Пленных выгружают из вагонов, строят во дворе. Шахтеры, не обращая внимания на конвой, обступают русских со всех сторон, что-то возбужденно кричат, бросают в толпу пачки сигарет, яблоки, груши. Пленные уже немного пришли в себя, радостно кивают головами, прижимают руки к груди:
— Спасибо, камрад!
— Привет от русского народа!
— Спасибо! Спасибо!
Конвоиры, отталкивая бельгийцев, загоняют пленных в шахтное здание, в огромный душевой зал. Шахтеры не расходятся. Они рассаживаются прямо на земле и, оживленно переговариваясь, покуривая сигареты и короткие трубки, терпеливо ждут, когда выведут русских. В поселках уже узнали, что привезли русских военнопленных, отовсюду сбегаются женщины, дети. В руках у них узелки с бутербродами, яблоками, буханки хлеба.
Часа через два двери надшахтного здания распахнулись, и показались пленные. Толпы людей кинулись им навстречу. Гитлеровцы попытались было оттеснить шахтеров, но сразу поднялся такой яростный гул, что солдаты отступили, продолжая угрожающе кричать и стараясь не подпустить толпу вплотную к пленным.
Внезапно из-за угла выскочил длинный черный лимузин и, громко сигналя, врезался в толпу шахтеров. Из машины выскочили два немецких офицера. Послышались брань, резкие команды, и колонна пленных, окруженная толпами бельгийцев, тронулась.
До лагеря полтора километра. Широкое асфальтированное шоссе идет вдоль канала. Справа — плоская равнина, слева — та же равнина, и только на западе длинной полосой зеленеет лес. Небо совсем уже очистилось от облаков, ярко светит солнце, и лес кажется таким светлым, нарядным, так и манит, зовет к себе. Шукшин подталкивает локтем задумавшегося Яковлева:
— Смотри, лес какой…
Яковлев вглядывается в синюю волнистую полосу.
— Он не широк, этот лес. Больших лесов в Бельгии нет. В большинстве это посадки.
— Ничего, и тут можно неплохо укрыться, — раздается сзади глухой, грубый голос. Шукшин поворачивает голову. За ним шагает высокий, черный парень со скуластым злым лицом. Из-под рваной немецкой куртки виднеется матросская тельняшка.
— На шахту гонят, суки, — снова заговорил моряк. — Хрена с два они заставят меня работать. Сдохну с голоду, а работать на фашистов не буду.
— Не шуми, браток. Ни к чему, — спокойно останавливает его сосед.
Голова длинной колонны — пленных полторы тысячи человек — уже втягивается в ворота.
Снова в несколько рядов, высотою в четыре метра стена колючей проволоки, снова гулкие шаги часовых, нацеленные на лагерь прожекторы, вороненые стволы пулеметов.
Пленные входят в приземистые бараки и удивленно, с недоумением переглядываются: в бараках деревянный пол, на двухъярусных нарах лежат соломенные маты, одеяла. В узких проходах — железные печи. После фортов Каунаса, германских лагерей смерти эти мрачные бараки кажутся раем.
Наутро пленных выстраивают во дворе, пересчитывают, разбивают по сменам, баракам. Появляется начальство: комендант лагеря, лагерь-фюрер и зондер-фюрер (особый, чрезвычайный). С немцами идет бельгиец, небольшого роста, сухощавый, с рыжеватыми усиками. Он что-то объясняет коменданту лагеря, жестикулируя короткими руками. Это Купфершлегер — помощник главного инженера шахты и представитель дирекции шахты по делам лагеря.
За начальством следуют «воспитатели» — русские, из эмигрантов.
Комендант, молча слушая бельгийца, не спеша идет вдоль строя, пристально всматривается в лица пленных. Взгляд у него неприязненный, настороженный. Обойдя весь строй, он возвращается обратно и останавливается посредине, продолжает молча, наклонив голову и чуть покачиваясь на носках, смотреть на пленных. Купфершлегер подходит к нему ближе, негромко говорит по-немецки:
— Они совсем обессилены. Видите, едва стоят. Им надо дать хорошо отдохнуть и хорошо кормить. С такими рабочими угля не добудешь!
— Не волнуйтесь, Купфершлегер. Я заставлю этих скотов работать! Они сейчас же отправятся в шахту.
— Нам нужны рабочие руки, господин комендант, а не рабочие номера. Не забывайте, что мы вместе отвечаем перед германским правительством за добычу угля! — Сухощавое лицо бельгийца становится жестким.
— Предатель! Старается дать немцам больше угля! — глухо проговорил высоченный, богатырского сложения парень, стоявший через два человека от Шукшина. Парень молод, ему не больше двадцати лет, но смуглое, выразительное лицо его мужественно, с первого взгляда в этом человеке угадывается крутой, сильный характер. Шукшин посмотрел на парня, спросил:
— Вы знаете немецкий язык?
