От горя и отчаянья ходжа Абдулхамид шибко захворал, потому что уж больно любил кобылу, а что у человека может быть дороже, да еще такой красавицы. Он говорит, что Нилёфер замучают работой до смерти, что в армии лошадей морят голодом, и они едят краску с повозок и домов, так было, еще когда он сам служил. Теперь Абдулхамид лежит на тюфяке, не ест, у него болит в боку, и он говорит, что не задержится на этом свете, а жена рассказывает, что у него и вода не проходит, так что один Аллах знает, оправится ли он. Врачей у нас не осталось, потому что все они христиане и пошли ухаживать за солдатами, хоть христиан не пускают воевать, и, случись какая болезнь, мы беспомощны, разве что небо ниспошлет исцеление. Ходжа Абдулхамид говорит, ему больше не увидеть Нилёфер и земля разверзлась под его ногами, чтобы он в нее сошел. Айсе-ханым руки ломает и плачет, но поделать ничего нельзя. Ходжа Абдулхамид лежит на тюфяке, по памяти вслух читает Святой Коран и говорит, мол, когда произнесет из него последнее слово, закроет глаза, облачится в белый саван и ляжет в землю среди сосен. Но если он умрет, кто будет править наши службы?
И вот что еще произошло: мы решили, у нас завелось привидение, потому что каждый день за полночь слышались вой и стенания, которые всех будили, и мы тряслись от страха на тюфяках, а завывание разносилось по улицам и не стихало часами. Собаки лаяли, а совы и соловьи смолкали. Мы все гадали, что это могло значить, и однажды ночью Рустэм-бей по долгу власти решил выяснить, в чем дело. Он взял с собой отца Христофора, поскольку ходжа Абдулхамид пребывал в болезни и отчаянии; священник прихватил с собой святое масло и святую воду, икону и прочие христианские штуки, с ними были еще двое слуг, у аги имелся пистолет. Оказалось, привидением была женщина, которая несколько лет назад потеряла мужа в Македонии, а теперь в Месопотамии лишилась всех сыновей, и это она, пьяная горем, бродила по ночам, а призрака никакого не было, но мы натерпелись страху, пока думали, что он есть. Теперь на ночь ее привязывают к дверному косяку, чтобы не выходила, а утром отвязывают, и она воет и печалуется в доме, на улицах не так слышно. Ты, наверное, помнишь, в последнюю войну у нас была одна такая женщина.
Твой отец говорит, что солдат подобен пальцу на руке гончара, а его товарищи — остальным пальцам. Вражеские солдаты — пальцы другой руки, они супротивничают, ибо никакой горшок одной рукой не сладишь, а гончар — Аллах, и он солдатами мнет мир, как глину, и потому тебе надо гордиться, что ты — палец Господа, а если не гордишься, то смирись. Мать велит почаще стирать одежду, а то кожа воспалится и появится зуд. Ей бы хотелось, чтобы ты снова стал маленьким и не ходил на войну.
Этим заканчивается письмо твоих родителей, доставившее мне при записи массу неудобств и сложностей, поскольку оба одновременно говорят о разном на языке, неизменно раздражающем слух и рассудок. Многие советы и наставления твоей матушки я опустил, поскольку уверен, что ты их выучил наизусть, наслушавшись, пока был с нами. Я вижу, как нежно родные хранят тебя в своем сердце, как сильно о тебе тревожатся, и потому для них было бы неплохо, если б ты сумел поскорее ответить, хотя мне твое письмо, несомненно, доставит еще больше неприятных хлопот.
Хочу прибавить, я давно догадался, что это ты со своим приятелем Мехметчиком воровал у меня из клетки коноплянок и зябликов, подменяя их воробьями. Я также знаю, что это вы таскали у людей обувь, оставленную у черного хода, и ставили ее к другим домам, чем вызывали немалый переполох. Поэтому я считаю, что жизнь без вас стала спокойнее и размереннее, однако не лучше.
Учитель Леонид.
63. Каратавук в Галлиполи: Каратавук вспоминает (4)
У каждого солдата бывает особый друг. Если товарища убивают, со временем обзаводишься новым, но есть лишь одий друг, которого помнишь по-особенному и считаешь лучше всех. После гибели прекрасного друга рана в сердце не даст тебе снова найти такого же.
Я напишу о Фикрете. Его девизом было: «Мне похер, я из Пера[71]». Он был скроен, как грузчик, потому что и работал докером на причалах Стамбула. Совсем не крупный, ростом не выше меня, с мощной широкой грудью и толстыми сильными руками и ногами человека, умеющего поднимать и перетаскивать тяжелейшие штуковины. Я лично убедился, как Фикрет силен, когда он в одиночку поднимал бревна для наката траншеи и без устали таскал раненых, которых мы подбирали в затишье между атаками. Мы ржали, когда он напрягал шею — он жутко выглядел, когда мышцы выпирали. Если случайно с ним сталкивался, казалось, будто налетел на дерево.
