Мне показалось, что Васька слишком легко расстается с нашей Купавиной. Это походило на предательство.
— Не согласен я с тобой, — решительно запротестовал я. — Вот я наезжаю сюда редко, а вижу: живет наша станция. Погляди, сколько парней по отцовской дороге пошло! Конечно, и тут не без перемен, как и везде.
— Я про то и говорю, — все с той же усмешкой ухватился Васька за мои слова. — Станция — она станция и есть: поезда принимает, поезда отправляет. А люди врозь жить стали… Не как мы, в общем.
— Погоди, погоди! Это как понимать?
— А ты забыл? — в Ваське оживало новое воспоминание. Он даже заволновался, заговорил с придыхом: — Ты вспомни, как мы, парнишки, опускали глаза друг перед дружкой, не давая воли рукам схватить кусок хлеба побольше из школьных пайков, которые приносили в класс? Нам, голодным, было стыдно своей слабости…
— Хватит… — остановил я его.
Мне стало вдруг понятно, почему он, Васька Полыхаев, когда-то самый сильный парень на станции, вечный защитник маленьких и слабых, не мог преодолеть себя в воспоминаниях.
Может быть, оттого, что послевоенные годы без устали крушили нашу прежнюю веру, мы невольно обращали память к прошлому.
Маленькую Купавину не обходили людские беды, но она, перемогая их, умела хранить человеческое достоинство и ценить доступные ей радости и почитать красоту. Потому-то всякое посягательство на то не запятнанное корыстными расчетами время и казалось нам кощунством.
…Расплатившись, мы вышли из ресторана. День разгулялся солнечный, но не жаркий, самый подходящий для прогулки. Вспомнив свое утреннее намерение, я предложил Ваське:
— Послушай, ты тут гость частый, знаешь все. Давай катнем по красногорскому маршруту: я буду смотреть, а ты о городе расскажешь. — Я взглянул на часы. — Времени-то всего три. Ну, как?
— Принято, — не раздумывая согласился он.
Мы отправились к остановке.
От вокзала в троллейбус село не более десятка пассажиров, и мы устроились на удобные для обзора места. Миновав одну остановку, выехали на небольшую площадь, от которой веером расходились три улицы. У начала одной из них, что шла вдоль красивой ограды Парка железнодорожников, стоял затянутый материей памятник.
— Вот в этом месте Купавина кончается, начинается Красногорск, — откомментировал Васька.
К моему удивлению, минут через пять-шесть городские кварталы закончились и троллейбус покатил по асфальтовому шоссе среди леса. А еще через минуту я почти закричал:
— Так это же наш спуск к Каменушке!..
— Он самый, — спокойно подтвердил Васька.
Сделав на безлюдной дороге пару остановок, троллейбус стал забирать вправо, круто спускаясь под уклон.
— А теперь гляди, не зевай… — предупредил Василий.
И почти тотчас лес отстал от нас. Выскочив из выемки, мы въехали на широкий мост, нависший над Исетью. Влево, в километре-полутора от нас, с высокого берега реку перепрыгнул, опираясь на гигантскую дугу, железнодорожный мост.
— А где мост на карьерной ветке? — спросил я Василия.
— Снесен. И ветка разобрана, — сообщил Васька. — Этот, по которому едем, как раз и стоит на месте старого.
Я встал.
— На ближайшей остановке выходим, — объявил Ваське.
— Как скажешь, — поднялся и он.
Остановка оказалась совсем близко. Мы вышли из троллейбуса и вернулись на мост. Теперь Исеть просматривалась в обе стороны. Внизу, у лесного берега, белели причалы большой лодочной станции.
— В той стороне где-то недалеко в Исеть должна впадать Каменушка?
— Два километра отсюда, — уточнил Васька.
— Пойдем туда, а? — попросил я.
— Как скажешь, — последовало великодушное Васьки.
Перейдя мост, мы подались влево. Старая тропинка побежала по краю обрывистого берега. Скоро она отвернула от реки в лесную гущу, а через полчаса привела к выемке, по которой круто в гору шла гравийная дорога. Почти тотчас же услышали и ревущий автомобильный мотор, объявившийся груженным щебенкой огромным самосвалом, тяжело ползущим вверх.
— Теперь влево вдоль дороги, — направлял меня Васька.
Вышли на высокий берег Каменушки. Под нами, внизу, где раньше бежала прозрачная, серебристая на перекатах речка, в которой между камней мы рубахами ловили гольянов, сейчас извивался грязно-рыжий, кажущийся густым, водяной сток.
— Что с Каменушкой?.. — растерянно спросил я.
