– Дэнь добрый, люды добри, – сказал один из новичков, старикан лет под сорок пять, если даже не больше.
Новеньких раскидали по отделениям, деда определили к нам. Звали его Дмитро Ляшенко, родом он был с Полтавщины и говорил на украинском языке. («Сам ты украинский, – обиженно сказал Шевченко. – Нормальный человеческий язык».) Воевал он еще в империалистическую, в пехоте – и теперь, призванный из эвакуации в Сталинградской области, попал в пехоту по собственному желанию. «Чи я хворый? Я шче цих молодых сам усёму навчу». Шевченко взял его к себе вторым номером. «Такой спокойный – в нашем деле самый подходящий».
Между прочим, после прибытия пополнения между Сергеевым и Старовольским состоялся разговор, услышанный мной случайно, что называется, краем уха и, можно сказать, нелегально – незаметно для них, что меня не красило. Но виноват я не был, поскольку просто оправлялся в закутке, а дать о себе знать постеснялся.
«Шевченко-то ваш давно на флоте?» – спросил Сергеева Старовольский. «Четвертый год». – «Странно… С его талантами и до сих пор краснофлотец». – «А он шел на старшину второй статьи, вместе с Левкой. А потом кого-то у них в Первомайске взяли». – «И что – за это притормозили?» – удивился Старовольский, но как-то не очень сильно. «Зачем за это? Было бы желание, а повод всегда найдется. Был там у нас один…» – «Теперь они незаметными стали. По крайней мере, здесь». – «Может быть, – усмехнулся Сергеев. – Только я Мишку уже три раза представлял – и на «Боевые заслуги», и к «звездочке», и на повышение – дулю с маком. Кстати, ты с Лукьяненко поосторожнее». Старовольский помолчал, а потом заметил: «Что-то Земскиса не видать». Сергеев в ответ усмехнулся: «У товарища старшего политрука важные дела в политотделе армии. Третий день уже. Да и ладно, перетопчемся, без него спокойнее».
С Лукьяненко поосторожнее… И Мишка говорил о нем похоже. Даже Мухин надулся тогда на старшину, хотя и ненадолго, на следующее утро снова были лучшие друзья. Однако есть же такие люди – никто их не любит, ни начальники, ни подчиненные. И они никого.
* * *
Следующим утром, до начала обстрела, когда взвод со Старовольским заканчивал ночные труды, а я дневалил по блиндажу, у нас появилась Марина Волошина. Как просочилась – непонятно. Словно бы из другого мира – чистая, аккуратная, настолько другая, чем мы, что даже гимнастерка и бриджи смотрелись на ней как нарядное платье. Увидев меня с веником, улыбнулась во весь свой красивый рот.
– Привет, боец. А младший лейтенант Старовольский где?
Я не слишком учтиво ответил:
– Младший лейтенант Старовольский занят. Что ему передать, товарищ младший сержант медицинской службы?
Она не ответила, пожала плечами и села за наш деревянный стол с горевшей на нем плошкой. Поставила под стол тяжелый с виду вещмешок, извлекла из медицинской сумки блокнотик и стала что-то туда писать. Я терпеливо ждал. Махать в ее присутствии веником было неловко. Она поощрительно усмехнулась.
– Ты не стесняйся, продолжай. У тебя своя работа, у меня своя.
– Я уже закончил, – ответил я с легким раздражением. – Вы, я так понимаю, тут у нас намерены остаться? А то ведь скоро начнется.
– Нет, не намерена, – сказала она. – А что, места жалко?
Я буркнул:
– Не жалко, оставайся. Хотя у нас и в самом деле тесновато. И все больше мужчины. Грязные и вонючие.
Она прошлась глазами по моей фигуре. Порой прищуривая глаз – словно стараясь что-то на мне разглядеть. Видит, что ли, первый раз, физические данные оценивает?
– Ты проверялся на педикулез? Моешься? Чистота – залог здоровья.
«Ах ты, паразитка», – окончательно разозлился я. И гневно отрезал:
– Нет у меня вшей.
Заметив мою злость, она изменила тон, добавив в голос чуть виноватые и слегка материнские нотки.
– Да не дуйся ты, политбоец. Есть хочешь?
Я хотел и честно в этом признался. Уже вторую неделю мы питались одними сухарями, а из-за обстрела в последние дни случались перебои с водой. Между тем как в Маринкином вещмешке заметно круглились интересные банки.
– Вот и ладно, – сказала Марина. – А я попрощаться пришла. Заменили меня на батарее. Вот так. Отпустили на полчасика, а потом в тыл, в санчасть. Там сейчас работы много, больше, чем здесь, говорят.
Я скорее за нее порадовался. Отложил в сторону дурацкий веник, присел за столом напротив и приготовился к душевному разговору. Но тут в блиндаж притащился Зильбер, и я поспешно вскочил.
– Здравия желаю, товарищ старшина.
