— А, Прямиков… ты уже здесь? — сказал он, не удивившись.
Они поднялись по ступеням и остановились на площадке первого перехода лестницы.
— «Достоевский» с низовьев идет, — сказал Москалев, еще издали узнав пароход. Хозяйственно, как бывалый моряк, оглядывал он сверху суда, пристани, нефтяные баки и портовые склады.
— Тебе когда в Красную Армию идти? — спросил Алеша.
— Теперь скоро призываться… моя первая очередь. А тебе, наверное, по техникуму отсрочку дадут. Ну, в ту пору я уже до командира дотяну, — сказал Москалев уверенно. — Если на Тихий океан не пошлют, буду по Амуру плавать. Река большая, дел для нас хватит. За Казакевичевом на Уссури по правому берегу Маньчжурия тянется, а оттуда японцы наблюдают за нами из-за каждого кустика. В общем, здесь не встретимся — во флоте встретимся… будут призывать — просись во флот или в пограничники, что ли.
Москалев по-мужски пожал его руку и деловито направился в пароходство.
В четыре часа утра, на рассвете, пришел наконец необычный поезд из Владивостока. Необычными были и его состав и график, по которому он двигался. Сто вагонов вытянулись далеко за пределы станции. Блистающий медными частями, с заостренной грудью, декапод как бы вел за собой целую армию. Вагоны шли и шли мимо, растягиваясь на километр, и все еще где-то в тумане терялся хвост.
С чемоданчиком в руке, сначала ускоряя шаг, потом почти бегом, Алеша спешил к паровозу. Уже соскакивали на ходу со своими лейками смазчики. Еще несколько движений, лязг сцепок — и поезд остановился.
— Готов, Алексей? — крикнул Грузинов с паровоза. Он помог ему подняться по лесенке. — Поставь-ка чемоданчик в сторонку, в дороге поговорим.
Впервые тяжеловесный поезд шел по этим путям, и сейчас все зависело от паровоза. Без промывки и без захода в депо он должен был пройти весь путь, по жесткому графику, почти по нитке пассажирского поезда.
Алеша в первый раз видел так близко блестящий и жаркий механизм машины. Дрожали в манометрах стрелки, глухо клокотало пламя в топке, помощники Грузинова и кочегары подливали масло, обтирали части, кляли какую-то проклятую буксу и инжекторы, которые на перегоне вдруг отказались качать. Но все же на полтора часа раньше срока поезд пришел в Хабаровск. Только сорок минут простоял он на станции: впереди шел пассажирский поезд, и нужно было следовать за ним, не отставая.
Впервые своими сигналами, поворотами, спусками и подъемами, огнями семафоров, жезлами, передаваемыми на ходу, открылся для Алеши путь. Лишь на минутку подсаживался к нему по временам Грузинов.
— Ты присматривайся и примечай, если собираешься транспортником стать. Такую школу ты не скоро пройдешь. Прежде всего об этом пробеге и какие у нас задачи? А задачи такие: доказать, что при правильном уходе можно вести поезд с одним паровозом на тысячи километров, да еще с весом поезда в две тысячи тонн, иначе — вдвое тяжелей против старой нормы. Когда мы это дело затеяли, над нами не один паровозник посмеивался. Тут ведь и подъемы, и путь петляет, и морозы, каких на других дорогах не знают. А мы взялись и ведем и еще дальше поведем, до самой Москвы поведем с одним паровозом, да еще со скоростью, с какой товарные поезда никогда не водили… Если по нашей части пойдешь, тебе эта поездка для техникума пригодится. Все равно годика через два посадят помощником на паровоз.
Тысячи тонн грузов мог перевезти за один рейс такой поезд: уральскую сталь и руду, пшеницу и нефть, уголь и сотни тракторов… Зимой, на промежуточных станциях, паровозы уже не будут нуждаться в воде. Последние километры водопроводов подводятся к станциям, вода подмерзлотных ключей побежит по проложенным трубам, в этом есть часть и его, Алеши, усилий. Не случайным, подсаженным по дороге спутником может чувствовать он себя на этом паровозе!
Дорога петляла, огибала промоины, шла в распадках между сопок; горные реки стремительно свергались по своим каменистым ложам. По временам поезд шел вдоль такой горной реки, следуя ее изгибам, тогда холодная пенящаяся вода доносила снизу до разгоряченного лица прохладное дыхание. Дальний Восток сопровождал горными своими цепями, долинами с жесткой травой, водоразделами рек, и казалось, что не сотня тяжелых вагонов следует за паровозом, а летит пассажирский поезд. Обжигало и слепило глаза белое пламя открываемой топки, и все дрожало, напрягалось и несло вперед могучую машину.