— А это — Новый завод, который «союзного значения», перекрасил речку, — ответил Васька с издевкой, явно адресованной мне. Да еще спросил: — Искупаться не желаешь ли?..
Ощупывая взглядом берег, на котором, видимо, после весенних и ливневых разливов, оставалась вся грязь, я натолкнулся и на небольшой замусоренный мысок с грудой камней. И память, на мгновение вернув из прошлого сказочное видение, сразу потушила его.
…Из леса выходили без разговоров. И только на асфальте и услышал Ваську.
— На троллейбусе поедем или пешком?
— Пешком, конечно… Неохота толкаться, — ответил я.
Перейдя дорогу и миновав лесной массив, мы снова оказались перед жилыми кварталами.
— Нигде не видел, чтобы вот так: с одной стороны улицы лес, а с другой — дома, — заметил я.
— А он весь такой, Красногорск-то, — отозвался Василий. — Жилье поднимали возле заводов, когда обосновывались. А потом, после войны, стали строиться по берегу Исети, а вдоль дорог потянулись к Купавиной. Лес старались не шевелить, на пустошах же, как острова, появились отдельные кварталы. У них и свои названия есть: Лесной, Берег, Юбилейный, а то и того проще, по лесным кварталам — четвертый, седьмой, одиннадцатый…
— А мы сейчас где? — спросил я.
— К Юбилейному вышли, — ответил Васька, добавив: — Тут, если прямо пойти, как раз возле вашей казармы выйдем. Вот так.
Позади нас на улице показался маршрутный автобус.
— А этот куда? — полюбопытствовал я.
Васька обернулся и, махнув мне, побежал вперед, к остановке.
— Нам подходит!.. — крикнул на бегу.
Когда сели в автобус, я не мог сдержать своего удивления:
— Это из-за чего Грязнушка такая знаменитая стала, что до нее из города автобусный маршрут открыли? «Красногорск — Грязнушка», не смешно ли?
Васька захохотал, замысловато покрутил пятерней.
— Это мы с бдительностью маемся, — объяснил наконец. — Возле Грязнушки уж несколько лет назад большой аэродром с авиационной частью обосновался. Свой городок у них благоустроенный с клубом, детсадами, магазинами, столовой и всем прочим. Наши станционные иногда проникают туда за продуктами. Только школы нет, ребята к нам ездят… Вот и открыли маршрут, не назовешь же его «Красногорск — Военный аэродром»?..
Мы вышли из автобуса возле грязнушкинского переезда, в километре от въездных стрелок.
Да… И здесь Купавина стала иной. Участок дороги был уже двухпутным. Исчез привычный всем, видимый издалека, станционный «сторож» — семафор. Среди новых построек как-то уменьшилось в размерах старое паровозное депо, переоборудованное для электровозов. На бывшем топливном складе не громоздились горы угля. На деповских путях в разных местах стояло с пяток электровозов.
Ни дымка, ни гудка…
Но паровозы не исчезли.
К большому деповскому тупику, что выдавался в сторону челябинской вытяжки, добавили еще один путь. Там-то и притихли двумя километровыми сцепками, приткнувшись друг к другу, продымленные трудяги военной поры. Я попытался сосчитать их, но сбился на шестом десятке… Ухоженные, как состоятельные пенсионеры, с замасленными в деревянных обшивках дышлами, они то ли грелись, то ли дремали на майском солнце. Но высокая белесая полынь, поднявшаяся между шпал до половины скатов, выдавала их долголетнее безделье. И от этого паровозный приют выглядел грустным.
…Мимо нас мощный электровоз медленно втягивал на станцию очередной тяжеловес. Широколобый, хмурый, слившийся с составом, он по-змеиному бесшумно вползал на подъем. В кабине электровоза белел воротничком сосредоточенный машинист.
И память снова воскрешала прошлое…
Длинным гудком будоражил Купавину очередной прибывающий воинский эшелон. Разгоряченный, будто вспотевший, влажно отсвечивающий воронеными боками, с грохотом стреляя в небо дымными выхлопами, а то и сбиваясь на нервную дрожь пробуксовки, паровоз, горячась, забирался с составом на последний перед станцией подъем. От него веяло необузданностью, звероватостью, которые исходили не только от разогретого металла, но и от сверкающих глаз и белеющих оскалов улыбок черномазых извозчиков, которые, высунувшись из будок по пояс, у всех на виду не без нарочитой лихости торжествовали свою победу!..
Мы расставались с Васькой возле нашей казармы.
— Может, зайдешь? — попытался я пригласить его к себе.
— Что ты! И так от матушки попадет, что день где-то прошатался, — отговорился он. — Так что завтра в пятнадцать ноль-ноль.