– И тебе того же.
– Будешь с нами есть? – вместо приветствия спросила его Маринка. – Я тушенку принесла. Где ваш начальник?
Зильбер не обратил на это «с нами» никакого внимания. В отличие от меня, испытавшего удивление, смешанное со странным удовольствием.
– А шо не поесть. От шамовки только дурной откажется. Начальник скоро будет. Где тушенку-то надыбала?
Вслед за Зильбером появились Шевченко, Костаки и Мухин.
– Весь актив, вижу, в сборе? – констатировал Михаил. – А у меня, между прочим, тоже кое-что есть, из рассредоточенного провианта, – и вытянул из противогазной сумки две фляжки, явно не с водой.
До меня стало доходить, что Маринка зашла к нам совсем не случайно, а заранее с кем-то договорившись. Решила навестить напоследок, посидеть с нами пару минут. Вот так-то, немцы нас с землей мешают, а мы друг к другу в гости ходим.
Усевшись за столом и внимательно посмотрев на младшего сержанта Волошину, Мухин задумчиво сказал, безо всякого повода возвращаясь к давней теме:
– Моряком-то оно, может, и лучше, чем музыкантом. Девушки любят. Правда ведь, Мариночка?
«Какая она тебе Мариночка?», – недовольно подумал я. И вообще, при чем тут моряки и музыканты – Марина не в курсе вчерашнего трепа. Но она, зная о прошлом Зильбера, сразу же поняла, что имеет в виду бытовик.
– Может, какие и любят. А мне больше сухопутные нравятся, из пехоты. С малиновыми петличками. Вот Алёша, например. Симпатичный мальчик. Политически грамотный. Домовитый.
Шевченко с Зильбером переглянулись. Я в очередной раз нахмурился, зло покосившись на веник. К тому же малиновых петличек у меня не было, их нам не выдавали даже в запасном. «Только добро на говно переводить, – заявил мне Рябчиков, когда, получив гимнастерку, я спросил его о знаках различия, – все равно их теперь на передке не носят. Фрицы вас, недоносков, и без них определят куда следует». И уже потом, в маршевой, пехотные петлицы имелись только у Рябчикова и младшего лейтенанта. Старовольский их так и таскал до сих пор, полевых для замены не было, а посадить лейтенантские кубики просто на ворот, как делали многие, не захотел. Эстет.
– Да не дуйся ты, – рассмеялась Марина. – Что за человек, совсем шуток не понимает. Не нравишься ты мне, Аверин. Глубоко противен и невыносим. Антипатичен и совершенно не волнителен. Доволен?
Я промолчал. В отличие от Мухина, который картинно расправил плечи – как, верно, прежде расправлял перед Марфуткою со станции Тайга.
– Верно, зачем тебе такой? То ли дело я. Правда, Мариночка?
На сей раз Марина поставила бытовика на место.
– Кому Мариночка, а кому младший сержант медицинской службы, товарищ боец.
– Вот так всегда. Никакого равенства в природе, – обиженно пробормотал Мухин и переместился в дальний угол. Шевченко и Костаки, занятые сервировкой стола фляжками, кружками и банками с тушенкой, не обратили на его обиду внимания. Закончив, даже позвали обратно. Хотя лично бы я свободно обошелся без него.
Мы успели уже начать – к тушенке Марина принесла настоящей свежевыпеченный хлеб, – когда снаружи засвистело и загромыхало, и по лестнице с шумом и гамом стали скатываться бойцы. Молдован, Пимокаткин, Дорофеев, Пинский и прочие. Побледневшая Марина слегка привстала, словно бы разыскивая кого-то глазами.
– Вольно, – поспешно сказал Старовольский, хотя мы, честно говоря, и не пытались встать. – День начался. Немцы работают, мы загораем. А вы тут чего затеяли? Марина?
– Отмечаем начало дня, если вы не против, – объяснил Шевченко. – Завтрак с постепенным переходом в обед и ужин. Угощайтесь, товарищ лейтенант. Когда еще придется? – И повернулся к остальным: – Подсаживайтесь, ребята, у нас тут целый сидор с банками. Бергманов старшина невероятно расщедрился и выделил нам как передовикам производства свое предпоследнее мясо. Марина организовала переброску. С моей, разумеется, помощью.
– Мне правда пора, – грустно вздохнула Марина.
– А куда ты теперь пойдешь? – осведомился Шевченко. – Всё, попалась птичка, стой.
– Да, – согласился Старовольский, – теперь уйти не получится.
Младший сержант медицинской службы не стала спорить и робко предложила младшему лейтенанту:
– Угощайтесь, пожалуйста. Тут у меня и тушеночка есть говяжья, и картошечка, и лучок зеленый. Мне тетя из Бартеньевки передала.
«Вот это да», – подумал я, испытав неожиданную досаду. Простодушный Зильбер удивился:
