Штормом налетела офицерская конница и тяжелым ударом смела первые части корпуса Твердовского. Твердовскому донесли о начавшемся замешательстве. Он выскочил из разрушенного здания полустанка, откуда руководил боем, и кинулся к ординарцам.
— Коня! — крикнул он бешеным голосом.
Напрасно выскочившие вслед за ним Володя и Кособочко уговаривали его вернуться, доказывая, что его место в штабе на руководстве операцией, а не в гуще схватки, где могут обойтись и без него. Твердовский не захотел слушать ничего.
— К черту! Я сам их, сволочей, зубами перегрызу. Замешательство? Отступление? У меня?
Он вскочил в седло и унесся, словно подгоняемый ветром.
Части корпуса медленно отходили под натиском свежей, невыдохшейся конницы Барбовича, засыпаемые градом снарядов конной артиллерии противника, когда в гуще боя появился Твердовский.
Он налетел на попавшегося ему навстречу командира полка.
— Что? Что такое? Почему отходите? Кто вам приказал, три черта вашей матери? Вперед!
Бледный комполка, с перевязанной обрывком рубашки головой, прижал пальцы к отсутствующему козырьку.
— Невозможно держаться. Лошади еле идут. Артиллерия нас не поддерживает, а они сыплют снарядами, как горохом. Полк потерял три четверти состава…
— Молчать! — крикнул Твердовский. — Трусы! Вперед! Кто не пойдет, будет расстрелян на месте. Я сам пойду в атаку в рядах, посмотрим, кто рискнет отстать от меня.
Ободренные присутствием любимого комкора, кавалеристы, отходя, подбирались и перестраивались к атаке. Вот они вытянулись длинной цепью по заснеженному нолю. Твердовский окинул глазами суровые истомленные лица ближайших, пелену снега перед цепью, на которой поминутно вспыхивали огни разрывов снарядов противника, бившего с открытой позиции прямой наводкой, и такую же черную колеблющуюся цепочку наступавшего врага.
Он вынул шашку, и поднятая кверху стальная полоса тускло блеснула.
— Товарищи! В атаку! Марш-марш!
Конная артиллерия белых загрохотала яростней, заливая стальным ливнем атакующих. Но он уже не мог остановить разъяренного натиска. За скошенными рядами вырастали новые.
Уже ясно виднелись ряды белых, тоже несшиеся навстречу, но в них началось замешательство. Некоторые сдерживали лошадей, некоторые поворачивали обратно.
И в эту минуту под самыми ногами несшегося рыжего жеребца Твердовского вскинулся к небу фонтан бурого дыма и огня.
Атакующие пронеслись мимо, видя, как офицерская конница поворачивает спины, и врубились в белые эскадроны. Корпус Барбовича обратился в неудержимое роковое бегство.
Когда дым разрыва рассеялся, соскочивший с коня полковой командир и ближайшие красноармейцы, подбежав к месту несчастья, с ужасом попятились.
На земле лежал совершенно разорванный труп рыжего коня командира корпуса, а под ним неподвижно вытянулось тело Твердовского, с ног до головы залитое кровью.
Командир полка закрыл рукой глаза. Нервы его, измученные за день, не выдержали, он сел на землю и в голос, как баба, зарыдал.
Глава двадцать шестая
ТРУДОВЫЕ БУДНИ
По обширному солнечному плацу, поросшему нежно-зеленой травой, гуськом, вкруговую, носятся на сытых, лоснящихся лошадях красноармейцы.
Краснощекий безусый краском, притопывая ногами в такт лошадиному бегу, весело командует нараспев:
— Во-ольт нале-ево… во-льт напра-аво!
Лошади послушно поворачиваются, подчиняясь шенкелям, молодые конники, пришедшие в армию на мирную учебу, старательно постигают премудрость конного строя, готовясь стать такими же доблестными бойцами революции, какими были их отцы и старшие братья, ушедшие с окончанием гражданской войны на покой, вложившие шашки в ножны, сменив их на плуги и молоты, для того, чтобы задавить разруху и воссоздать благосостояние республики неустанным и упрямым трудом.
На скамье под акацией, растущей посреди плаца, сидит, опираясь на палку, окруженный молодым комсоставом, сняв фуражку, седой человек, на куртке которого поблескивают два ордена Красного Знамени.
Лицо его перерезано от виска ко рту зигзагообразным лиловым шрамом, делающим неподвижной левую сторону. Но глубокие, живые глаза смотрят ясно и спокойно, а рука делает широкие и энергичные движения в такт словам.
