— Скорей, ребята, сейчас начнется концерт!
Эта забота о людях со стороны людей, которые обязаны были все время находиться здесь, на этом страшном посту, тронула Лубенцова.
В утреннем тумане на досках настила вырисовывались то очертания убитой лошади, то остов разбитой машины — следы последней немецкой бомбардировки. Орлик, довольно равнодушно взиравший на мертвые человеческие тела, в ужасе шарахался при виде лошадинного трупа.
На этом мосту, перед лицом смерти, при полной невозможности закопаться в землю, которая всюду является последним прибежищем солдата, мир казался совсем другим, до крайности отвратительным. Здесь теряли чувство юмора даже самые выдержанные и видавшие виды люди.
На самой середине реки негромкое шарканье ног, скрипенье колес и шелест автомобильных шин были нарушены нарастающим гулом. Справа от моста, в воде, разорвалось несколько снарядов. Черные волны поднялись выше моста и окатили брызгами и пеной всю массу людей. Настил затрепетал. Истошный свист прорезал дрожащий воздух. Орлик затанцевал на месте, порываясь к пропасти. Лубенцов с трудом сдержал его, потом оглянулся на Каблукова. Тот сидел в седле — маленький, напряженный, бледный — и неотрывно глядел на гвардии майора. Лубенцов, как мог, улыбнулся ему. Улыбка, правда, получилась не ахти какая.
— Держись, — сказал Лубенцов.
— Есть! — выкрикнул Каблуков срывающимся голосом.
Люди продолжали двигаться, ускоряя по возможности шаг. Вдруг какая-то машина метнулась влево и с налету ударилась о другую. Снаряд, угодив в реку совсем близко, окатил людей на мосту мощным фонтаном воды. Люди шарахнулись в сторону и назад: путь вперед закрыли две разбитые машины. Послышался вопль раненого. В это время раздался раздраженный, властный голос:
— Спокойно!
Посреди моста стояли два генерала. Лубенцов узнал в одном из них Сизокрылова. Второй — тщедушный, бледный, небритый, очень непредставительный генерал-майор с покрасневшими от бессонницы глазами был строителем и начальником переправы.
— Сбросить машины в реку! — приказал член Военного Совета.
Солдаты кинулись исполнять приказание. Майор, сидевший в кабине поврежденной машины, подошел к генералу и, приложив руку к фуражке, умоляюще сказал:
— Товарищ генерал, у меня в машине мины для гвардейских минометов.
Сизокрылов ничего не ответил. Он следил за солдатами, в страшной спешке работавшими возле машин. Майор все еще стоял с рукой у фуражки. Внезапно Сизокрылов резко обернулся к нему и спросил:
— Почему вы не помогаете?
Майор торопливо опустил руку и начал с остервенением толкать свою машину к краю моста. Обе машины одновременно ухнули в воду, и люди, повозки, грузовики быстро двинулись дальше.
Сизокрылов сказал:
— Поскорей, но без паники!
Свист снарядов, одного, другого и третьего, прервал его слова, но Сизокрылов продолжал говорить. И хотя за свистом и разрывами его никто не слышал — все, однако, смотрели на генерала, а он говорил. Когда же снаряды наконец разорвались в реке неподалеку, солдаты услышали все тот же ровный голос, продолжавший:
— …выдерживать интервалы и не распускать нюни. Поняли?
— Поняли! — дружно гаркнули солдаты, чрезвычайно довольные тем, что и эти снаряды пролетели мимо.
Сизокрылов сказал, обращаясь к начальнику переправы:
— А вас, товарищ генерал, попрошу без либерализма: все, что мешает любой груз, — прочь и в воду!
— Ясно, товарищ член Военного Совета, — сказал саперный генерал и гораздо тише добавил: — прошу вас самым настоятельным образом проследовать в мою землянку. Тут небезопасно. Ночью убило полковника — начальника политотдела бригады. Да-с. Очень прошу.
— Вы полагаете, снаряды опасны только для политработников?
Они медленно пошли к берегу, но тут Сизокрылов заметил проезжавшего Лубенцова и узнал его. Поздоровавшись с ним, генерал сказал:
— Мне докладывали о вашем пленном. Полезный немец. Он внес важные коррективы в наше представление о немецкой группировке. Привет Середе и его дочери. Надеюсь, она во втором эшелоне?
— Да, товарищ генерал, — ответил Лубенцов и сразу обрел то спокойствие, которым славился всегда, но запасы которого, видимо, у него поубавились за полтора месяца лежания в медсанбате.
