Никулин сосредоточенно думал о погибших товарищах, о судьбе отряда — выскочить бы поскорее к своим да не напороться часом на какое-нибудь крупное немецкое соединение.
— Фомичев! — позвал он.
Подошел Фомичев и грузно зашагал рядом, в ногу.
— Думка одна меня тревожит, товарищ начальник штаба, — сказал Никулин. — Подозрительный этот десант у них был. Если бы это просто диверсионная группа, они бы танков ей не придали. Уж не забивают ли они клин в наш фронт где-нибудь поблизости?
— У меня у самого такая же думка, — признался Фомичев. — Значит, имели какую-то цель, раз танки послали.
— Какую же цель?
— А вот теперь, товарищ командир, давай думать. Линия фронта далеко ли от нас?
— Бес ее знает, где она проходит. Может быть, в ста километрах, а может быть, и в тридцати.
— Я вот думаю, что в тридцати, — сказал Фомичев. — Ты радиостанции, что в овраге нашли, осматривал? Нет? А я, брат, их разглядел, я в этом деле кое-что смыслю. Оба передатчика на ультракороткие волны, ближнего действия. От силы на двадцать пять — тридцать километров. Теперь смекай, чуешь, чем пахнет? — Невесело усмехнувшись, Фомичев добавил: — Хороши мы будем, если к фашистам в самую пасть попадем.
— Не попадем, — сказал Никулин. — Зубов у них не хватит нас разжевать. Сейчас на разъезде надо будет уточнить обстановку. Свяжемся по телефону с каким-нибудь военным комендантом.
Фомичев отозвался:
— В колхозе мне говорили, будто поезда вторые сутки не ходят.
Разъезд был тих, безлюден, пуст — обычный степной разъезд с низеньким земляным перроном, с облетающими акациями в палисаднике. Кругом серела степь — унылая, осенняя, до того голая, что сердце щемило!
— Нет, не брехали в колхозе, — сказал Фомичев, разглядывая тонкий желтоватый, налет на отполированной поверхности рельсов. — Поездов не было давно.
Начальника разъезда нашли в дежурной комнате. Высокий, веснушчатый, небритый, с какими-то соломинками и пухом в рыжих всклокоченных волосах, он занимался странным, вовсе уже несвоевременным в такие дни делом — набивал патроны для охотничьего ружья. На столе лежали какие-то железнодорожные документы, начальник мял их и бумажными комками с помощью молотка запыживал порох в медных закопченных гильзах.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Никулин. — Разрешите войти.
Начальник хмуро разрешил.
Никулин начал разговор тонко, с дипломатией.
— Скажите, пожалуйста, вы имеете какие-нибудь сведения о том эшелоне, что проходил здесь три дня назад утром?.. Тот самый эшелон, на который немцы напали.
— Имею сведения, — ответил начальник. — А вам зачем?
— А мы те самые моряки и есть, что его отстояли.
Сразу все переменилось. Хмурость начальника исчезла без следа. Он сбегал в соседнюю комнату, принес два стула, усадил гостей, крепко пожал им руки, назвав при этом себя Тихоном Спиридоновичем Вальковым. Разговор начался по душам.
Он был странный, смешной человек — этот Тихон Спиридонович Вальков. И лицо его, и шея, и руки были усеяны частой россыпью веснушек, даже в бледно-серых галочьих глазах его Никулин заметил вокруг зрачков коричневые крапинки. Обрадовавшись гостям, он уже не мог успокоиться и все остальное время пребывал в мелком суетливом движении: почесывался, ерошил пятерней волосы, хрустел пальцами, двигал чернильницу, теребил себя за ухо, покусывал губы. Впрочем, во всем остальном он оказался человеком толковым, на вопросы моряков отвечал с военной краткостью и точностью. Да, состав, который они отбили у немцев, благополучно проследовал дальше и, надо полагать, уже прибыл к месту назначения. Ходят ли поезда? Нет, не ходят. Двое суток назад движение прекратилось. Одновременно оборвалась и связь в обе стороны. Говорят…
Здесь начальник запнулся, опасаясь, как бы его не обвинили в распространении слухов.
— Посторонних нет, только свои, — подбодрил Фомичев.
— Говорят, что линия и с юга и с севера уже перерезана, — сообщил начальник. — Так что мы, выходит дело, в клещах. Но только я этому не верю, — поторопился он добавить на всякий случай.
— Напрасно не верите, — заметил Никулин. — Раз прекратилось движение и связь в обе стороны прервана, значит что-то неладно.
— Да, конечно. Ожидать можно всего. Вот я и готовлюсь. — Начальник кивнул головой на патроны.
— В партизаны, значит?
— А куда же еще! Не оставаться же немцам служить. Позор на себя принимать. Останешься, а потом, войны, что скажешь? Я человек хитрый, предусмотрительный, — засмеялся начальник. — Я с расчетом живу, на два года, вперед загадываю.
Засмеялись и Никулин с Фомичевым.
