— Вот послушай, — говорил он Черножукову, открывая знакомый томик с цветком-закладкой:
«Вершины. Их покатые плечи в цветах, едва видимых, но крепко и нежно пахнущих. Их скаты блестят слюдой, малахитом и мрамором. Ветер, пробегающий здесь, чист и холоден, как ключевая вода. Но сами они — неописуемы. Нет на человеческом языке таких слов, чтобы показать, как они все сразу поднимаются к небу, более дерзкие, чем знамена, более спокойные, чем могилы, громадные, каждая в отдельности, и больше, чем океан, больше всего, что есть на земле великого — когда они вместе».
— Ты вдумайся в каждое слово, — восторженно восклицал Андрей. — Ведь это рассказ о нас, о людях: каждый человек должен быть вершиной и «что есть на земле великого — когда они вместе»?!
— Фантазер ты, дорогой мой комиссар, — улыбался в усы Черножуков, чувствуя, что добрая правда стоит за Борисовым.
Когда Черножуков позже будет вспоминать Андрея Борисова, он станет избегать слова «был». Образ друга, как гордая, непоколебимая вершина человеческого духа и благородства, будет выситься в его памяти и в памяти всех бойцов-интернационалистов…
Орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза старший лейтенант Черножуков получит после возвращения на Родину, в Ташкенте. Александр смущался, незаметно опуская глаза на маленькую поблескивающую солнцем звездочку, и все пытался сложить руки так, чтобы прикрыть ее: не привык, чтобы на него обращали внимание.
Много приятных событий ждало его в том незабываемом году, когда стал Героем Советского Союза. На крыльях Аэрофлота примчался он в Баку. Обнял незаметно постаревших родителей. А потом, оставив их ненадолго одних, в своем подъезде поднялся на пятый этаж. По пути еще раз вспомнил все, что надо было сказать — много прекрасных слов. Возвращался к матери и отцу уже с невестой — той самой затворницей, о которой часто вспоминал. Весь старый бакинский дом радовался счастью, прочно обосновавшемуся в квартире старого моряка Виктора Ивановича Черножукова, вместе с женой Захрой Кудратовной вырастившего и воспитавшего для страны достойного сына.
Подружки шептали невесте, примеряя на нее подвенечное платье: «Какая ты счастливая, Люся! Саша такой красавец, да еще Герой Советского Союза, наверное, и генералом будет...»
Люся прятала сияющие глаза под опущенными ресницами и, не вступая в спор с подругами, думала о том, что не каждой из них понять, чего ей стоило ждать нечастых весточек из далекого Афганистана, сколько слез пролито было на одинокую девичью подушку, а замуж она выходит не за генерала, а за самого дорогого для нее человека на земле...
В первое время, да и сейчас бывает, но в первое время особенно часто, Люся просыпалась от того, что рядом нет Саши. Глядит — нет его. А он уже за столом, при свете настольной лампы фотографии свои афганские просматривает. Или просто сидит, словно отрешенный. Сначала у нее такое чувство было — не то досада, не то злость, а потом поняла — нельзя его в такие минуты трогать. Это память поднимает его с постели, словно в плен захватывает. Ведь он видел смерть в лицо, перенес гибель дорогих ему людей, Александр еще жил там, среди афганских гор.
Дни отпуска прошли быстро, и молодая чета собралась в дорогу, в город, окраину которого, как крепость, охраняют «красные казармы».
Начальником штаба мотострелкового батальона прибыл в родной танковый полк старший лейтенант Черножуков. Первым встретил его здесь ставший комбатом майор Леонид Михайлович Карташов, встретил почти гоголевской фразой:
— Поворотись-ка, сынку. Вот ты у нас и Герой! — И, уже отбросив шутливый тон, добавил: — Я очень рад, Саша, что ты вернулся в наши старые стены. Каждый из офицеров полка может только позавидовать твоему боевому опыту. Надеюсь, он станет нашим общим достоянием.
На первых порах Черножуков постоянно ловил себя на мысли: что-то мешает ему войти в ритм службы, спокойно проанализировать положение дел в батальоне, а потом понял, в чем дело. Душою оставаясь еще вместе со своей афганской ротой, он, как гость, ревниво сравнивал, где лучше состояние воинской дисциплины, боевой подготовки, выучка офицеров и сержантов, при этом почти каждый раз подчеркивал: «У нас лучше было». «У нас» — это там, где остался Андрей Борисов.
Прошел год после возвращения Черножукова в «красные казармы». На его погонах появилась четвертая звездочка. В новой должности чувствовал себя уверенно, как когда-то ротным. Его уверенность зримо передалась офицерам батальона, многие из которых сделали заметный шаг вперед в боевом совершенствовании. Старший лейтенант Кузнецов, например, вывел взвод в отличные. Тянутся за ним и остальные взводные.
