— Пришли, сделай запрос… Я выполню все мои обещания… Ты пройдешь коридором из Грозного, и к весне, когда все будет кончено, мы встретимся с тобой в Ницце, где уже встречались… Обсудим наши дальнейшие планы…
— Где гарантии, что коридор настоящий?..
— Гарантии в нашей дружбе… В нашем общем бизнесе… В победе новой российской власти… Прощаюсь, Шамиль… Запомни, к тебе подойдет человек… («Человек… Человек…») — отражался голос от невидимых круч и откосов. Пропал, оставив легкие трески, словно кто-то сминал кусочек серебристой фольги.
— Будем готовить прорыв, — обратился Басаев к командирам, молча следившим за его разговором.
Безрукий Ахмат поднес цветастый тяжелый чайник, и Басаев, помогая калеке, придерживал горячий фарфоровый носик, пока в пиалу лился черный пахучий настой.
Командиры уезжали в джипах. Хрустальные фары ослепительно вспыхивали, вылизывали стены, ограды, проезжую часть. Тут же гасли, превращаясь в тусклые пятна габаритов. Скрывались за углом рубиновые хвостовые огни. Басаев подозвал начальника разведки, маленького, с красноватой бородкой, ловкого, как обезьяна, Адама:
— Арби сегодня забрал двух пленных, передал тебе. Хочу на них посмотреть.
— Поедем, Шамиль. Посмотришь пленных. Я их собирался допрашивать.
Адам, ловкий коротышка с длинными могучими руками, поросший рыжей шерстью, покатился во тьму, и казалось, он, как шимпанзе, бежит, опираясь рукой о землю.
Из темноты возник преданный одноглазый Махмуд с неразлучным пулеметом, опоясанный зубастой лентой.
— Будем готовить отход, — сказал Басаев, глядя, как на свежей могиле догорают две робкие свечи. — Цех в третьем микрорайоне подлежит ликвидации. Возьми людей, возьми канистры, возьми огнеметы. Готовый товар заберешь, а остальное — в пепел. Нам не нужны следы и свидетели.
Речь шла о маленькой фабрике по производству героина, где работали пленные. Этиленовые пакеты с белым, как снег, порошком тайно, даже в дни жестокого штурма, отправлялись из города. Неведомыми путями и тропами, в ручной колымаге беженца или в цистерне русского наливника, попадали к надежному ингушу, торговавшему в Назрани металлическим хламом, к добродушному осетину, державшему на рынке Владикавказа лоток свежей зелени. Товар уходил на север, в русские города, где расторопные чеченцы диаспоры сбывали его верным торговцам. В московских дискотеках, среди мерцающих призрачных вспышек, у девиц стекленели глаза. Словно радужные нефтяные разводы, текли видения. Бармен за стойкой превращался в прекрасного ангела, уносил счастливую пленницу в райские сады. Деньги от наркотиков отдавались надежным банкирам или шли на подпольные рынки оружия, где продажные офицеры русской разведки грузили в трейлеры ящики автоматов, гранатометов, переносных зенитных ракет в смазке, с заводской маркировкой. Позже, в горах, от удачного пуска ракеты взрывался боевой вертолет, и гибнущий летчик, помещенный в сферу огня, кричал напоследок по рации: «Прощайте, мужики!»
— Товар заберешь с собой. Пойдем на прорыв, повезем его на салазках, — повторил Басаев, готовясь нырнуть в джип.
К нему подбегал репортер Литкин, держа за ручку портативную телекамеру. Малиновый берет, косо сидящий на вьющихся волосах, делал его похожим на карточного валета.
— Шамиль, я ненароком услышал, ты едешь допрашивать пленных. Возьми меня с собой.
Басаев поморщился, ему не хотелось связываться с навязчивым репортером. Но тот умудрился войти с ним в близкие, почти дружеские отношения. Сопутствовал ему под обстрелами, на совещаниях и допросах, во время трапез и молитв, уверяя Басаева, что делает о нем кинолетопись. Фильм об отважных защитниках Грозного. Фильм о Шамиле Басаеве. На эту уникальную ленту уже нашелся заказчик — крупнейшая парижская телестудия, и уже через месяц фильм увидит Европа. Свое рвение Литкин совмещал с неподдельной отвагой. Снимал среди разрывов. Просовывал телекамеру в бойницы, навстречу атакующим русским. В дымный люк подбитого танка, где висели клочья растерзанного экипажа. Вел объективом по свежим могилам, по шеренгам бойцов, по зеленому флагу, простреленному русскими пулями. Его соседство раздражало Басаева, но он терпел, отдавая должное его опасной, полезной для чеченцев работе.
— Садись, — сказал он Литкину, пропуская в глубину джипа его малиновый бархатный берет.
Помещение разведки находилось в глубоком подвале, в бомбоубежище, над которым горбилась безжизненная руина дома. В бетонных отсеках работал дизель, хранилось топливо, отдыхала на тюфяках охрана. В отдельных боксах содержались пленные. В комнате для допросов горела под потолком голая лампа, на столе валялась замусоленная тетрадка, несколько железных стульев косо стояло у стен. Басаев опустился на стул, выставил ногу в начищенном ботинке, к которому прилипла могильная глина. Литкин выбирал поудобнее угол, целил камеру в пустоту, где, как он полагал, будут поставлены пленные. Начальник разведки Адам положил на стол японскую портативную рацию с мигающим зеленым глазком. Вышел из комнаты, и было слышно, как он, удаляясь, отдает приказания охране.
Ввели пленных. Шаркая тяжелыми замызганными ботинками, без бушлатов, в мятой пятнистой форме, держа перед собой скованные наручниками руки, вошли двое, понукаемые охраной, которая подталкивала их несильными тычками, поставила у стены перед сидящим Басаевым. Оба избитые, с малиновыми синяками и ссадинами, с запекшимися царапинами и отверделыми катышками крови, оставшимися от осколков, стояли, освещенные голым жестоким светом лампы. Один высокий, плечистый, с крепкой, как древесный ствол, шеей, с мускулистой грудью, выступавшей из растерзанной рубахи, угрюмо и затравленно, исподлобья, смотрел на Басаева. Другой, ниже ростом, щуплый, ссутулился, косо сдвинул стопы, вытянул худые костяшки грязных кулаков, на которых краснели глубокие царапины и порезы. На его землистом, с бескровными губами лице ярко и отрешенно сияли синие, словно невидящие глаза. Он казался слепым, не замечавшим бетонных стен, расставленной мебели, присутствующих грозных людей. Смотрел сияющими глазами сквозь стены, словно там, снаружи, что-то приближалось к нему, незримое для остальных, предназначенное ему одному.
— Они убили певца Исмаила Ходжаева, — сказал начальник разведки, упирая в стол растопыренные короткие пальцы, покрытые кольчатой рыжей шерстью.
Басаев встал, приблизился к пленным. Почувствовал, как кисло пахнут их немытые тела, пережившие испуг, избиение, — так пахли пленные и заложники, мужчины и женщины, все, с кем ему приходилось встречаться.
— Контрактники?.. Срочной службы?.. — спросил Басаев тихо и вяло, прикрыв свои жгучие чернильные глаза коричневыми сонными веками.
Пленные молчали, словно не расслышали слов, не поняли, к кому обращен вопрос.
— Контрактники?.. Или срочной службы?.. — так же вяло и монотонно повторил Басаев.
Начальник разведки, закипая негодованием, злым пузырящимся голосом крикнул:
— Отвечайте, суки, а не то языки повырежу!
— Срочной службы, — торопливо ответил высокий. Пригнул голову, забегал глазами, словно искал, откуда последует удар.
Литкин зажег колючую яркую лампочку, снимал, водил камерой. Пленные испуганно на него озирались, принимая за источник предстоящих мучений.
— Звание?.. Имя?.. — Басаев, не повышая голоса, медленно и привычно раскручивал спираль допроса.
— Сержант Клычков… — ответил высокий. Собственное имя, произнесенное вслух, причинило ему страдание, словно враги, завладевшие его телом, теперь, узнав его имя, приобрели над ним окончательную губительную власть.
— Ты?.. — повернулся Басаев к худосочному пленнику.
— Рядовой Звонарев…
— Воинская часть?.. Командир?..
Пленные молчали. Один зыркал исподлобья заплывшими от синяков глазами. Другой вытянул тонкую шею, словно заглядывал через забор, стараясь разглядеть недоступное для остальных видение.
— Суки, я вам языки плоскогубцами вырву!.. — закричал начальник разведки, взбадривая себя истошным криком. — Обрезками языков будете давать показания!..
— Первый полк, четвертая рота, второй взвод… Взводный лейтенант Пушков… — сипло сказал сержант, проталкивая колючие слова сквозь сухое горло, словно они, выталкиваясь, кровенили гортань.
Басаеву не нужны были эти признания. Неинтересны были эти две запуганные и забитые жизни, явившиеся перед ним в тускло освещенном подвале, чтобы через мгновение исчезнуть, забыться навек, слиться с тусклыми безымянными тенями, которые когда-то возникли на его пути и бесследно пропали, обременив слух криком боли или мольбой о пощаде, отяготив взгляд зрелищем мертвого тела. Ему важно было узнать, почему на этом участке, где были захвачены пленные, штурм не ослабевает, несмотря на потери. Почему именно здесь сосредоточены главные силы танков и артиллерии. Почему по этим кварталам и днем и ночью долбит авиация. И что может значить затишье на соседнем участке. Быть может, именно там ослаблена группировка русских. Именно там поредело кольцо обороны. Разомкнуты стыки полков. Существует возможность прорыва. Но два этих русских пленных не развеют его сомнений. Оглушенные, раненые, станут невнятно бормотать и сбиваться, выхаркивая после ударов шматки крови. И либо их живьем обменяют на пленных чеченских бойцов, либо их мертвые изуродованные тела кинут русским взамен на таких же изуродованных мертвых чеченцев.
