сослужил ему службу ораторский талант!), так искренне признал и осудил свой поступок, что ни у кого не осталось и грамма сомнения: завтра этот грешник станет ангелом. После дополнительных дебатов ему смягчили меру взыскания, ограничились просто выговором и предложили уладить конфликт с женой, а с легкомысленной девушкой прекратить всякие отношения. (За новое предложение голосовали шестнадцать человек, против семь при одном воздержавшемся.) Поблагодарив за острую, но справедливую критику, расчувствовавшийся до слез Иван дал клятву, что оправдает доверие, что завтра же станет совсем-совсем другим. Его прежнее чванство и высокомерие спали с него, как грим.
«Легкомысленной девушкой», из-за которой ему довелось претерпеть столько неприятностей, была Лиза Моргунова...
Когда началась война, многие работники райкомов и горкома комсомола, в том числе и Крамаренко, подали заявление с просьбой направить их на фронт. Одних послали, другим, в том числе и Ивану, велели оставаться на своих местах. Он работал, как и все, не зная, что такое отдых. Организовывал посты противопожарной обороны и сам принимал в них участие, посылал бригады комсомольцев на рытье окопов, на уборку урожая в колхозы Киевской области, выступал на митингах. За это время он страшно исхудал: круглое лицо обострилось, резко обозначились скулы, глаза впали, и вся фигура его стала тонкой, как в студенческие годы. Домой возвращался поздно ночью, жадно набрасывался на ужин, просил жену разбудить его в шесть утра и тут же засыпал как убитый. Верил тогда Иван, что эта его активность не пройдет незамеченной.
Когда линия фронта приблизилась к самому Киеву — она уже пересекала Голосеевский лес, — Ивана вызвали в горком партии к секретарю по кадрам. «Видимо, предложат какую-то более ответственную работу», — рассуждал он по дороге, радуясь в душе, что его персональное дело начало забываться. Война открывала новый счет доблести, верности и подлости.
Однако разговор касался другого.
— Вы эвакуировали свою семью? — спросил секретарь у Крамаренко.
— Да. Жена с дочерью выехала к родным. Сказала, что эвакуируется вместе с ними.
— Куда?
— Еще не знаю.
Секретарь словно изучал его пристальным взглядом,
— А сами вы что думаете делать?
— Что прикажут. Я просился на фронт. Не пустили.
— Так, так. — Глаза у секретаря потеплели, лицо прояснилось. — А что, если мы предложим вам другой фронт, невидимый. Работать в подполье. Это на тот случай, если немцы захватят Киев.
Иван ответил не колеблясь:
— Я согласен.
— Сначала подумайте, — предостерег секретарь, — и завтра дадите ответ. Работать в подполье сложно, вы сами это понимаете.
— Я понимаю.
Своего решения Крамаренко не изменил.
В дни отступления наших войск, когда последние части Красной Армии переправлялись на левый берег Днепра, неожиданно встретил Лизу Моргунову. После памятного обсуждения его дела на партсобрании Иван, выполняя данное им слово, действительно старался забыть ее, но сейчас, при встрече, в нем снова проснулось давнее, не совсем изжитое чувство к ней. Первой заговорила Лиза:
— А я хотела искать тебя в горкоме...
— Несмотря на мой запрет? — с деланной строгостью спросил Иван.
— Извини, — смутилась она. — Но ведь сейчас такое время... Одни попрятались по своим углам, другие бегут куда-то. А у меня никого нет, кроме тебя. Вот и надумала разыскать как свою надежду.
Лиза казалась такой напуганной и растерянной, так опасливо поглядывала по сторонам, что Иван решил скорее успокоить ее:
— Не волнуйся, за нами уже некому наблюдать. Горком закрыт, все выезжают на восток. А я, как видишь, плетусь домой. Хочешь составить мне компанию? — перехватив ее недоуменный взгляд, добавил: — Жена тоже далеко...
Лизино лицо согрела радостная улыбка.
— Значит, ты один?
— Как сирота.
Минут через двадцать они сидели в его запущенной оп устевшей квартире, обсуждали свое положение. Иван сказал, что эвакуироваться она уже не успеет, немцы вот-вот вступят в город. Придется и ей пережить все, что выпадет на долю киевлян.
— А ты? — Лиза уставилась в его глаза своим страдальческим взглядом, в котором еще не угасла надежда на спасение.
— Я тоже остаюсь, — с удивительным спокойствием ответил Иван. — Только переберусь на другую квартиру.
— Почему?
Он загадочно усмехнулся.
— Чтобы начать новую жизнь.
— Значит, мы больше не увидимся?
— Не знаю.
Что-то подсказало Лизе, что Иван остается в Киеве не случайно и уж никак не для того, чтобы служить врагу. Она наклонилась к нему поближе, горячо проговорила:
— Ваня, ты будешь подпольщиком, я разгадала? О чем бы я хотела просить тебя? Давай бороться вдвоем. Поверь, я останусь преданной тебе до конца. Если что, казнишь меня как изменницу. Но до этого не дойдет, я даю тебе слово чести.
— Здорово! — Иван рассмеялся. — Сам я сном-духом не ведаю, что буду делать завтра, а она уже «разгадала». Ну, коли так, назначаю тебя связной подпольного штаба всех патриотических сил республики...
— Ты шутишь, Ваня.
Посмеявшись, он повел разговор серьезно:
— Хорошо, без шуток. Я позову тебя, как только в этом возникнет необходимость. Сам разыщу тебя и позову.
Далее разговор перешел на другую тему. Они вспомнили свои встречи, все пережитое вместе. Жалели, что их тайная любовь так резко была прервана, что пришлось потерять полтора месяца. Ну, теперь этого не повторится.
Иван встал.
— Лиза, предлагаю отметить нашу встречу! — Он подошел к буфету, достал бутылку водки, какого-то вина, выложил на стол разное съестное. — Не будем омрачать печалью последний день нашей жизни в пока еще свободном Киеве. Бери рюмку. За то, чтобы судьба к нам оказалась милостивой.
Лиза вяло протянула руку.
— Ваня, может, не надо? Как раз сегодня это лишнее.
— Бери! А мне именно сегодня хочется напиться до чертиков. Начинаем игру со смертью. Будем здоровы, Лиза!
Он пил жадно, как воду, пил рюмку за рюмкой, а ее уже не принуждал. Пил, не закусывая. Она пробовала удержать его, просила, но напрасно. Взяла бутылку, чтобы спрятать под стол. Он заметил и рассердился:
— Не тронь! Я хочу попрощаться с нашим счастьем. Завтра все будет иначе. Я люблю тебя, Лиза, люблю в тысячу раз больше, чем свою Людмилу. А они распинали
