Максим Михайлов - Мы все - осетины

Я оглянулся через плечо. Девчонка все еще стояла там же, где я ее оставил и недоверчиво смотрела мне вслед. Интересно, чего она ждала? Что я передумаю и вернусь, чтобы все же воспользоваться ее беспомощным положением и получить доступ к столь «вожделенному» телу? Я хмыкнул про себя и прибавил шагу. В следующий раз я обернулся, когда грунтовка уже подходила к повороту, снова ныряя в чахлую рощу. Девушка брела то и дело спотыкаясь и подволакивая ногу в ту сторону, куда я указал, голова ее была опущена на грудь, плечи ссутулены, темная юбка колыхалась в такт шагам. Я даже остановился, настолько эта картина показалась мне символичной. Грузинка и русский повернувшись друг к другу спиной расходились в разные стороны, покидая территорию маленькой непризнанной республики, ставшей камнем преткновения в их споре. Может быть это правильно? Может в этом и есть самое верное решение? У этой земли уже есть хозяева — маленький и гордый народ, и другие ей не нужны, откуда бы они сюда не явились с севера, или с юга. И тут ничего уже не изменить, ни силой оружия, ни хитрыми дипломатическими ходами. Эти люди не раз доказали свое право быть свободными, так пусть такими они и останутся…

К тому что осталось от осетинского поста я вышел, когда солнце уже начало клонится к вечеру, устало цепляясь оранжевым боком за сверкающие ледяной броней горные пики. Вся земля вокруг была словно перепахана артиллерийским огнем. Тут и там виднелись глубокие воронки. Окопы будто бы разметала чудовищная сила. Осыпавшиеся вниз бруствера, исковерканная линия траншей. Вот здесь раньше стоял единственный пулемет… Теперь на этом месте в земле зияла огромная, метра два глубиной дыра, скалившаяся со дна гнилыми зубами обгорелых досок. Всего в десятке метров от обвалившихся траншей, замер уткнувшись оплавленным, обгорелым рылом в землю грузинский бронетранспортер. Значит, старый Аршак и его мальчишки, все-таки не ушли… Они бились здесь до последнего, оглушенные артиллерийским налетом, израненные и контуженные они продолжали драться пока враг не прорвался на высоту. Возможно они бились и после, сходясь уже грудь на грудь врукопашную…

Я задумчиво шел вдоль траншеи, вглядывался в россыпи стреляных гильз, в осыпи песка и обломки досок, которыми были укреплены окопы ополченцев. Вот и их штабной блиндаж. Точнее то, что от него осталось. Деревянное перекрытие просто снесло мощным разрывом, далеко разбросав по сторонам поломанные бревна. Уцелела лишь одна стена, та на которой резкими, неумелыми мазками был нарисован Христос. Обвалившиеся перекрытия обнажили картину, позволили рисунку выглянуть наружу, и теперь Спаситель печально смотрел на меня из завалов, и во взгляде его были грусть и мудрое понимание. Я присел рядом с ним, остро жалея, что у меня с собой нет ничего спиртного. Очень хотелось хотя бы одним глотком помянуть Аршака и его пацанов. Они были хорошими, достойными людьми… Верю, многие грехи, простятся им за этот последний бой…

Порывшись в карманах я вытащил мятую пачку сигарет и закурил, вдыхая горький дым и задумчиво глядя на лежащий далеко внизу покалеченный огнем город. Кое-где еще дымились черные пятна развалин, страшные ожоговые раны, полученные в ту, роковую ночь. Но по улицам уже суетливыми муравьями спешили прохожие, проезжали редкие машины, в город возвращалась жизнь. И я отчего-то точно знал сейчас, что он оживет, враги не смогли его убить, и теперь он обязательно оправится, нужно только немного подождать… Совсем немного…

Я улыбался, глядя на город… А Спаситель печально и понимающе смотрел на меня со стены…