же истина? — не скрывая досады, говорил Остапенко.
— Истина в том, что боевой потенциал полка складывается не только из воинского мастерства личного состава и готовности техники, но и из морально-политической закалки воинов, организованности и дисциплины в части. А здесь вы явно уступаете соседям. Сами отмечали на партийном собрании, что в ротах появились симптомы неорганизованности, начала страдать исполнительность, есть случаи нарушения воинской дисциплины. Говорили об этом?
— Так это для порядка, — отмахнулся Остапенко.
— Поэтому-то вы и не назвали в своем выступлении ни одной фамилии?
— Ну… Вы меня на слове ловите.
— Слово всегда делом должно подкрепляться. А у вас одно с другим расходится.
— Это как вас понимать?
— В прямом смысле. Вы обещали секретарю парткома, что будете отпускать офицеров на занятия в вечернем университете марксизма-ленинизма? Обещали. А что на деле? Пустили учебу подчиненных на самотек. Ни контроля за успеваемостью, ни помощи. Более того, ставите их в наряд или посылаете в командировки именно в те дни, когда они должны быть в Доме офицеров. Как прикажете вас понимать?
— Случайность.
— Если бы так… А вот секретарь парткома утверждает, что вы не понимаете значения идейно-политической учебы молодых офицеров и прапорщиков, считаете, что на занятиях в университете они «бьют баклуши», увиливают от службы.
— Я так не считаю, — перебил Остапенко.
— Но ведь говорили. И не раз. На служебном совещании, при составлении графика нарядов на месяц, во время развода караулов.
— Может, под горячую руку и сказал, — Остапенко смущенно потер подбородок. — Я разберусь во всем этом.
Смирнов видел, как трудно Остапенко признать свою вину. Щадя его самолюбие, Аркадий Васильевич не стал продолжать разговор на эту тему. Но как перевести беседу на его сыновей? Ведь обещал Галине Степановне, что не скажет Остапенко о своей встрече с нею…
Время шло, оба молчали, думая каждый о своем. Не найдя более гибкого решения этого щекотливого вопроса, Смирнов напрямую спросил у Остапенко:
— Как, Дмитрий Львович, семья, здоровье жены, сыновей?
— Спасибо. Все хорошо. С моими короедами не соскучишься. Совсем от рук отбились. Я — по полигонам. Мать — больно уж сердобольная. Хочу вот их в суворовское училище определить. Возможность такая есть…
Остапенко неожиданно замолчал, опять потер подбородок широкой ладонью. Потом быстро и убежденно заговорил:
— Представляете, неожиданно встретил сильное противодействие со стороны жены. Такая тихая, кроткая и вдруг как пантера: «Не пущу и все!» Свою жену не узнаю. Но ничего, рога обломаем!
— А может, она и права? — перебил его Смирнов.
Остапенко, видимо, не ожидал такого поворота в разговоре, поэтому удивленно переспросил:
— В чем, в чем права?
— Видите, Дмитрий Львович, мы с женой всегда сообща решаем семейные проблемы. И если кто-то из нас против — откладываем разговор, а со временем необходимость в нем сама по себе отпадает.
— У меня в семье другие порядки… И я твердо убежден, что командовать должен один. Иначе, что это за семья получится, если один — одно, другой — другое, — Остапенко развел руками.
— Не завидую я вашей супруге, Дмитрий Львович. Впервые с подобным домостроем встречаюсь. Если откровенно, не нравятся мне и ваши рассуждения об устройстве сыновей в суворовское училище. И знаете, почему?
— Скажите, буду знать, — Остапенко, хитро прищурившись, начал рассматривать орденские планки на тужурке Смирнова.
— Насколько мне известно, в суворовские училища принимаются юноши из многодетных семей или из семей, потерявших кормильца. К вам это явно не подходит. Значит, дело не в материальной стороне.
— Безусловно, — согласился Остапенко.
