Разбудил меня среди ночи далекий грохот. Точнее не разбудил, а как бы вывел на верхний слой сна. Я ясно осознавал кто я такой, где нахожусь, мог вполне адекватно соображать, но при этом продолжал спать. Глаза мои оставались закрытыми, дыхание ровным и для того, чтобы заставить себя пошевелить хотя бы мизинцем нужно было приложить почти невероятное, абсолютно невозможное усилие. Такие ощущения хорошо знакомы тем, кто имеет опыт длительной караульной службы. Тебя будят для заступления на пост, мозг уже включился, разорвав связь с сонным миром Морфея, а уставшее, протестующее против подобных издевательств тело назло ему продолжает спать, отказываясь подчиняться волевым приказам. В таком состоянии можно находиться достаточно долго, словно балансируя под толщей воды, не опускаясь на дно, но и не выныривая на поверхность. До тех пор, пока мозг не победит пассивное сопротивление организма и не вырвет его из пелены сна, ну, или пока сам не погрузится вновь в сон, если импульса волевого усилия окажется недостаточно. Одним словом, я завис между сном и явью, прекрасно понимая, где нахожусь, разбуженный непонятным грохотом за окном. «Что бы это могло быть?» — лениво размышлял я, ощущая как меня постепенно вновь омывает теплыми волнами безмятежный ночной покой, начиная ласково покачивать и уносить обратно, назад к счастливому, несущему отдых забытью.
Но тут грохнуло еще раз, потом еще. На этот раз гораздо ближе. Словно сумасшедший музыкант раз за разом лупил по огромному барабану здоровенной колотушкой. А потом в поддержку ему грянули литавры, густо заворчали где-то в отдалении громовые раскаты, и ударила быстрая четкая дробь мелких но звонких тамтамов. Ну полный симфонический оркестр! «Да что там происходит, черт возьми? Гроза что ли началась?» И тут замершую на мгновение тишину звенящей нотой пронзила смутно знакомая трещотка, потом еще и еще раз… Я уже слышал такое, я знал, что это за звук, вот только не мог вспомнить точно… Не вызывало никаких сомнений только одно, к грозе и вообще к природным явлениям он не имел ни малейшего отношения. Что-то будто толкает под локоть. Какая-то навязчивая мысль, которую никак не удается ухватить неповоротливым оглушенным сном сознанием настойчиво зудит, требуя проснуться и что-то предпринять. Что и зачем не понятно, но проснуться надо обязательно.
Собравшись с духом заставляю себя резким рывком приподняться на постели и раскрыть глаза. В первую секунду кажется что вокруг темнота, хоть глаз коли, но тут же становится ясно, что это впечатление обманчиво. В комнате достаточно света, ночь безоблачна и яркие горные звезды бесстыдно заглядывают в не закрытое шторой окно. В их мертвенном свете все кажется серебристым и нереальным.
— Андрей, Андрей…
Слабый шепот с другого конца комнаты. Поворачиваюсь на звук. Фима сидит на своей кровати зябко ссутулив плечи, его лицо бледный, выхваченный из темноты звездным светом блин, обращено ко мне. В глазах стынет ужас, они широко распахнуты и выделяются темными провалами, из этих провалов сочится мутный даже на физическом уровне ощутимый страх.
— Андрей, это что… — дрожащим голосом начинает он.
И в этот момент где-то за окном раскатисто гремит та самая показавшаяся мне смутно знакомой трещотка. «Да это же пулемет, придурок!» — услужливо подсказывает кто-то до поры прячущийся внутри меня. Да, пулемет, точно, никаких сомнений. Самый обычный ручник — РПК, я не раз слышал его голос за время армейской службы, могу даже приблизительно определить по звукам расстояние до стрелка. Километр, может чуть больше. Стрельба доносится с юго-востока, с окраины города. На все это осознание в реальном времени уходит ничтожная доля секунды и я уже открываю рот, чтобы поделиться своими наблюдениями с Фимой, как вновь грохочет то, что в полусне я принял за гром. На этот раз звук сильнее и вроде бы ближе. Гулкие удары бьют в небо раз за разом. Я замечаю, как начинают мелко трястись некрасиво прыгая на перекошенном лице губы моего одноклассника.
— Это обстрел! Тот самый, про который нам говорили! — драматическим шепотом, верным предвестником близкой истерики возвещает он, не двигаясь однако с места и лишь обхватывая плотнее обеими руками голые зябкие плечи.
Еще секунда уходит на взвешивание его догадки. Не знаю, тут мое юношеское альтер эго пасует, под настоящим артиллерийским обстрелом я никогда не бывал, в то время до этого тут еще не дошло. Вообще-то похоже, грохот уж больно тяжелый, явно бьют пушки.
