— С вами останется корпус в двадцать семь тысяч, этого будет достаточно, чтобы ни Шварценберг, ни Ренье даже не шелохнулись.
— Но с чем же мы отправимся к Березине? — удивился Щербатов.
— Сейчас у нас чуть меньше шестидесяти тысяч. После разделения на восток пойдет тридцать две. Надо учитывать, что и французы уже потеряли, наверное, четыре пятых состава. Их неотступно преследует фельдмаршал, их поддавливает с севера Витгенштейн. Наша задача не разбить Наполеона, но только остановить. Закрыть выход из ловушки, куда он сам себя загоняет.
Никто не пытался возразить, но Чичагов видел, что командиры его дивизий и корпусов не слишком довольны услышанным.
— Надо принять во внимание, — объявил он, продолжая сидеть, — что в Мозыре стоит генерал Эртель с корпусом в полтора десятка тысяч. Ему указано поступить в мое распоряжение. Как только нам станет понятно когда мы окажемся под Борисовым, я тут же отправлю ему депешу. Еще вопросы есть?.. Господа, я надеюсь, что каждый из нас приложит все усилия, чтобы исполнить предначертания его императорского величества! Все свободны.
Мрачный Ланжерон вскочил со стула и, не глядя по сторонам, быстро вышел…
V
К Несвижу корпус Ланжерона подошел утром двадцать четвертого октября и атаковал с ходу. От информантов граф знал, что городок защищает небольшой отряд генерала Косицкого, а потому сразу погнал егерей на штурм. Бой получился короткий, александрийцам, отставшим версты на четыре от авангарда, даже не пришлось браться за сабли.
В городке Ланской решил не задерживаться, а провел полк мостом через реку Уша, где оставил у берега на полчаса. Проскакал за красные стены замка Радзивиллов, где уже копошились штабные, конвойные, интенданты, и вернулся с приказом двигаться по возможности дальше. Вывел эскадроны в предместье, но там ему не понравилось: узкие, кривые улочки, стиснутые покосившимися заборами, кое-как сколоченными из почерневших досок.
— Нечего здесь кавалерии делать, — объявил он батальонным командирам. — Подкрадется пехота и перережет аки цыплят. Пусть егеря с мушкетерами обустраиваются, а наше дело — чистое поле, марш!
Махнув плеточкой, приказал идти по большаку к лесу. Туда уже порысила разведка — два взвода под командой Фомы Чернявского.
Валериану эти места не нравились вовсе. Плоская и сырая равнина раскинулась на все четыре стороны света, — топкие луга, мрачные леса с густым подлеском. Даже осенние краски бледнели под тяжестью низкого, белесого неба. Косматые тучи брели, не торопясь, к горизонту, приоткрывая время от времени оранжевый кругляшок солнца. Первый снег выпал почти месяц назад и хотя сразу истаял, но все уже ощущали скорый приход зимнего холода. Когда грянут морозы, никто не знал, но дыхание зимней угрозы каждый чувствовал на шее, на руках, по тому, как липли по утрам к пальцам стволы пистолетов, клинки сабель.
Три всадника выскочили на опушку, понеслись к полковой колонне, безостановочно понукая коней. Ланской заторопился навстречу, Приовский с Мадановым остались при эскадронах. Разговоры смолкли, каждый почувствовал, что готовится дело.
— Будет где ночевать! — весело крикнул генерал, дождавшись, когда с ним поравняются знаменщик и батальонные. — Усадебка за перелеском, в ней французы. Отогнали нашу пехоту, перестреливаются с егерями лениво. Двумя эскадронами зайти с тыла, и — домишки все наши. Валериан Григорьевич! Там уже твой Чернявский торчит, так пошли к нему Бутовича с остальными взводами, да еще кого-нибудь порасторопней. Пусть разомнутся, а мы как раз вовремя и дойдем…
Усадебка — одноэтажный дом и несколько служебных строений — стояла у небольшого овального озера. Полк, как шел колонной по три, так и втянулся в ворота. За оградой лежали два мертвых тела с босыми ногами. Мадатов подъехал ближе, склонился с седла. Синий с желтым мундир, подкрашенный уже запекшейся кровью, и незнакомая кокарда на кивере — белая с красным.
— Странный француз перед нами, господин полковник. — Раскрасневшийся от хмеля и драки Бутович все еще держал обнаженную саблю, не мог расстаться с оружием. — Обидные слова кричит, причем, знаете, совершенно по-русски.
— Это не французы, не саксонцы и не австрийцы. Это — поляки. — Подъехавший Новицкий тоже внимательно оглядывал трупы. — Думаю, Северный легион. Нет-нет, скорей — Вислинский. Северный остался у саксонского короля. Хорошо они дрались, ротмистр?
— Славно стояли. — Бутович помрачнел и принялся вкладывать клинок в ножны. — Двоих у меня из седла выбили, одного насовсем, другого надолго. Да еще три лошади. Ну, мы тоже около десятка успокоили, когда они к лесу кинулись. Этих-то егеря достали. Ну, поехали, господа. Пора уже обустраиваться. Темнеть сейчас будет быстро.
У самых сеней Валериан спешился, бросил поводья вестовому, похлопал Проба по шее.
— Выведи, разотри и почисти.
— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — отозвался, улыбаясь, рябой Николаев. — Такого коня, да с превеликим нашим удовольствием. Тут же уже прибегал Петро от Фомы Ивановича, говорит, нашли и сена, и немного овса. Небогато, конечно, живут здесь люди, да и французы уже почистили. Ну а что осталось…
— То мы заберем, — закончил Валериан повисшую в пепельном воздухе фразу и осторожно попробовал носком ненадежную ступеньку крыльца. Та чуть проскрипела, подвинулась, но устояла.
В прихожей в нос ударила струя зловонного воздуха справа, от двери в нужное место. Валериан задержал дыхание, быстро прошагал по расшатавшемуся полу и толкнул дверь в жилые комнаты. Хозяева жили совсем бедно, об этом говорили и незашитые, необитые, закопченные бревенчатые стены; стволы, некогда мощные, теперь уже осыпались мелкой трухой.
Внутри уже было шумно, пахло потом и сыростью. Пробежал мимо гусар с охапкой полешек, а где-то уже и трещали дрова в невидимой пока печке. Офицеры разбирались по комнатам, снимали амуницию, намеревались ночевать в тепле и уюте. Последние четыре ночи проводили они у костров, не высыпались, мерзли и теперь хотели добрать упущенное и запастись наперед. Валериан подумал, что за крышу над головой он бы со своими людьми тоже дрался отчаянно.
— Не нагрянули бы сюда панове поляки где-нибудь к полночи, — загудел справа голос Ланского. — Распорядись, Анастасий Иванович, твоя нынче очередь.
— Пикеты выслал, часовые поставил. Но очень быстро бежали, вряд ли вернутся. — Приовский говорил в своей обычной манере, не слишком доверяя знанию чужого языка: коротко, не очень правильно и только по делу.
В самой большой комнате, служившей хозяевам, должно быть, гостиной, расположились генерал, батальонные, несколько штаб-офицеров, ротмистр Новицкий как полковой адъютант.
— Подсаживайся, Мадатов. Сейчас выпьем, поговорим, тепла надышим. Не стой, проходи. Эскадронные у тебя хорошие, сами распорядятся.
Валериан отстегнул саблю, поставил к стене и сел, почти повалился на свободное место у самой спинки кровати. И только сейчас почувствовал, как занемело туловище после долгого дня в седле.
— Что, князь, и железо иногда устает? — прозвучал голос Новицкого от противоположной стены. Огарок с печи едва мог даже не разогнать, а слегка подсветить вечерний сумрак, и лица ротмистра Валериан не увидел, но по тону понял, что старый знакомый слегка улыбается.
Мадатов знал, что в полку иногда называют его «железным», и втайне гордился этим дружеским прозвищем. Но сейчас он ощущал, что может вдруг и сломаться. Сознание своей усталости было ему неприятно. Горячий ужин с чаркой, да пара часов дремоты были сейчас просто необходимы. В самом деле, не пришло бы к голову отступившим гренадерам противника вернуться, чтобы отвоевать сухой и теплый ночлег.
— Так что, говоришь, Новицкий, Вислинский легион перед нами?
Валериан уже полуприкрыл глаза, но представил, как адъютант привстает, отвечая на вопрос генерала.
— Могу ошибиться в названии части, Николай Сергеевич, но одно определенно — перед нами поляки. Может быть, Вислинский легион — они давно под началом Наполеона. Дрались еще в Испании. Может быть, войско Варшавского Великого герцогства. У этих умения должно быть поменьше, но стойкости хватит.
— Да, это мы уже видели. Впрочем, ты ведь и сам же поляк.
— Наполовину. — По голосу Валериан почувствовал, что Новицкий несколько подобрался. — Мать полячка. Отцовский полк стоял у Гомеля. Там они и нашли друг друга.
— То есть места эти тебе не совсем чужие.
— Я родился здесь. Но отец сразу увез мать в свое поместье. Так что вырос я под Смоленском. Родных у матери не осталось, вспоминать детство она не любила. И на родину ни она, ни я не возвращались.
— Язык-то знаешь?
— Мать выучила. Говорю, понимаю. Кое-что могу прочитать.
— Отец, ротмистр? — спросил Приовский. — Отец где воевал?
