— В чем же, по-вашему, проявлялась эта неубедительность?
— Слишком уж неожиданным, немотивированным оказался этот побег. Второе лицо в рейхе, ближайший соратник фюрера, обеспеченный и обласканный, в самом расцвете рейха — и вдруг бежит в Англию, чтобы оказаться там в ипостаси презренного пленника, а на родине — в ипостаси еще более презренного предателя.
Личный адъютант фюрера с минуту молча осматривал склоны хребта, вдоль которого пролегала горная дорога. Пейзажи из машины открывались такие, что Штуберу самому хотелось принять обет молчания на весь путь до Мюнхена и предаваться умиленному созерцанию. Но в то же время он понимал, что грешно не воспользоваться случаем. Когда еще выпадет так плотно, тет-а-тет, пообщаться с другом фюрера, с самым приближенным к нему из всех «придворных».
— Амбиции Гесса, по-вашему, не в счет? — некстати как-то прервал молчание обергруппенфюрер. — Второе лицо тем и опасно, что всегда стремится стать первым. И потом, идеологические разногласия; несогласие с курсом Гитлера на противостояние с Англией и с оккупацией германскими войсками Франции..
— В чем же это несогласие проявлялось?
— Мало ли в чем.
— Извините, обергруппенфюрер, за дерзость, но это не ответ. Особенно во время допросов в английской контрразведке. До перелета через Ла-Манш — никаких публичных стычек с фюрером, никакой оппозиционности… За версту чувствуется, что подстава, публичное «зеро» из шпионской рулетки.
— Если бы такие стычки между Гессом и фюрером действительно происходили, — закурил испанскую сигару Шауб, — гестапо тотчас же загнало бы оппозиционера то ли в концлагерь, то ли сразу на тот свет. Сам фюрер уничтожил бы его, как в свое время уничтожил руководство и весь актив штурмовиков из С А. Кто бы допустил его до самолета? Нет, извините за дерзость, Штубер, но побег открытого оппозиционера выглядел бы еще менее убедительно.
— Тоже верно, — вынужден был признать Штубер. — Подобные операции всегда рождаются в мучительных версиях и порождают множество рисков.
Изумрудно-зеленые склоны гор по обе стороны от шоссе казались «полотнами кисти Природы», только что выставленными в одном из залов Альпийского Лувра. Даже ниспадавшие с вершин ручьи казались застывшим порождением весенних красок. Может быть, поэтому вытье авиационных моторов, пальба зениток и разрывы бомб, доносившиеся с запада, из-за хребта, казались всего лишь отголосками далекой, так и не дотянувшейся до их придорожной долины, грозы.
— И кто же играет сейчас роль Гесса в одной из тюрем Британии, в лагере для интернированных, или где он там у них находится…
— Хотите знать имя этого зомби?
— Понимаю, что это имперская тайна. Кстати, вы назвали его «зомби»
— Мне и самому хотелось бы знать его имя. А что речь идет о специально зомбированном двойнике — это сомнению не подлежит.
— Ну, если оно не ведомо даже вам, человеку, самому близкому к фюреру…
— Как водится в подобных случаях, специалисты из института Аненербе, которые занимались зомбированием этого человека, погибли в случайной автокатастрофе, эсэсовцы, которые его охраняли, а также гримеры, дантисты и все прочие, кто занимался его подготовкой, тоже вскоре исчезли. Поэтому настоящее имя его знает только Адольф. Да и то, вероятно, успел забыть его.
— А Гиммлер?
— Всем остальным он был известен только под кличкой «Голландец».
— Даже Гиммлеру?
— Мне было сказано то, что вы только что услышали.
— Значит, даже Гиммлеру… Странно. Согласен, Голландец, так Голландец. Однако Голландцем он был прозван не потому, что такова его национальность?
— Не потому, естественно. Он конечно же германец. Нельзя было допустить, чтобы двойник Гесса прокололся на акценте, случайно оброненном негерманском слове или еще чем-то подобном.
Слишком большие ставки были сделаны на него. «Голландцем» этого гонца стали называть только потому, что саму операцию тогдашний начальник полиции безопасности и службы безопасности Гейдрих назвал «Летучий голландец». Очень точно, кстати, назвал, если учесть, что Голландец появлялся в Англии что называется из вод Ла-Манша и в виде призрака Гесса, который в это время уже любовался миражами айсбергов. Именно Гейдрих по секретному поручению фюрера и разрабатывал всю эту операцию, готовил двойника, самолет…
— После чего вскоре погиб при каких-то странных обстоятельствах, от рук «странных» чешских партизан.
