Но как бы внушительно ни выглядело присутствие на митинге главной службы, я все время посматривал на наших путейцев. И если у паровозников, помня о Васькином наблюдении, можно было угадать какой-то парадный строй, у путейцев он не проглядывался.
Здесь большинство составляли женщины. Их, кроме Заяровых, в этот день никто и не решился бы поставить вровень с мужиками. Наверное, поэтому они и разобрались по своему, едва приметному признаку. В середине, рядом с Заяровыми, например, стояла Варвара Ивановна Полозова с сыном, которого я и раньше-то никогда не видел, потому что он был старше меня лет на десять. Приехал он, видимо, вчера вечером или ночью.
Почему Полозовы стояли с Заяровыми рядом, понимали не только путейцы, но и все старые купавинцы. После безвинной отсидки вместе с Макаром за крушение в начале войны, из-за которой у мастера Полозова зубы вкривь пошли, он всю войну маялся сердечной болезнью. Только до Победы и хватило его. А семьи так и приросли друг к дружке…
Стуковы причисляли себя к путейцам по своей причине: Корней всю войну, да и после, правил их артелью на покосах, за что и включался в общий пай. Говорили, что, когда сносили Экспедицию, Корнею предлагали казенную квартиру, но он от нее отказался, построив собственный домик в поселке, что вырос возле грязнушкинского переезда. Там Корней и жил вдвоем с Дарьей.
Стуковская семья понесла в войну самый большой урон: четверо их сыновей не пришли домой. Из оставшихся в живых в Купавиной зацепился только Валерка, предпочтя отцовскому дому финский коттедж, из тех, что после войны поставили специально для машинистов. Санька, весь избитый на фронтах, по здоровью больше бухгалтерских курсов науки одолеть не мог и сейчас работал в одном из леспромхозов, что рушили богатые пышминские боры. Единственная дочь Манька, устав перебирать случайных мужиков в Купавиной, после войны завербовалась на Север, там изловчилась выйти замуж и скорехонько нарожать четверых ребятишек.
И вот сегодня Корней с Дарьей предстали на митинге опять серьезной семейной артелью: одиннадцать человек, считая внуков…
Но всех перешиб Степан Лямин… За эти годы он так усох, что стал похож на собственный костыль. Он совсем затерялся среди своих девок, которые пошли в родительскую породу и явились на торжество с таким многочисленным девичьим поголовьем, которое сосчитать было невозможно…
Да… Сравнивая своих с паровозниками, я видел, что в параде они уступают. Те, истые победители, при орденах, не истертых временем, потому как ими каждодневно не хвастали, стояли в центре кряжистым строем.
А рядом, по краям толпы, разместились те, для кого и Победа в свое время не стала праздником, потому что война обернулась для них потерями, тяжелыми и невозвратными. И если сейчас были скорбно светлы их лица, то делал их таким сегодняшний день.
Он равнял их с победителями.
Но вот по толпе прошло новое волнение, воцарив после себя тишину. На трибуну поднялось с десяток людей, незнакомых и непонятно спокойных. Только в одном их них, немного отступившем за спины хозяев трибуны, узнали Александра Павловича Завьялова, бывшего секретаря купавинского парткома, невесть куда и незаметно подевавшегося года через два-три после войны.
Сдал Александр Павлович… Ни стати прежней не осталось, ни уверенности былой. Разве только внимательный взгляд, ощупывающий людей, напоминал прежнего Завьялова, всевидящего и понимающего.
Митинг уже открыл председатель Красногорского горисполкома. Он прочитал по бумажке, какой подвиг совершил Макар Заяров, как проявил уральский характер, за что им и будут отныне, как знаменитым земляком, гордиться все будущие поколения красногорцев.
Купавинцы выслушали речь с почтением, задумчиво глядя под ноги.
Небольшая площадь перед памятником затаила дыхание, пока голубое покрывало медленно сползало вниз, открывая на пьедестале гранитную фигуру.
После минутного молчания другой молодой из руководящих деловито продолжил митинг:
— Слово предоставляется бывшему секретарю железнодорожного парткома периода Великой Отечественной войны…
Этому договорить не дали. Аплодисменты утихли, только когда Александр Павлович, приподняв руку, попросил тишины.
