Старший сержант перелезает через плетень, подходит к самому пожарищу и, сняв фуражку, долго смотрит на золу, на обгорелый, битый кирпич.
— Что, товарищ старший сержант, пригорюнился? Знакомые места, что ли?
Старший сержант оборачивается и видит генерала в кителе защитного цвета и с серовато-зелеными погонами. Генерал невысокий, плечистый, с широкоскулым лицом и чуть улыбающимися прозрачно-серыми глазами.
— Точно, товарищ генерал, знакомые… Батько з ненькою жили, — глухо говорит старший сержант и быстро надевает фуражку, оправляет ремень. — А де вони — люди не кажуть… Може, вбили, а може, зигнали…
Сержанту всего лет двадцать. На нем просоленная, выжженная солнцем гимнастерка, облегающая узкие плечи; за спиной старый, много раз стиранный вещевой мешок, а на груди, отливая вороненой сталью, чернеет автомат. Ватутин видит, что боец с трудом сдерживает себя, чтобы не заплакать, он весь поглощен созерцанием руин.
— Как вас зовут, товарищ старший сержант?
— Петро Дробот, товарищ генерал!
— Тяжело, товарищ Дробот, я понимаю, — произносит генерал и невольно задерживает взгляд на черепке макитры в жухлой траве. — Одно скажу: твое горе — это и мое горе, и горе всех наших товарищей, всего народа, можно сказать… Отомстим, Петро, и за твою мать и за отца!
— Був я на того фашиста злий, товарищ генерал, — тихо, сквозь зубы, цедит сержант, — а вже теперь зовсим лютий стану!..
Генерал кивает головой:
— Полк уходит! Догоняй, Дробот! Да помни: чем быстрее пойдешь вперед, тем меньше деревень сожгут фашисты. Это сейчас в наших руках… Ну, беги!
Сержант козыряет генералу и убегает — догоняет роту.
А Ватутин направился к поджидающей его машине, около которой столкнулся с командиром полка. Ватутин пригляделся к нему и узнал Федоренко.
— Здорово, гвардии подполковник Федоренко! — дружески воскликнул Ватутин.
— Здравия желаю, товарищ командующий!
Вся грудь офицера в орденах, да и держится он сейчас намного увереннее, спокойнее, словно находится в своем, хорошо обжитом доме.
— Ну, товарищ Федоренко, рад, что по Украине катишь? спросил Ватутин, оглядывая рослого, крепко сбитого командира. — Где родился-то?
— В Житомире, товарищ командующий, — сказал Федоренко и кивнул в сторону проходившей колонны солдат, словно они уже входили в его родной городок.
Ватутин указал на колонну:
— Полк твой?
— Мой, товарищ командующий!
Некоторое время Ватутин молча смотрел на солдат:
— Хорошо идут… Людей по штату?
— Полный состав, товарищ командующий!
Гремя гусеницами, «челябинцы» тащили тяжелые орудия на больших колесах. Артиллеристы, увидев генерала, приосанивались, проверяли на себе, все ли в порядке, принимали бравый вид.
Ватутин взглянул вдоль шляха. Конца войскам не было видно. Вдалеке, спускаясь с холма, двигалась на машинах мотопехота. В небе, патрулируя, пролетали штурмовики. По обочине, обгоняя тягачи, проехал, пыля, грузовичок, в кузове которого сидели две девушки в пестрых сарафанах, мужчина с положенным на колени футляром со скрипкой и еще несколько человек, одетых в военную форму, но без погон.
— Это кто такие? — поинтересовался Ватутин.
— Артисты, — сказал Федоренко и добавил уважительно: — Из Москвы, товарищ командующий. Политуправление прислало. Движутся с нами в походном порядке… Здорово пляшут девчата, да и поют хорошо. Бойцы довольны.
— Ты, брат, не только для солдат концерты устраивай, ты и крестьян зови, — заметил Ватутин. — На первый взгляд это как будто пустяки, а на самом деле важно…
— Слушаю, товарищ командующий!
— Какая твоя боевая задача? — вдруг спросил Ватутин.
— Форсировать Днепр, товарищ командующий! — каким-то другим, четким, напряженным голосом ответил Федоренко.
— Правильно! — сказал Ватутин. — Задача трудная. Гитлеровцы сидят на высоком берегу, но не сплошным фронтом…. Успех зависит от стремительности, с которой твои ребята переправятся через Днепр. Чем быстрее, тем меньше потерь…
Ватутин смолк, обратив внимание на лафет орудия. На нем лежал раненый. Повязка на его голове почернела от спекшейся крови, рот глубоко ввалился, под глазами темнели заметные даже издали широкие тени.
— Остановите-ка трактор! — распорядился Ватутин.
Федоренко помахал водителю «челябинца», сержанту в синем комбинезоне, и тот затормозил — трактор остановился, вздрагивая от работающего мотора.
Ватутин подошел к лежащему на лафете солдату.