— Ну, в нашем деле это случается, — артистично и как-то слишком уж многозначительно вздохнул Шауб, чуть было не перекрестившись при этом.
Не прошло и получаса после того, как Майнц и Свирепый Серб уехали, а на выходе из ущелья, по которому Альберта брела в сторону шоссе, ее уже ждали Никола Градич и какой-то эсэсовец, отрекомендовавшийся штурмбаннфюрером Бернгардом Хунке.
— Я здесь по личному приказу начальника Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннера, как его полномочный представитель. — У штурмбаннфюрера была странная манера речи: каждое слово он произносил так, словно выкрикивал армейские команды. И не в предложении, а как бы само по себе.
— И, в связи с появлением штурмбаннфюрера, у нас теперь другие планы, — объяснил Никола.
— Какие именно? — только теперь графиня обратила внимание, что Градич, этот черноволосый, большеголовый увалень облачен в форму лейтенанта вермахта, чин которого, как оказалось, ему действительно присвоили. О чем свидетельствовало врученное ему Хунке удостоверение личности.
— Для начала кратко расскажите, как там все происходило, — потребовал штурмбаннфюрер, изымая из рук графини автомат, которым она на всякий случай запаслась, обезоружив одного из погибших карателей. А, выслушав ее рассказ, спросил: — Значит, Свирепый Серб полностью принял ваши условия?
— Обычно мужчины всегда принимают мои условия, Бернгард, — устало произнесла Альберта, вожделенно взглянув при этом на машину. Сейчас ей хотелось только одного: упасть на заднее сиденье и тотчас же уснуть. — Однако дело не в сербе, а в Майнце, который готов предать всех нас, чтобы предстать перед американцами знатоком кладов СД. Причем не только предать, но и избавиться от нас.
— Штурмбаннфюрер уже в курсе, — сообщил Градич, давая понять, что подготовил представителя Кальтенбруннера.
— И не только я в курсе, — взглянул Хунке на наручные часы. — Ровно через десять минут Майнц будет задержан моими людьми возле своей штаб-квартиры, вывезен за город и прямо на кладбище расстрелян. Вместе со своим адъютантом. Санкция на его «нейтрализацию» получена из Берлина.
Графиня поначалу недоверчиво, взглянула на Хунке, затем на Градича и тут же взбодрилась:
— Значит, я спокойно могу отправляться к себе домой, в Рейн-шток, не опасаясь, что, как угрожал Майнц, гестапо придет за мной?
— Майнц, как всегда, лгал, — отчеканил Хунке. На вид ему было около пятидесяти и, если бы не мундир, его можно было принять за учителя или инженера — во всяком случае, Альберта почему-то так решила для себя. — Приказа на вашу ликвидацию у него не было. Довести до самоубийства — это был идеальный способ избавиться от вас. К этому оберштурмбаннфюрер-предатель и стремился.
— А ведь относительно вас, графиня, он и мне тоже лгал, скотина! — возмутился Градич. — Я просил штурмбаннфюрера Хунке, чтобы отдал мне его на полчасика, для душевной беседы, но…
— Не стоит терять время, — негромко прокричал Бернгард. — Кстати, к себе домой вы, обер-лейтенант, отправитесь вместе с нами, но не в Рейншток, а в замок Шварцбург.
— Обязательно в замок?
— С этой минуты, обер-лейтенант Альберта фон Ленц, — вытянулся по стойке смирно старый служака Хунке, — вы поступаете в мое полное распоряжение, выполняете все мои приказы и храните полную тайну относительно того, что мы будем предпринимать.
— А после выполнения этого задания меня опять попытаются ликвидировать?
Графиня спросила об этом с ироничной ухмылкой на губах, однако Хунке воспринял ее вопрос вполне серьезно.
— Планом масштабной «Операции Бернхард», к выполнению которой мы привлечены, ликвидация участников ее последней фазы не предусмотрена. Наоборот, нам приказано сохранить людей и каналы связи, поскольку основные наши действия будут перенесены уже на послевоенное время.
— Нас не тронут, — твердо заверил ее Градич. — Таково жесткое условие Ангела Боша, без людей и связей которого операция немыслима. Ни нас с вами, ни Свирепого Серба волна «нейтрализаций» не коснется.
— Значит, молится я должна на Боша?
— Молится не надо, надо служить, — возразил Градич. — так же преданно, как служили фюреру. Но дни фюрера Гитлера сочтены, а империя «фюрера Боша» еще только входит в свою истинную силу.
