Матушка Мадлен лукаво улыбнулась:
— Мне будет тепло и спокойно, если согреется одинокое сердце моего сына… Ты не знаешь, доченька, в чьей власти согреть сердце Марселя?
Наташа с трудом сдержала слезы. Сколько лет уже минуло с той поры, когда ей вот так же, с материнской лаской, говорили: доченька…
Поколебавшись, Марсель предложил:
— Расскажи маме о нашем Франсуа.
— Мой внук тоже надумал жениться?
— Нет, мама, — возразил Марсель. — Пока еще нет. Но речь идет о твоем сыне. О нашем несчастном Франсуа…
Наташа говорила медленно, стараясь подбирать в своем небогатом лексиконе наиболее точные и емкие немецкие слова:
— Я познакомилась с ветераном минувшей войны Елизаветой Ивановной Алексеевой. Она была офицером медицинской службы и летом сорок третьего года сражалась на Курской дуге. Эта женщина рассказала мне о благородном поступке и гибели молодого солдата немецкой армии. Он был француз и его звали Франсуа. По описаниям женщины этот солдат очень похож на нашего Франсуа. Когда ты, Марсель, приедешь к нам в Белоруссию, мы после очередной партизанской встречи в Юрьеве отправимся на место гибели Франсуа и привезем горсть той земли, в которой он погребен вместе с нашими советскими солдатами.
Матушка Мадлен повернулась к Наташе:
— Расскажи, доченька, как погиб мой Франсуа?
— Как герой, — ответила Наташа. — Немецкие «тигры» прорвались на фланге тридцать седьмой гвардейской дивизии. Группа раненых и военфельдшер Алексеева, которые были в овраге у небольшого ручья, оказались на территории противника.
Сначала к оврагу вышла немецкая похоронная команда. В этой команде был и Франсуа. Он гуманно отнесся к раненым советским солдатам: отдал им свои сигареты и запас еды.
Но появился эсэсовский офицер и приказал расстрелять раненых. Это был офицер из дивизии «Райх», которая потом расстреляла и сожгла Орадур.
Молодой солдат Франсуа заслонил собой раненых. Офицер СС угрожал пистолетом — Франсуа отнял у него пистолет. И эсэсовец ударил кинжалом в сердце Франсуа. А военфельдшер Алексеева последним патроном, который оставался в ее нагане, убила эсэсовского офицера.
— Что сталось с женщиной и ранеными? — спросила матушка Мадлен.
— Их расстреляли.
— Но кто же тогда рассказал тебе?
— Та женщина, которую расстреляли, — ответила Наташа. — Ее расстреляли не до смерти, не совсем, и она жива.
— Я немножко побуду одна, — проговорила матушка Мадлен и, тяжело переваливаясь на ослабевших ногах, направилась к себе в спальню.
Несколько минут все в домике молчали, потом Наташа почувствовала, как беззвучно плачет в соседней комнате матушка Мадлен. Зашла к ней, положила руку, на сухое старческое плечо.
— Спасибо, доченька, — сказала мать Марселя и Франсуа. — Когда кто-нибудь скорбит и плачет молча, такой плач на расстоянии может услышать лишь очень хороший человек…
Забеспокоился Марсель:
— Тебе нельзя так расстраиваться, мамочка! Приляг, отдохни и успокойся…
— Мой отдых будет долгим, как бесконечность, — возразила матушка Мадлен. — Зачем же сейчас удлинять эту бесконечность? Мы немедленно, все вместе, едем на кладбище советских военнопленных, в коммуну Валлеруа.
Ты знаешь, Марсель, нашего потомственного шахтера Амилькара Зеннони? Его шахту закрыли и он стал самодеятельным скульптором. Выставку его работ показывали в Минске. Из твоей, доченька, Белоруссии Амилькар привез хатынской земли, положил ее в могилу ваших советских людей и построил над этой могилой свой знаменитый «Реквием». Немедленно едем на кладбище Валлеруа!
Такого надгробия Наташа еще нигде не видела и, потрясенная, остановилась перед братской могилой.
…Из самой могилы протянулись к небу и в сторону Родины, на Восток, бетонные руки солдат.
Не сразу привыкла Наташа к этому памятнику, но первое впечатление было жутким.
После долгого молчания матушка Мадлен положила на могилу красные розы и белые хризантемы из своего домашнего цветника.
Опять помолчав, сказала:
— Я раньше думала, будто эти руки, изваянные нашим Амилькаром, — только руки тех русских, которые остались в нашей земле со времен войны. Но вы посмотрите внимательно: вот эта рука… И эта… Приглядитесь, дети мои, внимательнее: это же руки моего младшего сына! Моего Франсуа!..
* * *
Торжественно играла музыка. На ковер перед новобрачными Катрин и Жаком летели цветы.