Фикрет был уродлив: горбатый нос араба, оттопыренная нижняя губа, один глаз выше другого, усы, походившие на обтрепанный конец буксирного троса, и густая щетина, выступавшая через пару часов после бритья. От него, как от всех нас, воняло козлом, но козлистость его запаха превосходила степень, которую другие могли вынести даже после многодневных и ожесточенных боев в окопах. Окопный смрад шел в таком порядке: трупы, порох, дерьмо, моча, пот. Через пару дней боев вонь Фикрета занимала место между порохом и дерьмом.
В своей испорченности он был честен — это и привлекало. Поначалу он вечно попадал в неприятности. Фикрет заявил имаму, что ему похер Аллах, и похер, святая это война или нет, главное, что приходится воевать. Всех его слова возмутили, а имам настучал, и Фикрета обвинили в поведении, деморализующем однополчан и подрывающем устои. Получив наряды вне очереди, он сказал:
— Похер, я из Пера.
Не вмешайся лейтенант Орхан, Фикрета бы, наверное, расстреляли. Лейтенант приказал ему держать свое мнение при себе, и Фикрет, к счастью, уважавший Орхана больше, чем имама и самого Господа, заткнулся с выступлениями по всем другим темам, которые ему похер.
Он был к тому же отъявленным сквернословом. Спросишь его, где что-нибудь лежит, или где сейчас тот-то, он непременно ответит:
— У твоей мамки в манде.
Обычно произнесший подобное получает нож в горло, но Фикрет говорил это чрезвычайно дружелюбно, будто искренне хотел помочь, и потом, солдаты быстро перенимают друг у друга все самое плохое. «Мне похер, я из Пера» стало всеобщим девизом, хотя только Фикрет действительно жил в этом районе, и вскоре самые благочестивые из нас на вопрос, где что-нибудь лежит, отвечали: «У твоей мамки в манде». До сих пор ловлю себя за язык, чтобы так не ответить.
Фикрет любил прикидываться лентяем и увальнем, но когда приходилось что-нибудь делать, работал дотошно. Дело исполнял быстро, без всяких перекуров. В бою мы всегда находились рядом и приглядывали друг за другом. Не знаю, почему так вышло, никаких поводов для дружбы у нас не было.
Мы сошлись, когда он научил меня избавляться от вшей в одежде. Стираться часто не удавалось, но даже хорошая стирка вшей не убивала. Заметив, что я скребусь, Фикрет велел мне раздеться и не кочевряжиться, мол, со вшами не до этого. Мы сели на солнышке, и он показал, как выискивать насекомых в швах и давить ногтями. Во вшах Фикрет был докой, поскольку в Пера, по его словам, вошь — зверь номер один. Есть три разновидности вшей. Одни — подарок на память от шлюхи, другие водятся в голове, и тогда надо обриваться, а третьи кусают тебя подмышками, на ляжках и животе, ты скребешься и грязными ногтями вцарапываешь в кожу их испражнения, отчего и получаешь чесотку. Хуже, если ты волосатый, потому что они откладывают яйца на волосах. В Чанаккале у нас водились вши двух размеров и были серыми или белыми, если не багровели от выпитой крови. Когда мы отходили на отдых в тыл, от вшей старались избавиться все, кроме деревенских дуболомов, которые так с ними и ходили. Мы с Фикретом подружились, когда он взял мой китель и показал, как искать в швах с обеих сторон. До той поры я его избегал, потому что он говорил ужасные вещи, но такая забота о моих вшах дала понять, что Фикрет не совсем плохой человек.
Однажды на отдыхе ко мне подошел лейтенант Орхан и велел положить рубашку на муравейник поблизости. Не осмеливаясь возражать приказу, я сделал, как велено. Позже лейтенант вернулся, осторожно взял рубашку и стряхнул муравьев.
— Так я и думал, — сказал он, подавая мне рубаху. — Проверь-ка ее на вшивость, рядовой Абдул.
Вшей совсем не было. Оказалось, лейтенант наблюдал в бинокль за франками и подглядел этот фокус с муравейником. Не знаю, может, муравьи едят вшей, или убивают, или просто выгоняют, но советую всем солдатам, кто испробует этот способ, перед тем как натягивать рубашку, удостовериться, что муравьев нет, потому что они кусаются в сто раз больнее, чем вши. Еще советую никогда быстро не высовываться из-за бруствера, потому что резкое движение привлекает внимание. Всегда поднимайте голову как можно медленнее, хотя это требует большого хладнокровия. Совет снайперам: прицельной стрельбой можно разрушить пулеметное гнездо. Аккуратно кладете пули вертикальным стежком в крайние мешки с песком в основании позиции. Мешок разрывается надвое, песок высыпается, и гнездо внезапно обрушивается. Это, в общем-то, развлечение, поскольку ночью неприятель всегда позицию восстанавливает.
