Потом они забыли обо всем. Нужно взять от жизни все, что можно, сейчас. Завтра смерть.
Она плакала, сама не зная, почему. По лежавшему пеплом на дне реки Роберту? По себе?
Пронзительным дискантом завыла сирена воздушной тревоги.
Они приподнялись и несколько секунд прислушивались к оглашавшему город адскому концерту.
Потом снова легли и обнялись.
— Это англичане, — сказала она. — Они всегда прилетают днем.
— Вот как? — сказал он и поцеловал ее.
Высоко в небе гудели самолеты.
— Как они находят Берлин в такую погоду? — спросила она, прислушиваясь к гулу двигателей.
— Не знаю, но находят, — ответил он.
Она кивнула. Англичане нашли.
Начали рваться бомбы. Окна задребезжали.
— Может, спустимся в подвал? — спросил Ольсен.
— Нет, там отвратительно, — ответила она. — Сыро, противно. Давай останемся здесь.
Они снова занялись любовью. Потом, усталые, крепко обнявшись, заснули.
Проснулись они уже вечером.
Дождь все шел.
Они выпили, поели и снова занялись любовью. Внезапно почувствовав себя очень юными.
Утром пришла ее сестра. Она работала в канцелярии СД. И так часто повторяла: «Какая чушь», что опротивела Ольсену.
— Небось предавались утехам в темноте, — засмеялась она. — Какая чушь это все. Что, если будет ребенок? Господи, какая чушь. — Пошла на кухню и загремела посудой. — Готовится новый процесс, — крикнула она им. Сунула в дверь голову. — Это секретно. Какая чушь. Они арестуют последних талмудистов. Из Польши и Судет вернулся целый полк эсэсовцев. Один унтершарфюрер потащил меня в туалет. Небось думает, что Центральная служба безопасности — это бордель. Да так оно и есть, — добавила она. Уронила яйцо. — Какая чушь.
И, вспылив, пнула его.
— Алиса свинья, — сказала девушка Ольсену, — но добрая. При ней можно говорить все, что угодно. Алиса не доносчица. Она укрывала одного оберста и живущего по соседству еврея. Но Роберту не захотела помочь. Она терпеть не может дезертиров. Говорит, они трусы.
Лейтенант Ольсен пожал плечами. В конце концов те, кто не дезертирует, возможно, еще большие трусы. Если бы все вернулись по домам, война бы окончилась.
— Ты бы смог дезертировать? — спросила она.
— Кто дезертировал на этот раз? — крикнула Алиса с кухни. Ответа ждать не стала. — Скатерть у тебя есть? Ага, вот она. Господи, какая чушь.
— Думаю, не посмел бы, — ответил он.
— На Восточном фронте, должно быть, приходится очень туго. Ты никогда не боялся?
Она погладила его по щеке.
— Я всегда боюсь, но если останешься там, надежда уцелеть есть. Если дезертируешь и тебя схватят, надежды никакой. Тебя привяжут к столбу в Зенне или в Морелленшлухте.
— Многих расстреливают?
Она оперлась на локоть и посмотрела на него сверху вниз.
Он кивнул.
— Невероятно многих.
— Скоро едешь обратно?
— Завтра, — ответил он.
Она вздохнула и поцеловала его. Губы ее были полными, вздувшимися, как река Инн весной.
Алиса внесла еду. Пристально посмотрела на них.
— С этим, возможно, удастся что-нибудь предпринять. Гейнц придет сегодня вечером, и мы что-нибудь предпримем.
За едой они пили пиво и коньяк. Годилась любая выпивка, если только можно было ее раздобыть, а Алиса могла раздобыть многое. Она крала. Но она знала, что другие тоже крадут, и они знали, что она знает. Поэтому она крала открыток
— Алиса, ты бессовестна, — сказала ее сестра. — Как ты можешь сидеть перед моим другом в одном белье?
— Сама видишь, могу, — пренебрежительно ответила Алиса. — Совесть, какая чушь!
Гейнц поднялся по лестнице, громко топая, как человек, знающий, что имеет право топать.
— Привет, девочка, вот выпивка и кофе.
И хвастливо засмеялся. Гейнц был унтершарфюрером СС. Пришел он уже пьяным. Не обращая внимания на звание Ольсена, называл его «Фриц». Ольсену было наплевать.
Они пили и ели. В конце концов легли в постель.
Алиса восторженно визжала. Гейнц гоготал. Это был превосходный любовник-варвар, дикий бык, пущенный в коровник.
Наутро лейтенант Ольсен ушел. Чуть свет. Тихо, не будя остальных. Он даже не представлял, как звали эту его девушку.
Он отправился на вокзал Фридрихштрассе. Платформа была заполнена отпускниками, возвращавшимися на фронт. Кое-кто был с родными, но большинство — одни. Люди предпочитали избегать прощаний на железнодорожных станциях. Постепенно эти прощанья стали очень напоминать похороны.