— Правильно живете. А что после войны спрашивать будут, где был и что делал, так это уже точно. Обязательно спросят.
Неожиданно для себя Никулин решил, в случае чего, принять этого длинного, смешного рыжего человека в свой отряд.
— Что же вы посоветуете? — спросил начальник.
— Первое я вам посоветую — ружье свое бросьте куда-нибудь в пруд или в землю закопайте. Крылов! — крикнул Никулин через приоткрытую дверь в общий зал, где, рассевшись на скамейках и подоконниках, ждали остальные моряки.
Вошел Крылов, вытянулся перед командиром.
— У тебя там лишний автомат есть. Дай-ка его сюда. И две обоймы запасные. Это вам, Тихон Спиридонович, подарок от моряков!
Крылов принес автомат. — Никулин показал, как нужно с ним обращаться.
— Эта вещь понадежнее вашей пукалки будет. Начальник горячо поблагодарил за подарок, хотел тут же попробовать автомат по воронам, но Фомичев воспротивился:
— Не стоит зря стрелять. А вдруг немцы где-нибудь близко.
— Нужно во что бы то ни стало уточнить обстановку, — сказал Никулин. — Если мы действительно в клещах, тогда нечего здесь сидеть. Тогда выход один — подаваться вглубь. Вот, если желаете, Тихон Спиридонович, милости прошу в мой отряд.
— Спасибо. Я было и сам хотел к вам в отряд попроситься, да не посмел, — признался начальник. — Думаю, моряки, не примут сухопутного.
— Хорошего человека почему же не принять? Порядки у нас, правда, строгие, зато уж ребята боевые. Товарища не продадут, у самого черта из зубов вырвут.
Разговор был прерван появлением Папаши с листом бумаги в руках. Это был акт о сдаче-приемке сорока двух тысяч семисот рублей трофейных денег. «Ахт» — значилось в заголовке, начертанном рукой Папаши.
— Какой тебе акт! — начал Фомичев. — Тут немцы со всех сторон наседают…
— Подписывайте, — твердо сказал Папаша. — А не хотите подписывать — забирайте свои деньги обратно. Отказываюсь.
Пришлось подписать.
— Мучаешь ты меня, — пожаловался Фомичев.
— Такой порядок. Не я его выдумывал, — возразил Папаша, пряча документы.
В дверь постучали. Вошел Харченко:
— Товарищ командир, гул какой-то слышен. Вроде поезд.
Моряки и начальник разъезда мгновенно очутились на перроне. Никулин встал на колени, прильнул щекой к холодному рельсу. Рельс гудел, передавая далекий бег чугунных колес. Сомнений не оставалось — приближался поезд. Но кто в этом поезде: свои или немцы?
— Собирать пулемет! — скомандовал Никулин. — Всем в ружье!
Отряд разместился в канаве, близ полотна. На перроне остался только начальник разъезда.
Минут через десять из глубокой выемки выскочил паровоз — один, без вагонов. Он мчался на полной скорости, распуская за собой низкую гриву серого дыма. Начальник разъезда, размахивая красным флагом, кинулся навстречу ему. Вскочили и моряки, побежали на рельсы.
Паровоз начал контрпарить. Весь в белом шипящем облаке, он остановился перед разъездом — потный, пышущий сухим жаром, с разгоряченными, лоснящимися от масла шатунами и дышлами. Котел его дрожал и гудел, сдерживая могучий напор пара.
Никулин, Фомичев и Тихон Спиридонович подошли к паровозу. Навстречу им спрыгнул машинист — молодой, русый, в расстегнутой рубахе.
— Откуда?
— От немцев вырвались! Прямо между пальцев у них проскочили! — возбужденно и весело ответил машинист. — Уж и не чаяли спастись — прямо чудо вышло. Алеха! — крикнул он в будку. — Давай сюда!
Из будки показался кочегар Алеха, весь черный, только зубы да глаза белели на лице. Неторопливо, степенно спустился по железной отвесной лесенке. Он был очень похож на калмыка или киргиза — черные жесткие прямые волосы, широко расставленные косые глаза, приплюснутый нос. Сходство дополнялось еще и кривыми ногами.
— Тендер нам испортили-таки, сволочи! — сказал Алеха. — Пришлось остановку делать в пути, дырки затыкать.
Он указал на деревянные пробки, белевшие в черном корпусе тендера.
— Из пулемета вдогонку хлестнули.
Машинист рассказал, что вражеский воздушный десант захватил сегодня утром крупную деповскую станцию в пяти — десяти километрах к югу от разъезда. Выскочить на магистраль удалось только одному паровозу — вот этому самому «ФД-1242», и спасителем его по справедливости должен считаться Алеха: чувствуя неладное, он без малого двое суток не уходил с паровоза, все время поддерживая пары. В пути пришлось дважды остановиться из-за пробитого пулями тендера и засорившихся шлангов, потому и прибыли на разъезд так поздно.