Над переправой распространялось облако дыма. Оно все более густело, мощными клубами обволакивая знаменитый мост: то пустили дымовую завесу, заслышав гул немецких бомбардировщиков. Раздались лающие выстрелы зениток, и вскоре — клекот советских истребителей. Где-то, высоко над облаками, завязался воздушный бой.
Но Лубенцов был уже на твердой земле, на земле плацдарма.
Местность, открывшаяся перед Лубенцовым, напомнила ему передовую где-нибудь под Оршей. Это была изрешеченная пулями, перерытая снарядами голая земля, на которой сохранились в целости только многочисленные канавы — по-немецки «грабены», — спасающие низину от затопления водами Одера. Росшие здесь во множестве фруктовые деревья были изломаны в щепы, и цветы яблонь белым пухом летали по краям воронок. На берегах «грабенов» торчали разбитые водяные мельницы.
В подвале одной из мельниц Лубенцов нашел офицера разведки того полка, который должен был быть сменен дивизией генерала Середы. Офицер рассказал Лубенцову о противостоящем противнике. То была та самая 606-я дивизия особого назначения, недавно пригнанная с западного фронта, о которой вскользь упомянул Фриц Армут.
Небритое и бледное лицо офицера, да и вообще вся атмосфера в штабе полка многое сказали Лубенцову о том, что пришлось испытать людям здесь, на плацдарме. В течение почти двух месяцев немцы непрерывно атаковали их танками и пехотой, обстреливали и бомбили, но не сумели ни на метр отодвинуть вспять. Штаб полка остался без начальника штаба, его первого помощника, начальника связи и начальника артиллерии: они были либо убиты, либо ранены. Офицер разведки замещал первых двух продолжительное время, пока, наконец, сюда не прислали новых офицеров. Командир полка был ранен, но остался в строю, командуя полком по телефону, со своей койки.
Остаток дня гвардии майор наблюдал за немцами из передней траншеи, сравнивая то, что он видел, с тем, что было изображено на карте, полученной от офицера разведки.
Немецкий передний край находился на расстоянии от 70 до 200 метров от нашего. Столько траншей, ходов сообщений и дзотов, столько колючей проволоки и перекопанной земли Лубенцов еще никогда не видел, хотя за войну немало насмотрелся на вражеские укрепленные районы. Немецкая оборона была до отказу насыщена пулеметными точками. На этой низменной серой равнине не осталось ни одного метра непростреливаемой земли.
Когда стемнело, гвардии майор покинул траншею, нашел в овражке за мельницей Каблукова с лошадьми и, переждав очередной артиллерийский обогрел, переправился обратно на восточный берег.
Здесь, в лесу, в заброшенной смолокурне, уже устроился командир дивизии с несколькими штабными офицерами. Тарас Петрович был суров и озабочен. Он приехал сюда с час назад, после совещания у командарма.
Дивизия находилась на марше, а головная походная застава вскоре должна была прибыть. Офицеры то и дело выскакивали на лесную дорогу, посмотреть, не показались ли передовые подразделения.
Генерал продолжительное время смотрел на привезенную Лубенцовым карту.
— Что же, — сказал он, — оборона серьезная, ничего не скажешь. Есть над чем поработать, — он посмотрел на Лубенцова, прищурился и проговорил: — А ты слишком много ездишь и бегаешь! Гляди, ногу свою пожалей. Оставайся со мной, а Антонюк пусть побегает.
Антонюк вскоре приехал на штабной машине. Лубенцов поручил ему составить план разведки, а сам решил поспать. Но когда спустя два часа Антонюк принес ему план, гвардии майор удивился.
— Что вы написали? — спросил он у своего помощника. — Вы предполагаете год стоять в обороне, что ли? На чёрта вам нужен «язык», когда обстановка и так ясна? Людей только гробить? Надо составить план разведки на прорыв и преследование противника. И заметьте, на разведку в условиях города, большого города, огромного, гигантского, Берлина, понимаете?
— Приказа о наступлении нет, — хмуро ответил Антонюк.
— Приказ о наступлении будет, — возразил Лубенцов. — И будет внезапно. И мы окажемся в глупом положении. — Помолчав, он добавил: — Я сам составлю план разведки.
Тем временем прибывали полки. Они размещались в темноте, в заранее отведенных им районах огромного леса, по-дружески потеснив другие части, пришедшие сюда раньше.
Шум понемногу улегся. Дивизия засыпала беспокойным сном. Только в смолокурне, где поместились комдив, штаб и политотдел, люди всю ночь сидели над картами, графиками, распоряжениями. Потом и здесь стало тихо.