И в ней все услышали сказанное им чуть взволнованно первое слово:
— Купавинцы…
Он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом заговорил уверенно и ровно, не напрягая голос, зная, что будет услышан:
— Мы пришли сегодня к Макару Заярову, чтобы вернуться мыслями в годы войны… — Он говорил о Макаре, как о живом. — Взгляните друг на друга, на соседей своих, и вы увидите, что сегодня здесь нет ни одной семьи, которая бы не разделила общую судьбу. Я вижу, что вы пришли сюда с детьми и внуками. Правильно сделали! Сегодня они в полной мере оценят вашу плату за ту горькую и радостную Победу, что стала началом сегодняшнего мира, в котором они живут. Перед этим обелиском мы передаем им свою память. Пусть она не даст им покоя, пока мир не будет избавлен от угрозы новой беды…
Разгадал купавинцев Александр Павлович!
В это время оркестр, которого мы не заметили, заиграл гимн.
…В каске, с развевающейся за плечами плащ-палатке, с автоматом в руке, на высоком постаменте, словно загораживая собой Купавину, стал навечно, вглядываясь в Европу, гранитный Макар Заяров.
1988 г.
Маленькая уральская Купавина, железнодорожная станция перед растущим промышленным городом, вместила в себя множество судеб. Они прошли чередой в трех повестях и эпилоге, составивших эту книгу Сергея Бетева.
Мы увидели Купавину еще мирную, предвоенную, полупоселок-полудеревню, где служебные заботы паровозников и путейцев привычно переплетались с крестьянскими и трудно порой было вычленить, какие важнее. Мы узнали Купавину в годы войны, когда все как бы придвинулось к станции, к убегающим за горизонт рельсам, этим зримым, обретшим иную значимость стальным нитям, связующим теперь не просто знакомые и незнакомые города, а нечто огромное, тревожное, единое — фронт и тыл.
— Опыт убедил, — как-то сказал Сергей Михайлович, — что рассказывать о больших событиях совсем необязательно через большие личности. Мне ближе самые простые люди…
Единственный, пожалуй, более или менее крупный начальник во всех трех повестях — секретарь парткома Александр Павлович Завьялов, но и он не главная фигура. А главными стали у С. Бетева рядовые труженики — машинисты и их помощники, рабочие депо и подсобники, домохозяйки, совсем незаметные ранее юноши и девушки, даже сторож магазина. Без преувеличения можно сказать, что писателю удалось в этих образах воплотить и беззаветное мужество, и высокие нравственные качества — все то, что было характерно вообще для тыла во время Великой Отечественной.
В капле отразился мир.
Повести писались в разное время, но в той последовательности, в какой представлены в книге. «Своя звезда» была опубликована в середине 60-х в «Юности». Борис Полевой, бывший тогда главным редактором журнала, дал повести название «А фронт был далеко». Можно считать, что он подарил название и нынешней книге. Повесть «Афонин крест» в конце 70-х увидела свет в журнале «Уральский следопыт», «Главный подъем» был опубликован в «Урале» в начале 80-х. С. Бетев почти закончил работу еще над одной «купавинской» повестью — «Колдунья». Уже обозначился крупный роман, составленный из этих произведений, — многоплановое повествование о тыловых буднях, о народе, пережившем войну и утвердившем Победу. Я не знаю на Урале другого писателя, который бы решал такую творческую задачу.
Вглядываясь в книгу, хотелось бы отметить еще одну ее особенность. В повестях на равных со взрослыми живут юные герои — мальчишки и девчонки. С любовью, ярко рассказал о них С. Бетев, сам в те годы подросток, с лихвой хлебнувший общего горя. Кому, как не ему, помнить о своих сверстниках! Эта грань, тесно соседствуя в повестях с другими, высвечивает особый смысл нашей войны. Теряя последние силы, защищали воины фронта и тыла не только родную землю, а род человеческий, который прежде всего олицетворяется детством.
…Часто бывает так: прочитав книгу, мы не раз возвращаемся к ней и вспоминаем, может быть, не самое главное, но то, что сегодня, сейчас находит перекличку с нашими мыслями, нашим настроением. Каждый, по всей вероятности, в разное время задумается о разном. (От этого, наверное, и рождаются споры о книгах. От этого, наверное, нас тянет перечитывать некогда читанное и удивляться новому восприятию, казалось бы, уже знакомого.) Вот и я скажу, о чем подумалось мне помимо того, что уже отметил.
Бабушка Александра из повести «Своя звезда» — персонаж вроде бы не первого плана. Но вот почему остановила на себе внимание.