Ольсен расхаживал по платформе взад-вперед.
«Глупо, — думал он, — возвращаться до конца отпуска».
— Господи, почему бы вам не поехать в Шарлоттенбург? — спросил железнодорожник у группы солдат. — Поезд формируется там, найти место гораздо легче.
Сидевший на чемодане пожилой унтер-офицер язвительно рассмеялся.
— Нет, наоборот, нужно ехать на вокзал Шлезишер.
— Не понимаю, зачем, — сказал железнодорожник. — Это последняя станция в Берлине. Поезд всегда приходит туда набитый битком.
— Именно поэтому, — рассмеялся ефрейтор, лежавший на мокрой платформе, положив под голову противогазную коробку. — На вокзале Шлезишер в поезд не сесть. Поэтому идешь к начальнику станции, получаешь штамп на отпускные документы и выигрывать один день.
С грохотом подошел поезд метро, переполненный солдатами.
Пожилой унтер указал на него со смехом.
— Посмотри на всех тех, кто хочет испробовать этот трюк. Готов биться о любой заклад, что на вокзале Шлезишер этот поезд опустеет. Но уезжать нам все равно нужно. Мы устроили это вчера. Если попытаемся устроить и сегодня, нас схватят охотники за головами, а тогда будет очень нелегко избежать расстрела за трусость.
Несколько солдат со всех ног побежали вверх по лестнице к поезду метро.
— Спешат, — засмеялся унтер. — Пулей несутся к финишу.
— До вокзала Шлезишер без остановки, — кричал бегущий вдоль поезда кондуктор.
Солдаты заулыбались.
— Тем лучше. Скорей будем снова дома.
Железнодорожник, который рекомендовал ехать в Шарлоттенбург, изумленно смотрел на переполненный поезд метро.
— Фюреру не выиграть войну с такими вояками.
И потрясенный зашагал прочь.
К Ольсену подошел обер-лейтенант из противотанковой артиллерии и фамильярно спросил:
— Не пробовал уезжать со Шлезишера?
— Нет, — равнодушно ответил Ольсен.
— Дорогой друг, это дополнительный день отпуска.
— Слишком хлопотно, — улыбнулся Ольсен.
Обер-лейтенант поспешил отойти. «Нацист или осел, — подумал он. — Возможно, то и другое». Подошел к двум лейтенантам-пехотинцам, и вскоре один из них скрылся в поезде метро.
— Скоро будем ездить на фронт на метро, — проворчал пожилой штабс-ефрейтор. И плюнул на плакат с хвастливой надписью: «Rader rollen fur den Sieg»[168].
Фельдфебель-артиллерист предостерегающе свистнул:
— Осторожно, враг подслушивает.
Блеснули каски. По платформе неторопливо шли трое охотников за головами. Из-под блестящих касок смотрели подозрительные, злобные глаза.
С грохотом подошел отходящий на фронт поезд. Завизжав колесами, остановился.
Солдаты хлынули в вагоны. Крики и вопли. Брань и стоны.
— Zurucktreten. Zug farht ab![169]
Поезд медленно шел по Берлину. Миновал мост через Шпрее. Показалась Александерплатц с полицай-президиумом, где в камерах дожидались жестоких приговоров сотни людей.
На вокзале Шлезишер была сумасшедшая давка. В поезд село всего несколько человек. Очередь к кабинету начальника станции все удлинялась. Кое у кого хватило смелости назначить встречу с родственниками прямо за полицейским кордоном.
Протяжный гудок. Из громкоговорителей понеслись предостережения.
Поезд пошел дальше. На восток.
Все купе были заполнены увозимыми на бойню людьми.
У них еще были в крови впечатления нескольких чудесных недель. Но теперь их ждало совсем другое. Ураганный огонь. Танковые атаки. Рукопашный бой. Кровь. Грязь. Увечья. Смерть. Слова, слова, слова, но в них содержался невообразимый ужас!
Лейтенант Ольсен сидел в углу. Он с головой закутался в шинель. Пытался заснуть, но другие играли в карты, пили и рассказывали непристойные истории.
Лейтенант Ольсен плакал. Беззвучно. Плакал по утраченному сыну. По тому, что остался совсем один.
Нет! Он не совсем один. У него там есть команда, его команда.
Мысленным взором Ольсен увидел их всех. Надежного Старика. Невысокого Легионера. Йозефа Порту. Здоровенного, глупого Малыша. И всех остальных.
Пока поезд шел по Германии, русские завершили сосредоточение своих войск. И были готовы к такому мощному наступлению, какого мир еще не видел.
Порта, Малыш и русский пехотинец играли в кости, сидя в глубокой воронке. Автоматы они бросили в дальний угол. Все трое остались на ничейной земле после патрулирования. Малыш уже проиграл русскому бутылку водки, когда фронт ожил, и, к досаде компаньонов, игра прервалась.