— Можно только позавидовать вам, юные мои друзья, что вы пришли учить и учиться в настоящую армию. Сердце радуется глядеть вот на них, — он показал в сторону джигитующих конников. — Нам было трудней. Мы своими силами сколачивали армию из ничего. Из остатков царской армии, из сброда разутых, раздетых, голодных и смертельно усталых людей, у которых было только одно — желание победить. И мы с ними победили. Теперь ваш черед воспитать этих для побед. Будьте упорны в работе, не почивайте на лаврах! Грядущее таит еще много гроз. Еще не раз вас призовут к оружию для защиты революции. От вас же зависит, чтобы эту задачу вы смогли выполнить легко и с честью.
Внимательно слушают молодые командиры поучение старого солдата.
Он достает из кармана часы и смотрит на них.
— Ну, пора! Заболтался я с вами. Сейчас время завтракать. Распускайте команды. Да и я схожу перекушу чего-нибудь, а то нужно ехать на поля.
Он медленно встает на ноги, поддерживаемый руками командиров, и, простясь с ними, прихрамывая и опираясь на палку, идет через плац в направлении виднеющегося за деревьями сада дома.
Тяжело раненный в Перекопском бою, Твердовский, к изумлению лечивших его врачей, не надеявшихся на благополучный исход, переборол могучим организмом все раны, хотя и вышел из госпиталя с изуродованным навсегда лицом и укороченной на десять сантиметров левой ногой, полным инвалидом.
Но, несмотря на предложенную ему почетную отставку и ответственную хозяйственную работу, он не захотел покинуть родной корпус, сохранив командование им и усиленно занявшись воспитанием новых призывов красных конников.
Вместе с этим его потянуло на прежнюю работу по специальности, на землю. Он организовал в имении, на южной границе республики, где стоял корпус, силами красноармейцев образцовое показательное хозяйство. Всю свою энергию и знания он отдавал этой работе, и хозяйство вырастало с каждым годом. Корпус уже довольствовался сам, не нуждаясь в поставках.
В бывшем помещичьем доме и поселился сам Твердовский вместе с женой и сыном, которых увидел, наконец, после долгой, многолетней разлуки.
Но не только мирной учебой корпуса и сельским хозяйством занялся прославленный командир корпуса. Глаза его глядели дальше.
За рубежом советской страны, в каких-нибудь сорока верстах от штаба корпуса, насильно оторванные во время гражданской войны от советской родины, стоном стонали под помещичьим игом сотни тысяч тех самых крестьян, борьбой за освобождение которых начал Твердовский свою революционную работу. Забитые, затравленные, засеченные нагайками жандармов, они все же тянулись к зарубежным братьям, ставшим хозяевами жизни, с жадной надеждой на помощь и освобождение, и то там, то тут постоянно вспыхивали стихийные мужицкие восстания, заливаемые потоками крови, но непрекращающиеся, несмотря ни на какие репрессии.
О них постоянно думал Твердовский. Он связался тесно с подпольным ревкомом крестьянских отрядов и помогал борющимся чем мог: советом, продовольствием, укрывал беженцев, кормил их, пристраивал на работу до того времени, когда победа восстания даст им возможность вернуться в родные села.
Твердовский прошел на террасу дома, где его ожидала Антонина с приготовленным завтраком. Поздоровавшись с ней, он сел и, с аппетитом принявшись за еду, пробегал только что принесенные газеты.
— От партизан не приходили? — спросил он.
— Нет. Сегодня еще никого не было, — ответила Антонина.
Но в эту минуту из дома вбежал на террасу худощавый двенадцатилетний мальчик, сын Твердовского, и с таинственным лицом объявил отцу, что к нему пришли «те самые крестьяне!».
Твердовский быстро допил кофе и направился в свой маленький рабочий кабинет. Навстречу ему поднялись несколько крестьян в белых, расшитых цветными шнурами, свитках.
— Здорово, друзья! — сказал Твердовский, пожимая им руки. — Что скажете доброго?
— До тебя, батько, пришли, — ответил седоусый сгорбленный крестьянин, — за подмогой.
— Ну, ну, садись! Рассказывай, в чем дело!
Крестьяне сели. Седоусый, откашлявшись, продолжал:
— Вот, видишь, какое дело. Завчера переплыли реку с того берега двое наших. Ну и поведали, что у них там все готово на будущую неделю против панов. На тебя, батько, вся надежда. Подмоги!
Твердовский придвинул к себе блокнот.
— А сколько всего народу в отрядах?
— Да по всем селам и хуторам тысячи четыре наберется.