Фима неожиданно вскакивает и, путаясь в штанинах и не попадая рукой в рукава, начинает с лихорадочной поспешностью влезать в брошенный тут же на стуле спортивный костюм. На меня он не обращает больше ни малейшего внимания, суетливо роется в своей сумке пытаясь одновременно с натягиванием не расшнурованных по лености кроссовок дотянуться до бумажника с деньгами и документами.
— Ты чего? — осторожно спрашиваю его. — Чего подорвался?
— Сваливать надо, — не прекращая своего копошения лихорадочно сопит одноклассник. — Сваливать надо, пока сюда не ёбнуло! В подвал, на улицу, куда угодно, только быстро!
Зараженный его паникой я тоже начинаю суетиться, впопыхах одеваюсь, хватаю деньги и документы и практически одновременно с Фимой выскакиваю в длинный темный гостиничный коридор. Дверь в номер остается открытой, не до нее. Отчаянно топоча по крутым лестничным пролетам мы вываливаемся в холл первого этажа и замираем будто натолкнувшись на невидимую стену. Краска стыда сама собой ползет на горящие щеки, хочется провалиться сквозь землю тут же на месте. Ночной портье, молодой смуглокожий парень с едва пробивающейся на лице растительностью, спокойно сидит на своем месте за импровизированной стойкой, услышав наши торопливые шаги, он отложил книгу которую до этого читал и теперь рассматривал нас со сдержанным любопытством. По мелькавшим где-то на самом дне глаз веселым искрам я безошибочно понял, что он конечно же догадался о причине выгнавшей среди ночи двух журналистов в такой спешке в гостиничный холл. Но как же обстрел? Грозное громыхание никуда не делось, и даже как будто бы усилилось, но этот коренной житель города на него никак не реагирует. Выходит опасности нет? Пока я размышлял замерев у входа в холл, более толстокожий и гораздо менее щепетильный Фима решительно просунулся вперед.
— Нам это… в подвал! — выдал он, окидывая портье безумным взглядом. — Поскорее бы!
Теперь паренек уже откровенно улыбался, покровительственно и чуть насмешливо.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, — произнес он мягким хорошо поставленным как у оперного певца голосом. — Пока никакой опасности нет. Это обстреливают пригородные села. По городу их артиллерия сегодня еще не била.
— Ни хрена себя не волнуйтесь! — громко сглотнул Фима. — И что значит еще не била? Что может и будет бить?
— Может, — коротко кивнул осетин. — Вы тогда сразу поймете. Слышна будет не только канонада, но и разрывы.
— Так, — решительно рубанул воздух рукой фотограф. — Отпирай подвал! На хрен мне такое счастье?! Поймете, ишь, умник! А если первый разрыв в городе придется как раз на наш номер?! Что молчишь, а? Открывай, говорю!
— Фима, — попытался я урезонить разбушевавшегося одноклассника. — Какой подвал? Тебе же сказали, здесь безопасно, уймись!
— В задницу такую безопасность! — не желал успокаиваться перепуганный до полусмерти фотограф. — Я тут ради пары снимков свою жизнь положить не собираюсь! Она мне дорога, как память!
— Вы, наверное недавно приехали? — сочувственно улыбнулся мне портье.
— Да, сегодня только. Точнее уже вчера, — поправился я взглянув на показывающие половину первого ночи часы.
— Ничего, — успокоительно произнес паренек. — Скоро привыкнете, здесь последнее время такое часто…
— Что часто? Вот такая вот пальба по ночам? — вскинулся мой приятель. — Чего ты лепишь? Почему в таком случае об этом никто не пишет, не сообщает по телевиденью? Почему нет никакой реакции миротворцев, совета безопасности ООН, наконец?
Молодой осетин уже собрался было что-то ответить, но тут по лестнице истерично процокали каблучки и в ведущих в холл дверях возникла растрепанная девица в кое-как натянутой в полнейшем беспорядке одежде. Ее блуждающий взгляд светился полнейшим безумием и истерикой. Только теперь я осознал, как мы сами выглядели минуту назад. И точно так же как мы, наткнувшись на картину мирной спокойной беседы нескольких мужчин и видимо сообразив, что конец света на какое-то время откладывается по неизвестным причинам, девица стыдливо потупилась.
— Я… Я…, - она никак не могла сообразить, как бы половчее объяснить свое ночное появление здесь в таком нелепом виде.
И деликатный портье тут же пришел ей на помощь, выскочив из-за стойки он склонился перед дамой в позе выражающей немедленную готовность к любым и всяческим услугам.