— Тогда выходит, что вы сознательно перепоручаете воспитывать своих сыновей другим людям.
— Почему перепоручаю? — возмутился Дмитрий Львович.
— Это я у вас должен спросить, почему?
Остапенко вновь принялся тереть свой подбородок.
— Если вы так думаете, значит, и другие могут подумать так же, — раздумчиво проговорил он.
— Разумеется. Жена ваша предвидела это. Вот и выходит, что не грех и к мнению жены прислушиваться.
Ничего не ответил Остапенко. Он задумчиво тер свой подбородок и молчал. Смирнов чувствовал, что мысль его собеседника работала сейчас с большим напряжением. Скорее всего, он анализировал все плюсы и минусы создавшейся ситуации. Но Аркадий Васильевич уже твердо знал — Дмитрий Львович не будет больше поднимать вопрос об учебе сыновей в суворовском училище.
…Вертолет дрогнул всем корпусом, резко пошел на снижение. Смирнов вопросительно посмотрел на капитана с голубыми петлицами, что сидел напротив.
— Прилетели, товарищ полковник, — ответил он и начал укладывать газеты и журналы в дипломат.
Как только распахнулась дверь винтокрылой машины, Смирнов увидел на летном поле подполковника Семенова, заместителя командира полка по политчасти, и майора Измальцева. Обоих политработников Аркадий Васильевич знал хорошо. Игорь Павлович Семенов — коренной туркестанец. Высокий, светловолосый, улыбчивый. Открытое лицо и коротко стриженные льняные волосы придавали ему веселый, задорный вид, говорили об энергичном, непоседливом характере. Олег Валентинович Измальцев служит под туркестанским солнцем всего три года. Он прибыл сюда по замене из Группы советских войск в Германии. В противоположность Семенову, он — низенький, смуглый. Полевая форма была ему великовата, делала неуклюжим. Секретарь парткома и в самом деле не любил быстрых и резких движений. Но за что бы он ни брался, делал все основательно, на совесть. В полку говорили: кто попал на зуб Измальцеву, тот так просто не выкрутится. Но Смирнов слышал о нем и другую характеристику: чуткий и верный товарищ, уважаемый в полку человек.
— Как долетели, Аркадий Васильевич? — Широко улыбаясь, Семенов протянул инспектору руку. — Мы уж беспокоиться начали.
Майор Измальцев четко отдал честь, коротко поздоровался:
— Здравия желаю!
— Признаться, огорчили вы меня своим письмом, — сказал Смирнов, здороваясь с секретарем парткома за руку. — В лучшем полку и вдруг…
— Олег Валентинович немного поспешил, я тоже огорчился когда узнал, что он написал письмо, — заговорил Семенов.
— А что же делать? Молчать? Нет, — твердо вставил Измальцев. — Вот и сегодняшний пример тому доказательство.
— Что-нибудь произошло серьезное? — насторожился Смирнов.
— Нет-нет, ничего не произошло, — успокоил Семенов.
— А я говорю, произошло, — нахмурился Измальцев.
— Давайте посидим вот здесь, в беседке, успокоимся и — все по порядку. — Аркадий Васильевич первый направился не к машине, ожидавшей их, а к трем пирамидальным тополям, под которыми стояла скамейка.
— Так какое событие вас сегодня взволновало? — спрятавшись в тень деревьев, спросил Смирнов у Измальцева.
— Буду краток. Во время постановки боевой задачи полковник Остапенко несколько раз грубо одернул своего заместителя подполковника Демидова, докладывавшего о готовности бронегруппы к маршу. Тот терпел-терпел, потом возмутился: «Товарищ полковник, пожалуйста, без оскорблений». Остапенко покраснел, повернулся ко мне и при всех коммунистах тоном приказа отрубил: «Разобрать Демидова на парткоме!» Я промолчал. А когда остались вдвоем, напомнил ему о недавнем разговоре, тогда нас было трое:
