Это дело было поручено разведчикам — Александру Павлову и ефрейтору Шарифу Рахманову.
Получив приказ генерала, разведчики взяли свои автоматы и двинулись в путь.
Шариф не раз сожалел, что не перешел в роту разведчиков раньше. Ему казалось теперь, что самая лучшая в армии профессия — это профессия разведчика. Когда товарищи, слегка задетые тем, что он ушел из танковой роты, шутя спрашивали, кем лучше служить, танкистом или разведчиком, Шариф, поглаживая черные тонкие усики, отвечал: «По мне, лучше разведчика ничего быть не может. Может, кому-то и приятно быть стрелком-радистом, не спорю, но лично я в танке ничего хорошего не обнаружил. Нет, я по нему не скучаю. Влезешь в эту стальную коробку, тесную, как могила, ни шелохнуться, ни повернуться, и тоскуешь по глотку свежего воздуха. Я уж не говорю о сумасшедшем грохоте моторов, лязге гусениц, громе выстрелов, дыме и копоти. Знаю, без танкистов какая война, но если мне суждено умереть, хочу умереть на свежем воздухе». Так говорил Шариф, который, будучи призван в армию, долго мечтал и стремился устроиться на какой-либо склад, куда-либо подальше от опасности и от придирчивых глаз командиров. Что фронт с людьми делает! Сейчас ни за что на свете Шариф не променял бы профессию разведчика на профессию хозяйственника.
В последние дни Саша Павлов много раз ходил с Шарифом в разведку. Кроткий, терпеливый и заботливый, сержант был как раз из тех людей, которые более всего по сердцу Шарифу. Саше нравились находчивость и проворность ефрейтора. Так что не случайно командир взвода посылал их на дело вместе.
Ночью прошел дождь, но с утра выглянуло солнце, и в жарких его лучах над лесом поднялась беловатая дымка испарений. Во впадинах, ямах, воронках от мин и снарядов стояли лужи воды, и трава еще была мокрая, тяжело хлестала по сапогам.
Разведчики оставили позади боевое охранение и вышли на нейтральную полосу.
— Если они не ушли, то где-то тут, на этой высотке, сидят. Будь осторожней, Шариф.
Прячась за деревьями и кустами, тихо, словно кошки, разведчики шли вперед, придирчиво оглядывая все, прежде чем сделать шаг. Корректировщик должен сидеть там, откуда хорошо просматривалась местность. Они старались поставить себя на место вражеских корректировщиков… У Павлова был большой опыт, он ходил в разведчиках еще в Крыму, на Миус-фронте, и ему удавалось обезвредить не одного вражеского наводчика. За нейтральной полосой Павлов вышел вперед. Оставалось рукой подать до переднего края немцев. Теперь малейшая неосторожность могла обернуться бедой. Остановились.
— Мы слишком далеко зашли, Шариф, — сказал Павлов. — Надо возвращаться. Корректировщиков следует искать не здесь.
Повернули назад. Стали обходить снизу неприметный с виду холм, поросший высокими соснами.
Павлов выглянул из-за кустов. Среди деревьев что-то блеснуло в лучах солнца. Павлов отклонил голову — блеск исчез. Сержант подождал. Потом опять блеснуло в двух местах сразу, словно кто-то оглядывал окрестность сквозь большие очки.
— Шариф, — шепнул Павлов, — я заметил вон там кое-что подозрительное. Посмотри-ка и ты, — и передал Шарифу бинокль.
Деревья и кусты сразу надвинулись на Шарифа.
— Это, по-моему, на дереве. Там какая-то труба. Или палка. Похожа на змею, когда она торчит на хвосте, ужалить собирается.
— А больше ничего не видишь? Людей нет?
— Не вижу.
Сержант взял бинокль. Но не только подозрительного блеска, но и вообще ничего подозрительного не заметил. И тогда он подумал, что это сверкает роса на листьях — утренний ветерок шевелит их, и капли росы сверкают; теперь они, наверно, высохли или скатились.
Сержант поделился своими предположениями с Шарифом.
— Может быть, и так, — сказал тот, но, подумав, решил: — Все-таки это, по-моему, как это? стервотруба…
— Стереотруба, — поправил Павлов. Он всегда возвращался с разведки с точными сведениями. И сейчас, хотя они, судя по всему, вышли на наблюдательный пункт вражеской артиллерии, сомнение все-таки еще оставалось. Надо уточнить!
— Сержант, разреши, я пойду разведаю, — сказал Шариф.
— Опасно, Шариф. Давай, пока понаблюдаем.
— Но ведь, лежа тут, мы ничего не выясним, а время-то уходит?! Сейчас они начнут наших колошматить.
— Подождем немного. Если откроют огонь, мы под шумок корректировщиков накроем.
Разведчики прождали еще несколько минут. Павлов с биноклем в руках осматривал каждый вершок холма.
— Разреши, сержант, я так подползу, что они не заметят, — снова напомнил о себе Шариф. Его почему-то так и подмывало немедленно подняться наверх и расправиться с немцами, если они там есть.
— Если б я знал, что ты сумеешь все высмотреть и себя не обнаружить…
— Да ничего со мной не случится. Я ж не дурак, чтобы под пулю себя подставлять и зря умереть. Если там не один, не два, я и не дохну.
— Не дохни, даже если один! Главное, все узнать, а потом решим, что делать! Если убедишься, что там действительно немецкий наблюдательный пункт, смотри, немедленно и незаметно возвращайся назад.
Шариф, поправив пилотку, наискось пополз вверх по склону холма.
Павлов остался наблюдать и прикрывать ефрейтора.
До вершины холма оставался десяток-другой шагов. Земля была сырая, и это было Шарифу на руку — не шуршит трава, не треснет сук или сухая ветвь. «Если там действительно вражеский разведчик, то он, сукин сын, хорошее местечко себе выбрал! — подумал Шариф, осторожно оглянувшись. — Велик ли холмик, а как далеко с него видно! Но, может, ошибся сержант, никого тут и нет».
На голой, как плешь, вершине холма никого не было. Шариф пригляделся, прислушался. Ниоткуда ни звука. Он подполз еще ближе — теперь от полянки его отделяло два-три кустика. Подтянулся на локтях. Ах, вон оно что! На самой макушке холма, словно вмятина, была небольшая низина, и на дне ее на корточках сидел и колдовал над рацией немецкий солдат. «Что ж он, один? Да еще в наушниках. Кто-то еще должен быть поблизости. Где же?»
Шариф медленно огляделся. Поднял голову — и тут взгляд его упал на толстую раскидистую сосну; между нижних толстых сучьев сидел немец, припавший взглядом к окулярам стереотрубы. Время от времени он что-то отрывисто передавал радисту, а тот, в свою очередь, бубнил в трубку. «Может, их и не двое?» — подумал Шариф. Теперь самое время отползти к Павлову. Но ведь генерал, Шариф сам слышал, сказал: найти и обезвредить! Он их нашел, мерзавцев!
С пальцем на спусковом крючке автомата Шариф наблюдал за действиями корректировщика. «Эти вот подлецы подставляли наших ребят под снаряды. И как спокойно они работают». Сержант сказал: все высмотреть и возвращаться, потом будем решать, как быть. Но генерал сказал: обезвредить! Вернешься к сержанту, а они той порой улизнут?! Шариф решил не возвращаться. «Аллах не простит, — подумал он, — если я оставлю здесь этих двоих живыми и здоровыми. Пока то, се, пока наши ударят по этому месту, эти двое много чего натворят, осиротят не одну семью. Нет, их оставлять нельзя».
Шариф решил убить одного, а другого взять в плен и отвести в бригаду, там его прижмут как следует и, может, выяснят координаты вражеских батарей. Это будет настоящее дело!
Но как убрать одного из них? Стрелять нельзя — будет переполох и, чего доброго, ноги не унесешь.
Закинув автомат за плечо, Шариф вытащил финку и пополз к радисту. Радист ничего не слышал, кроме тех звуков, которые наполняли наушники. Шариф прыгнул на него, как кошка, левой рукой зажал немцу рот, а правой что есть силы всадил между лопаток финский нож. Радист беззвучно повалился набок. А тот, на дереве, всецело занятый наблюдением, ничего не заметил. Шариф, не сводя с него глаз, выдернул нож из спины радиста, вытер его о мундир убитого, сунул в ножны. Потом, взяв наблюдателя на прицел, негромко сказал:
— Фриц, капут! Спускайся! Шнелль, шнелль!
Немец, повернувшись на эту команду, так и застыл в растерянности. Шариф показал рукой: слазь! Немец бросил сожалеющий взгляд на свой автомат — тот висел на суку, в стороне, не дотянуться! — и стал спускаться.
Но Шариф показал рукой на стереотрубу: возьми мол, и немец покорно выполнил и эту команду.
Опустив стереотрубу на землю, поднял руки. Шариф, кивнул головой:
— Теперь иди. Ну?
Но не прошли они и двадцати шагов, как сзади раздалась автоматная очередь. Так и есть: их тут не двое. Немец резко обернулся, и Шариф, не раздумывая, скосил его очередью в упор. Упал, откатился на тропу, ведущую вниз. Вторая очередь со свистом пронеслась у него над головой. На этот раз стреляли откуда-то сбоку.
И сразу на ломаном русском языке закричали:
— Рус, здавайсь!
«Да, влип-таки я, — подумал Шариф, притаившись за кустом, и приготовился к бою. — Похоже, живым хотят взять. Но нет, сучьи дети, не выйдет!»