Французская свадьба была такой же, как наша, исключая отдельные детали и добавляя вместо них искрометный, но в то же время деликатный французский юмор и местный парижский колорит.
Сразу после торжества молодожены отправились в свадебное путешествие. Ветер дальних странствий увлек новобрачную пару в экзотические африканские места.
Марсель откровенно признался Наташе:
— Устал я от возложений цветов на могилы и свадебных хлопот. А главное, утомленной выглядишь ты. Давай поедем к морю, на мою виллу в Ницце. Будем отдыхать. И — никаких воспоминаний, проблем, нервотрепок — только отдыхать! Солнце, море, горы, чудесная природа — и мы.
— Хорошо, — согласилась она. — Будем только отдыхать.
— И я с вами, — попросился Франсуа.
Он закончил институт, никак не мог устроиться на работу и временами чувствовал себя неприкаянным.
Кольнув взглядом сына, Марсель вопросительно посмотрел на Наташу. Она ласково провела ладонью по густым, как у отца, волосам юноши:
— Ну, конечно же — можно. А ты научишь меня подниматься в горы?
— О, мадам! — заулыбался Франсуа. — Если вы пожелаете, я научу вас ходить по облакам. Эта совместная прогулка…
— Поможет нам убедиться, что Ты — неисправимый фантазер, — усмехнулся Марсель, дружески хлопнув сына по плечу. — Но ты, надеюсь, не думаешь, будто мы отправимся в Ниццу на каком-нибудь из придуманных тобой облаков?
Франсуа ответно хлопнул отца по плечу:
— Спасибо, па! Я так боялся, что ты лишишь меня счастливой возможности поухаживать за твоим авто и собрать в дорогу необходимые вещи.
— Можешь взять свою Каролину.
— Еще одно спасибо, па. Но мы поссорились, хотя, впрочем, до отъезда еще столько часов и минут…
— И секунд! — заключил разговор Марсель.
В Ницце были море, золотой и бархатный сентябрь, и горы сказочной, почти нереальной красоты. Марсель откровенно ликовал:
— Что может быть прекрасней моря и этих Альп?
— Смотря для кого… — Наташа грустно прищурила глаза: — Для меня — леса и хлебные поля моего Смолевичского района. И хойникские сосны. И наша с тобой Плисса… Но у каждого из нас своя Родина — высшая из Матерей…
Все дни пребывания в Ницце они ждали и боялись главного разговора. Он состоялся как бы двумя половинами, незадолго до ее отъезда.
Оставив на вилле Франсуа и Каролину, они возвращались в Париж, попутно наведавшись в исторический замок Иф, из которого бежал на волю граф Монте-Кристо.
Они стояли на площадке у замка, а внизу, совсем недалеко, набегали волны Средиземного моря.
Марсель решительно выпрямился и тихо сказал три заветных слова:
— Я тебя люблю.
— И я тебя…
— Любовью сестры? — с надеждой и давнишней горечью спросил Марсель.
— Нет. Просто я тебя люблю.
…За два дня до Наташиного отъезда они побывали в «русском» ресторане «Максим». Официант в подчеркнуто «русской» рубахе принес им уху с растегаями, картошку с селедкой, бутылку смирновской водки и пару крохотных мазков черной икры. На сцене лихо плясали и громко, с подкрикиваниями, пели подчеркнуто «русские» цыгане. Наташа поморщилась.
— Тебе не нравится? — обеспокоенно спросил Марсель.
— Здесь пахнет фальшью и нафталином наших дореволюционных времен.
Они ушли из подчеркнуто «русского ресторана «Максим». У станции метро «Монмартр», на углу, крутилось огромное колесо лотереи «Мсье-дам» — «Дамы и господа». Из динамика раз за разом механический голос кого-то настойчиво убеждал: «Сегодня четверг — день удач, скорее купите билет, поставьте на любую цифру и цвет, и можно выиграть будильник или килограмм сахара».
Наташа купила билет и выиграла… игрушечную бутылку шампанского.
— На счастье, — протягивая выигрыш Марселю, сказала она.
Марсель откупорил игрушечную бутылочку, дал отхлебнуть из нее Наташе и выпил оставшееся шампанское.
Они зашли в маленькое кафе. У входа девушка за монетку пыталась узнать свою судьбу, положив руку на вытертую до блеска бронзовую ладонь механической гадалки.
Марсель заказал эльзасское свадебное вино, которое недавно пили на бракосочетании Катрин и Жака, и две чашечки кофе. Вместе с ними официант принес крошечные, величиной с конфету, эклеры и две порции «тысячелистника» — этот торт у нас называют «наполеоном».
Наташа взглядом указала на цветы в изящной вазе:
