— Да, зима неожиданно ранняя, — согласился Кольцов. — Я ведь крымчак. В иные годы мы, мальчишки, в эту пору ещё купались в море.
— Прогнозы на ближайшее время неутешительные, — сказал Менжинский и грустно добавил: — Крым придется брать в лоб. Бои будут последние и поистине решительные. Сосредоточим все силы вдоль Крымского перешейка, от Перекопа и до Чонгара. Привлечем в союзники всех, кого только сможем. Помнится, вы вывели на меня двух махновцев.
— Да, помню. С Петром Колодубом я и прежде имел дела. Последний раз он явился парламентёром от Нестора Махно. Кажется, с предложением о переговорах.
— Всё верно. Предыстория следующая. Махно был ранен в ногу — тяжелое ранение, пуля раздробила ему ступню. И Колодуб от имени Махно просил о помощи: тот нуждался в серьезном хирургическом вмешательстве. Он находился на станции Изюм. Мы послали туда врачебную бригаду с отличным хирургом. По моим сведениям, ступню Нестору Махно спасли, буквально собрали ее по косточкам. Там, в Изюме, Махно попросил организовать встречу с представителями Красной армии для переговоров. Встретились в Старобельске. Туда же, все еще испытывая сильные боли, приехал Махно. На удивление легко с ним обо всем договорились.
— Ну и что хотел Махно? — спросил Кольцов.
Едва только Менжинский начал подробно рассказывать о Махно, Кольцов стал догадываться о сути новой «командировки» с «изюминкой», как определил ее Кириллов. Похоже, только пахло не изюминкой, а солидной горстью изюма.
Как все странно происходит в жизни! Стоило ему однажды случайно попасть в плен к Махно и также случайно уцелеть, как он уже стал считаться «специалистом по Махно». Судя по всему, ему предстояла новая встреча с Нестором Ивановичем.
Кольцов не стал прикидываться, что не догадывается, к чему ведет свою речь Менжинский, и спросил прямо, без дипломатии:
— Я так понимаю, вы ведь не зря посвящаете меня во все эти тонкости?
— Да, конечно, — нисколько не смутившись, сказал Менжинский. — Да вы пейте чай, он совсем остыл.
Кольцов, отхлебывая чай, продолжил слушать. Но теперь он пытался проникнуть не столько в текст, сколько в подтекст каждой фразы. Еще до конца разговора он пытался вникнуть в суть его будущего задания.
— Что хотел Махно? — повторил вопрос Кольцова Менжинский. — Вы-то, вероятно, знаете, в не столь давние времена он просил автономию для Гуляйпольщины.
— Была у него такая мечта, — согласился Кольцов. — Потом ему этого показалось мало, и он стал мечтать о владении Екатеринославской губернией.
— Владимир Ильич рассказывал Фрунзе, что Махно просил у него Крым. Обещал превратить его в образец процветания и свободы, — улыбнулся Менжинский. — Говорил, что создаст там анархическую республику, привлекательную для всего человечества… Удивительная вещь, все пекутся о человечестве, а у себя во дворе не могут навести порядок.
— Так в чем суть переговоров в Старобельске? — спросил Кольцов.
— Заключили соглашение. Махно со своей Повстанческой армией переходит на сторону советской власти и участвует в освобождении Крыма.
— И что взамен?
— Просит освободить из тюрем его сподвижников-анархистов. Согласились.
— И, наверное, попросил Крым? — догадался Кольцов.
— Просил.
— Пообещали?
— Пообещали подумать.
— Соглашение — это слова. Намерения. А есть ли какие-нибудь реальные результаты? — поинтересовался Кольцов.
— Буквально на следующий день после переговоров штаб Повстанческой армии разослал своим отрядам вот это распоряжение.
Менжинский положил перед Кольцовым четвертушку бумаги, которую Кольцов бегло просмотрел:
«Распоряжение ШтаАрма отрядам Володина, Прочана, Савченко, Ищенко, Самко, Чалому, Яценко. С сего дня прекратить всякие вражеские действия против советской власти, а также против каких бы то ни было советских учреждений и их работников.
Все живые и здоровые силы вольного повстанчества должны влиться в ряды Красной армии, войдя в подчинение и под командование последней.
Совет Революционных Повстанцев твердо уверен, что вольное повстанчество не пойдет по двум разным дорогам, но сплоченно последует на зов испытанных революционных вождей батьки Махно и Совета Революционных Повстанцев Украины (махновцев).
Председатель Революционной Повстанческой
Армии Украины (махновцев) батька Махно.
Командарм С. Каретников».
— Ну и что скажете? — спросил Менжинский.
— Хорошая бумага, — возвращая Вячеславу Рудольфовичу махновское распоряжение, ответил Кольцов. — Я так понимаю намерение батьки: война кончается, к гадалке не ходи. И если махновцы примут участие в последних боях, Нестор Иванович надеется, что ему простятся все прежние прегрешения. А, глядишь, большевики что-то подкинут от щедрот своих.
— Они просили внести в соглашение вопрос о Крыме отдельной строкой.
— И что же?
— Не отказали, но и не пообещали. Но едва ли не сразу же, как знак доброй воли, выпустили из тюрем всех махновцев и их руководителей — идейных анархистов. В ответ на наши доброжелательные действия Махно телеграфно излагает нам условия, при которых его армия будет совместно с нами воевать против Врангеля. Почувствовал, что его армия нам сейчас не будет лишней.
И Менжинский положил перед Кольцовым ещё одну бумагу,
— Этот меморандум больше похож на шантаж, — угрюмо констатировал он.
Кольцов склонился над бумагой. В ней говорилось:
«Революционные повстанцы входят в соглашение с командованием Красной армии, советской властью для совместной борьбы против контрреволюционной своры, и ничуть не намерены отказываться от своих идей и мировоззрений к достижению намеченной цели, как то: проявление инициативы в строительстве народного хозяйства (вольных общин) с помощью вольных экономических союзов (советов), которые без вмешательства какой-либо политической партии должны разрешать назревшие вопросы среди крестьян и рабочих.
Мы ничуть не отказываемся вести борьбу против засилья бюрократизма и произвола комиссаро-державцев и всякого рода насилия, которое является бременем для трудового народа и язвой для хода и развития революции. Мы по-прежнему будем вести идейную борьбу против насилия государственной власти и нового порабощения трудового народа государством. Ибо для этой борьбы мы, революционные повстанцы, вышли из недр трудового народа, и обязанность наша защищать интересы трудящихся от всякого насилия и гнета, откуда бы оно не исходило».
— Вопиющая безграмотность! Но это ладно, как смогли, так и написали, — сказал Менжинский. — Но обратите внимание! Эту телеграмму подписал не только Махно, но и весь Военный совет Революционной повстанческой армии. Вот так!
Кольцов поднял глаза на Менжинского:
— Махно всегда был человеком амбициозным, — сказал он. — У него совсем недавно под ружьем было более четырех тысяч повстанцев. Сейчас несколько больше. Вероятно, он пытается сохранить свое лицо. С одной стороны, хочет получить от союза с нами какие-то дивиденды, с другой же стороны, боится растерять своих сторонников. В основном это крепкие мужики, зажиточные крестьяне. Махно боится, что кто-то из них может уйти домой, а кто-то переметнется к Врангелю.
— Возможно, вы правы, — согласился Менжинский. — Но зачем тогда ему, едва заключив с нами соглашение, делать не очень корректное и, я бы даже сказал, провокационное в наш адрес заявление? Что это? Самоуверенность?
И Менжинский положил перед Кольцовым еще одну бумагу, вырезку из махновской газеты «Путь к свободе».
— Просмотрите. Больше мучить вас чтением не буду. Сомневаюсь, что это было опубликовано без ведома Махно. А, возможно, он и является автором.
Текст заметки и в самом деле был не совсем дружественным по отношению к советской власти. И появилась она уже после заключения Старобельского соглашения.
— «Вокруг нашего перемирия с Красной армией создались какие-то недоразумения, неточности», — прочитал Кольцов и поднял глаза на Менжинского. — Что, действительно возникло какое-то недопонимание? — спросил он.
— Нет, конечно. Возможно, они там, в своем лагере, все перессорились… Но читайте дальше.
Кольцов снова углубился в чтение:
«Говорят о том, что, мол, Махно раскаялся в своих прежних действиях, признав советскую власть. Какое содержание мы вкладываем в мирное соглашение?
Ясное дело, что никакого идейного контакта и сотрудничества с советской властью или ее признания не могло и не может быть. Мы всегда были и будем идейными непримиримыми врагами партии коммунистов большевиков. Мы никогда не признавали никакую власть, и в данном случае не можем признать и советскую власть.
Так что напоминаем и лишний раз подчеркиваем, что не следует спутывать, злостно или по непониманию, военный контакт, являющийся следствием грозящей революционной опасности, с каким-то переходом, "слиянием и признанием советской власти", что не могло быть и не будет».