На четыре часа раньше срока привел Грузинов к конечному пункту поезд. Его ждали. Играл оркестр. На кумачовых полотнищах были написаны имена машинистов и смазчиков, участников рейса. С жезлами на промежуточных станциях передавали на паровоз букеты цветов…
— Ну, думаю, будет полезен для тебя этот пробег, — сказал Грузинов позднее. — Войдешь в дело, узнаешь, за что мы боремся. Раньше я бы на транспорт идти тебе никак не посоветовал. Было это дело самым отсталым делом в стране… тут инструкций одних, да правил эксплуатации, да ревизоров, да чиновников — утонешь. А теперь мы здесь, на Дальнем Востоке, за восемь тысяч километров от Москвы, только первую пробу делаем, а вот погоним с этим паровозом поезд до самой Москвы, покажем, что́ при хорошем уходе может дать паровоз, сломаем старые нормы и правила. Дух в человеке другой, а отсюда и смелость. Отца увидишь — скажи: шурует еще Грузинов. Все пути стали главными, а запасные и тупики отменили…
И длинная худая рука долго еще махала на прощание фуражкой. Уже ускорял поезд ход на восток. Алеша стоял у окна вагона. Пожелтел и готовился к осени мелкий дубовый подлесок. Скоро задуют ветры с севера, и короткое лето останется далеко позади. Не выйти уже бродяжить, чтобы встретить перелеты птиц, с гоготом и хлопаньем крыльев приносящих весну. Всеми помыслами, всеми соками жизни, которые впитал в себя с детских лет, он любил этот край. Далекие хребты, похожие на хребты Сихотэ-Алиня, знакомый бурелом тайги, однорукие березы на каменистой почве — все проносилось назад, с каждым километром приближая к Амуру…
Печальная по-вечернему тайга бежала за окном. Три домика стояли среди леса на сопке. В двух уже горел свет, один был темен и пуст. Он напомнил ему дом отца над рекой, сырой вечер весны, когда отрывали они доски с заколоченных окон, и как дом этот ожил и наполнился теплом, и как в него вернулась Аниська… Счастье и грусть — всего было понемногу на душе в этот час, но все же больше всего было счастья. Почти ощутимо лежало оно в груди: двигаться, жить, любить, отдать все силы родному краю…
…Он рано проснулся: на рассвете должна была пройти та знакомая станция, куда привез его в свое время Дементьев. Он вышел в коридор и встал у окна. Желтели березы, смуглые отсветы ложились в вагон. И вот прошла она, эта маленькая станция, некогда забайкальский глухой полустанок. Она была началом его вступления в жизнь, откуда только простирался главный путь… может быть, уже через полгода остановится у ее водокачки Грузинов, чтобы набрать воду для своего паровоза, с которым поведет поезд до самой Москвы.
Острова на реке зарыжели бурой травой. Стремительно, не останавливаясь, летели птичьи стаи на юг. Было среди птиц беспокойство, предвещавшее раннюю зиму. Осенняя кета уже кончала свой ход. Последние рыбины разделывались и вялились на вешалах. Берег был покрыт чешуей. Собаки сидели возле женщин и слизывали с земли рыбью кровь. Их тощие бока были поджаты. Утки цепочкой тянули над рекой. Лес на правом берегу стоял в воде. Амур разлился, как обычно осенью. Дальние сопки белели по утрам, потом становились опаловыми, — это значило, что на вершинах уже держится иней.
Под вечер Аниська услышала, как летят гуси. Высоко в небе острым треугольником, с вожатым впереди, летели они на юг, и одинокое перо, крутясь в воздухе, упало к ее ногам. Она подняла это нежное перо, как бы сброшенное ей на прощание. Бледно-зеленое небо стыло. Красные, как драконы или рыбы из южных морей, неподвижно лежали на нем облака. Солнце садилось в Амур. Рыжеватый его глянец был чешуйчат от воронок быстрин. Она вспомнила вечер в доме Прямикова, заменившего ей отца, большого золотистого сазана, которого волочил он под жабры, уху в котелке… Но лето было позади, и начиналась осень. Нужно было выбрать теперь подходящее место для новой школы, чтобы она видна была далеко с реки.
И Актанка выбрал такое место. Дубовый лесок спускался от этого места с холма, и солнце должно на закате отражаться в окнах будущей школы. Кеты осенью взяли много, и колхоз опять выполнил план. Кирпич, доски, кровельное железо и оконное стекло для новой школы уже завезены пароходами и лежат сложенными на берегу. Все хорошо. Теперь кончат с рыбой и начнут готовить нарты и снаряжение для охоты. Может быть, удастся сколотить еще одну бригаду из молодых охотников. Дети кое у кого уже подросли, и пускай приучаются к охотничьему делу. В промартель прислали заказ на нанайский рисунок из самой Москвы. Будут готовить торбаза и рукавицы для выставки.
