А на этот раз он совсем не думал об опасности.
Жил он в Пушкинском поселке, в доме № 5, у Марии Петровны Евдокимовой. Как всегда, выходя из дома, переодевался. Мария Петровна никогда не интересовалась, куда и к кому он идет.
В тот роковой для него день Жан после завтрака надел черное длинное пальто, которое осталось от мужа Марии Петровны, надвинул на самые глаза шапку-ушанку, вытащил из-под подушки пистолет, похлопал им по ладони и сунул его обратно.
— Жан, а почему ты без пиджака, на одну рубашку пальто надел? — заметила Мария Петровна.
— Да мне здесь недалеко, быстро вернусь. — И, втянув голову в плечи, зашагал в Академический переулок.
Это было действительно недалеко от Пушкинского поселка. Жан шел в дом, где когда-то жили Толик Левков и Леонард Лихтарович, сестры Ирма и Эльза Лейзер.
В последнее время Жан начал давать Ирме поручения: она была связной с партизанскими бригадами, расположенными вокруг озера Палик в Логойском районе. Несколько раз Ирма успешно справлялась с заданиями. Правда, друзья предупреждали Жана, чтобы не очень полагался на нее, но он был уверен, что Ирма девушка разумная, — если попадет в руки фашистов, сумеет выкрутиться: она же фольксдойч — русская немка.
Очередная встреча с нею была назначена ровно на двенадцать часов дня. В запасе оставалось еще несколько минут, и Жан шел медленно, всею грудью вдыхая чистый, свежий, морозный воздух. С детства любил он быть вот так, под открытым небом. Его угнетали, давили потолок и крыша, стены, до которых можно дотянуться рукой. Только ради того, чтобы как можно реже попадаться врагам на глаза, он был вынужден теперь частенько сидеть в помещении. Зато каждая вылазка на улицу доставляла ему истинное наслаждение.
С бодрым настроением переступил он порог дома, в котором жила Ирма. Не успел сделать и несколько шагов, как целая свора дюжих гестаповцев навалилась на него сзади, уцепилась со всех сторон.
Жан изо всей силы рванулся, и они повисли на нем, как на карусели, но держались крепко, цепко, по-собачьи. Сколько их было, он в полумраке коридорчика не мог разглядеть. Вокруг образовалась живая стена.
Руки выкручивали за спину. Правую он успел вырвать и дал двум гестаповцам таких тумаков, что они больше уже не цеплялись за него, зато другие все же повалили его на пол.
Но Жан не сдавался. Еще двое гестаповцев, которых он крепко двинул ногами в живот, со стоном и криком выкатились на улицу. А из комнат выбегали новые, и они наваливались на него и друг на друга. Скоро Жану нечем стало дышать. Сначала ему скрутили проволокой ноги, только после этого общими усилиями, крепко держа руки, повернули лицом к полу, руки заломили за спину и тоже скрутили проволокой. Концы проволоки связали между собой, подогнув ноги так, чтобы он не мог ударить ими своих палачей.
Крепкие, откормленные гестаповцы стояли над ним, вытирая свои раскрасневшиеся морды, сопели и хрюкали от одышки. Они знали, что Жана легко не возьмешь, но не представляли, что он такой сильный и упрямый. Не часто им попадали в руки люди, наделенные такой физической силой и ловкостью.
А он лежал связанный и не верил себе, не верил своим глазам. Все казалось страшным сном: еще минута, еще две, он проснется и вздохнет с облегчением...
А страшный сон не проходил. Над ним стояли гестаповцы, сопели, пыхтели. Если бы он меньше вымотал их, может быть, они, по привычке, пинали бы его ногами, сгоняли бы на нем свою звериную злость. Однако его не трогали: слишком страшен он был для них, даже скрученный проволокой.
— Потащили! — приказал старший из гестаповцев.
Всей оравой они снова вцепились в Кабушкина и поволокли его на улицу. Почти к самой двери подъехал «черный ворон». Связанного подпольщика сунули в ненасытную пасть этой страшной машины. Другой «черный ворон» с гестаповцами стоял рядом.
— Форвертс! — раздалась команда.
Последний раз вольное голубое небо мелькнуло перед глазами, и в тот же миг все заслонил густой, непробиваемый мрак — гестаповцы с треском закрыли дверь.
Теперь настало время подумать: что же случилось? Предала Ирма? Или кто-либо выследил? Во всяком случае, фашисты могли прийти сюда только по следам Ирмы. Кроме нее, никто не знал о времени явки.
Что ж, допрос покажет.
Следователь Фройлик встретил арестованного еще внизу, возле входа в здание СД. Такой «почет» арестованному он оказывал впервые.
— Рад видеть вас, Жан, — льстиво сказал он и сразу же приказал гестаповцам развязать ему ноги. — К нам он сам идет, слышите?!
Гестаповцы бросились выполнять приказ. Когда крепко скрученные и онемевшие ноги были освобождены от проволоки, Кабушкин изловчился и дал пинка гестаповцу, который уже не видел опасности для себя и спокойно стоял около арестованного. Тот кувырком полетел в снег, потом вскочил и налетел на Кабушкина. Однако Фройлик остановил его:
— Не трогай! Нечего ртом мух ловить... Ведите арестованного ко мне..
В своем кабинете Фройлик был также исключительно вежливым. Приказал развязать Жану руки.
— Садитесь, Жан... Извините, я по кличке вас называю. Но я так привык уже к ней, что фамилию Бабушкин и имя Александр не всегда и вспоминаю...
«Гляди ты, удивить хочет... — насмешливо подумал про себя Жан. — Не много же ты знаешь, собачий сын... Мы с тобой еще потягаемся».
— Прошу сразу объяснить мне причину неожиданного нападения на меня и моего ареста... На меня налетели незнакомые люди и начали выкручивать мне руки... Что оставалось делать, как не сопротивляться?..
— Давайте разговаривать искренне, — заглядывая Жану в глаза, сказал Фройлик. — Вам не нужно притворяться невинным. Мы все знаем о вас, все, все!.. Начиная с тысяча девятьсот сорок первого года... И о вашей работе по заданиям подпольного большевистского комитета, и о связи с партизанами, обо всем буквально. Дело на вас заведено в СД давно. Искренне говорю: мы простим вам все преступления, которые вы совершили против великой Германии, но при одном условии, что теперь вы будете работать на нас. Мы хорошо знаем ваши способности и уверены, что если бы вы захотели, то могли бы искупить свои преступления честной работой на нашего фюрера!
У Кабушкина сразу возник план действий: нужно каким-то образом узнать у этого болвана, считающего себя хитрецом, что же привело к аресту и какова глубина провала, кто арестован еще?
— Вы сначала объясните мне, господин начальник за что меня арестовали? Я ничего плохого не делал, жил тихо, пристойно, и вот что получилось...
У Фройлика от нервного напряжения передернулись толстые губы и запрыгала бровь. Ему трудно было сдерживаться и играть роль ласкового, гостеприимного хозяина. Но следователь боялся поспешностью испортить дело. А может, и клюнет еще? Вот была бы находка! Нужно припереть его фактами, тогда он станет более сговорчивым.
Незаметно нажал кнопку и приказал:
— Привести сюда Лейзер.
Да, теперь Жану кое-что стало понятно. Но выводы делать рано, нужно подождать, что будет дальше.
Ирму трудно было узнать. Она казалась тенью. Палец на одной руке черный. Рука вся распухла. Шла Ирма тихо, осторожно, еле переставляла ноги. Видно, девушку сильно истязали.
— Знаете ее? — спросил Фройлик.
Жан молчал. Он пристально, неотрывно смотрел на Ирму. А она, сделав еще два шага в его сторону, протянула искалеченную руку.
— Прости меня, Жан!.. — вырвалось из ее груди. — Я все вытерпела, но, когда подключили ток к пальцу, не хватило сил... Прости! — И бросилась перед ним на колени.
— Вывести! — приказал Фройлик.
Ирму вывели.
— Ну, так что же вы решили, господин Бабушкин? Теперь вы видите, что мы хорошо знаем, кто вы такой и что вы сделали в ущерб великой Германии. Надеюсь, разговор сейчас у нас будет откровенный.
— Снова повторяю, что я ничего не знаю, — открыто глядя в глаза следователю, ответил Жан.
— Ах, ты так, собака! — вырвалось у Фройлика, и привычным движением он сунул арестованному кулаком в зубы. Но Жан даже не пошатнулся, только мотнул головой. В тот же миг сильный, резкий удар своротил челюсть Фройлика. Следователь заревел, как кабан на бойне: дикий, низкий горловой вопль постепенно превратился в визг. В комнату ворвались сразу пять гестаповцев — кто с резиновой дубинкой, кто с ножкой от стула, кто с хлыстом из телеграфных проводов. На Жана посыпались удары со всех сторон. Сначала он успевал отвечать одним ударом на десять, но и его могучее тело не выдержало такой старательной молотьбы.
Больше часа валялся он без сознания на полу. Потом его затащили в подвал и бросили в каменный мешок.
Очнулся не скоро. Сознание возвращалось постепенно, пробиваясь сквозь густые клубы темных туч. То вдруг возникало какое-то осознанное, осмысленное ощущение или воспоминание, то исчезало, заглушенное приступом нестерпимой боли.
«Как попала Ирма к ним в руки? — была первая мысль Ивана Кабушкина. — По ее виду и поведению можно судить, что не сама пошла. Но что нашли у нее, что знают эти выродки, к чему прицепились?»