— Почему везете раненого? — строго спросил он подбежавшего сержанта, грузина, ловкого и быстрого в движениях.
Тот сбивчиво доложил:
— Недавно ранило, товарищ генерал… Бомбил по дороге. Не успели в лазарет отправить.
Ватутин подошел к солдату и склонился над ним:
— Что, браток, тяжело?.. В госпиталь тебе надо!
Раненый поднялся на локте:
— Ось на Днипро подивлюсь трохи, тоди и в госпиталь можно…
Ватутин улыбнулся:
— На Днепр ты еще успеешь наглядеться! Вот поправиться…
— Та не отправляйте, товарищ генерал! — попросил раненый.
— Разрешите ему, товарищ генерал! — вступился за солдата сержант. — Он украинский человек, а я кавказский человек… Я на Куре родился, товарищ на Днепре родился… Хочет товарищ на Днепр взглянуть. Что тут скажешь? Его река! Не могу человека обидеть, в радости ему отказать… Разрешите, товарищ генерал!
— Нет, нет! — запротестовал Ватутин. — Он же совсем слаб, вы растрясете его. Обидеть не хотите — и погубите ни за что… Сейчас же отправьте его в тыл! Немедленно!
3
А навстречу машинам, войскам идут люди, идут оборванные, усталые, но оживленные. Они несут убогие узелки, жалкий скарб, на который не позарился враг. У женщин на руках дети… Вот, окруженные толпой, плетутся волы — тащат нагруженный доверху воз, на котором сидит седобородый старик со сплющенным картузом на затылке и дымит своей трубочкой-носогрейкой…
Куда идут эти люди?..
Ватутин вспомнил день, когда он ехал к Воронежу. Тогда так же навстречу, на восток, шли люди и так же несли свой скарб. Как невыносимо тяжело было глядеть на них тогда!..
А теперь народ возвращался к родным местам, пусть испепеленным войной, но к своим, издавна любимым. Люди знают, что поля их потоптаны, сады вырублены, хаты сожжены. И все же лица их не угрюмы, не полны отчаяния, люди озабочены предстоящим трудом, они уже ждут не дождутся, когда смогут взять в руки топор, лопату пилу, чтобы начать строить…
Толпа обтекает военные машины, и те уменьшают ход Волы неторопливо и как будто нехотя уступают им дорогу.
Крестьяне с любопытством рассматривает сидящего в своем вездеходе генерала. И вдруг прямо к Ватутину из гущи людей устремляется молодая женщина в пестром платке. Глаза ее широко раскрыты; она радостно улыбается и протягивает два больших румяных яблока.
— Возьмите, товарищи военные! Кушайте! — говорит она и, кинув на колени Ватутину яблоки, смущенная своей смелостью, тут же прячется за чью-то спину.
Ватутин приветливо машет женщине рукой, но та уже исчезла в толпе…
Идет высокий, опирающийся на суковатую палку, дед. Он в самотканых шароварах, в старой свитке — заплата на заплате, за спиной у него тощий мешок. Старик шагает не спеша, привычно переставляя ноги, и кажется, он может пройти так сотни и сотни верст.
— Откуда, дедушка? — спрашивает его Ватутин. — Куда?
Дед останавливается, кладет на палку длинные костлявые руки:
— До хаты идемо… Вид тих вороженькив-нимцив тикали…
Вокруг вездехода собираются крестьяне. Им хочется посмотреть на генерала, послушать, что он скажет. Дед подходит поближе, и Семенчук протягивает ему папиросу. Старик с достоинством берет папиросу и, поразмяв в ней табак, ждет, пока дадут прикурить. Он затягивается дымом с удовольствием.
— Эх, давно вже я доброго тютюну не палив!
Два загорелых паренька, выглянув из-за его плеча, тоже берут по папиросе и отходят в сторону. Затем к пачке протянулось еще несколько рук, и она мгновенно опустела.
— Берите, берите! — угощал Семенчук, раскрывая другую пачку.
— Ну, дедушка, расскажи, как же вы утекли от немцев? — спрашивает Ватутин и чуть наклоняется вперед, чтобы получше слышать.
— Як тикали? — неторопливо повторяет дед. — Той нимец нас, як худобу, гнав. Усих! Никого не жалив — ни малых, ни старых, ни жинок, ни дидов… Ось мени симьдесят рокив, и то зигнал…
— А что? — крикнула из толпы молодая женщина, которая подарила Ватутину яблоки. — Ты, дид Хвыля, у нас зараз молоденький. Еще семьдесят годков проживешь!
Дед Хвыля грозит ей пальцем.
— Не слухай оцей жинки, товарищ генерал, бо вона з роду дурна. А тикали мы от нимца з переправы…
И он рассказал Ватутину, как на переправе угнанный немцами народ попал вместе со своим конвоем под бомбежку. Конвоиры перепугались, попрятались, а народ в это время разбрелся потихоньку да полегоньку — кто в гай, кто в степь, а кто в балку. Так и утекли.