— Да, изучал в институте…
Комендант и бельгиец уходят. К середине строя приближаются лагерь-фюрер, зондер-фюрер и один из «воспитателей». Лагерь-фюрер Виганд, плотный, толстозадый, с чисто выбритым румяным лицом, вышагивает, высоко подняв голову и заложив левую руку за борт мундира. Все в нем — самодовольство, власть. Остановившись, он медленным, надменным взглядом обводит пленных.
— Кто будет хорошо работать, тот будет есть и получит шесть сигарет в день. Кто не захочет работать — тому будет плохо. Очень плохо. Надо всем хорошо работать, помогать Германии. Когда Германия уничтожит большевизм, вы, русские пленные, поедете домой. Нам всем надо хорошо помогать германской армии…
Лагерь-фюрер говорит долго. Должно быть, он любит произносить речь. Рядом навытяжку стоит «воспитатель» и переводит.
Зондер-фюрер — высокий, стройный старик, с длинными закрученными кверху усами «а-ля Вильгельм» — посматривает то на лагерь-фюрера, то на пленных и утвердительно кивает головой.
Наговорившись, лагерь-фюрер снова закладывает руку за борт мундира и неторопливым шагом направляется к баракам. Зондер-фюрер идет за ним, но скоро возвращается обратно и, к удивлению пленных, обращается к ним по-русски:
— Я должен сказать вам несколько слов… Я — зондер-фюрер Траксдорф. Меня зовут Артур Карлович. Я хорошо знаю русских… — Старик покручивает кончики усов. Мне бы не хотелось, чтобы у вас были неприятности. Надо выполнять порядки, и все будет как следует… Я хочу, чтобы вы это поняли. Хочу вам добра…
Пленные смотрят на зондер-фюрера настороженно. Этот старик не внушает доверия. Говорит добрые слова, а глаза жесткие.
— Мы должны сделать, чтобы все было хорошо, — продолжает Траксдорф. — Для вас, русских, я хочу быть отцом…
— Знаем мы таких отцов! — слышится из задней шеренги. — Нагляделись в Германии!
— Нашелся папаша! — бросает кто-то.
Зондер-фюрер не слышит или делает вид, что не слышит. Он заканчивает речь и приказывает конвою развести русских по баракам.
Каждый день пленным понемногу прибавляют хлеба. Люди так сильно истощены, что сразу выдать им всю положенную порцию нельзя. Только на четвертый день они получили полную норму — 600 граммов хлеба. А на пятый день, в четыре часа утра, первую смену подняли, погнали в шахту.
В надшахтном помещении — нарядной — конвой сдал пленных старшим мастерам — шеф-пурьонам. Пересчитывали, как скот: по головам. Затем выдали кожаные шлемы, куртки с огромными буквами «SU» (Советский Союз), шахтерские лампы, вручили рабочие номера.
Шукшин, получив жетон, повернул его к свету: № 82… Теперь у него два номера — лагерный и рабочий. За год плена Шукшина ни разу не назвали по фамилии. Пленный может иметь только номер…
Команда спускаться вниз. Шукшин вешает на грудь тяжелую аккумуляторную лампу, направляется к стволу. Стоя в тесной железной клетке, он вспоминает, как много лет назад, подростком, впервые спускался в шахту. Тогда рядом был отец…
Клеть с огромной быстротой летит вниз. И как тогда» в юности, от быстрого падения захватывает дыхание, подступает к горлу тошнота… Шукшин считает этажи: первый, второй, третий, четвертый… Клеть останавливается, лишь достигнув самого последнего горизонта. Здесь, на глубине восьмисот метров, отныне будут работать русские.
Шеф-пурьон — старый шахтер югослав, черный, крепкий, с длинными косматыми бровями, из-под которых холодно, неприязненно смотрят маленькие острые глаза, — показывает рукой на поезд вагонеток и кричит по-русски: — Иди! Здесь!
Пленные молча, не спеша грузятся в вагонетки. Пронзительно свистит электровоз, и поезд, стремительно набирая скорость, с грохотом несется по узкому и темному тоннелю. В тусклом свете редких электрических фонарей поблескивают мокрые стены.
Через десять-двенадцать минут, промчавшись по лабиринту подземных коридоров, поезд останавливается у забоя. Пленных встречает молодой рослый бельгиец. На левом плече он держит отбойный молоток, на правом у него висит большая кожаная сумка. Шеф-пурьон говорит ему что-то по-фламандски, потом объясняет русским, что этот бельгиец — инструктор, будет учить их рубить уголь и что его надо слушаться.
