпи, а затем, оставив небольшое прикрытие, ускользнуть от преследования. Мы притаились и полоснули по гитлеровцам. Они залегли в болоте. Долго обстреливали нас, потом вновь полезли. Мы опять ударили по ним. В воздух взвились ракеты. «Помощи уже, сволочи, просят, — сказал Чуянов. — Но пока они опомнятся, мы далеко будем. Немедленно отходите все, а я с Соней Ломако прикрою и догоню вас! Оставьте нам пару гранат». Выпустив для острастки несколько коротких очередей, мы незаметно спустились с насыпи и поползли вдоль нее. До нас долго доносилась стрельба. Четко выделялись короткие очереди двух автоматов. Только тут я понял, зачем Чуянов взял у меня гранаты. Не раздумывая, я сразу повернул обратно и изо всех сил помчался к месту боя. «Только успеть бы, только успеть бы».