К ночным вызовам в полк Александру не привыкать. Так было и на этот раз. Разрешив посыльному возвращаться, он быстро оделся в полевую форму. Света в комнате не зажигал, на носках прошагал к детской кроватке, где разметалась во сне крошечная Иринка. И — скорее в полк.
Поднятые по сигналу «сбор» экипажи уже выводили БМП и танки из массивных краснокирпичных боксов. Начались учения. В ходе их командующий войсками округа наблюдал и за действиями мотострелкового батальона. А вот разговор с ним для Черножукова был по своим последствиям полон неожиданностей.
— Ваш рапорт с просьбой отправить на учебу в академию я не подписал, — сказал командующий.
Заметив растерянность, промелькнувшую на лице молодого офицера, генерал-полковник улыбнулся.
— Думаю, что для пользы дела вам нужно покомандовать батальоном. А учеба не уйдет. Сколько вам сейчас? Двадцать пять. Ну вот, видите, замечательный для комбата возраст.
Здесь, в старых стенах, подполковник Карташов сдавал батальон своему молодому преемнику и, хотя его впереди ждала солидная должность, все еще не мог свыкнуться с мыслью, что завтра утром уже не к нему, а к капитану Александру Черножукову, подав команду «Смирно», подойдет с рапортом дежурный по батальону.
Южная ночь уж дохнула свежим неповторимым запахом цветущей акации, омытой скоротечным грозовым дождем, а они — уже бывший командир мотострелкового батальона подполковник Карташов и уже бывший начальник штаба капитан Черножуков все еще сидели в опустевшей комнате.
— Эх, время-времечко, — вздохнул Карташов. — Кажется, вот совсем недавно я, командир роты, в этой комнате представлял лейтенанта Черножукова старому комбату. Кто решился бы тогда сказать, что придешь ты нам на смену?
В воцарившейся тишине Черножукову не могло не передаться настроение Карташова. Он тоже грустно улыбнулся в пшеничные усы. Еще с утра он заметил тихую печаль в глазах комбата, и доброе чувство к старшему товарищу целый день не оставляло его. Еще не стар Леонид Михайлович, подумалось ему, а скольких лейтенантов вывел на столбовую дорогу армейской службы из этих старых стен!
Подполковник Карташов старательно завязывал тесемки последней папки. Сложил их в сейф. Щелкнули замки.
— Держи ключ, комбат, — улыбнулся Леонид Михайлович. — Засиделись мы, однако. Пора по домам.
Миновав КПП, офицеры попрощались и разошлись.
Да, время-времечко, не остановишь его. Нет уже того юного лейтенанта Черножукова, а есть командир батальона капитан Черножуков. И это на его плечи легла масса забот, над которыми он должен мозговать изо дня в день. Все, что достигнуто, осталось в прошлом. Его, конечно же, не зачеркнуть. Но оно уже прошлое, надо создавать настоящее, которым бы впоследствии можно тоже гордиться.
***
Домой, в маленькую квартирку, которую снимали Черножуковы, Александр пришел поздно. Люся не спала. Ее чистые добрые глаза засияли радостью. Как, подумалось ему, столько лет мы жили порознь? В детской кроватке посапывала маленькая Иришка.
Люся сразу заметила пасмурное настроение мужа. Любящие женщины видят не глазами, а сердцем. Глазами-то многого не увидишь, «Случилось ли что?» Саша промолчал. Пил чай и смотрел в окно, в котором то пропадали, то появлялись отблески фонаря, болтавшегося на столбу под порывами ветра.
— Наша доченька и ела сегодня хорошо, и не плакала, — хлопотала у стола жена. А сама нет-нет да и бросала украдкой вопросительный взгляд на мужа.
— Не беспокойся, Люся, — заметив ее тревогу, улыбнулся Александр. Пристально посмотрел на нее и, будто выдавливая из себя, произнес: — Понимаешь, один офицер проявил нечестность.
— По отношению к тебе?
— Ну, это мы как-нибудь пережили бы, — усмехнулся Черножуков. Безымянным пальцем левой руки он потер висок и продолжил: — К делу проявил нечестность.
— А разве это не одно и то же? — удивилась Люся.
— Может быть, может быть... Только мне кажется, нечестность к делу гораздо аморальнее. Получается, вроде и меня обманул, и товарищей, и государство. Если, конечно, по большому счету. Впрочем, довольно об этом, — озорно махнул он головой: — Вот послушай...
