Русанову немцев не было видно: мешала броня фонаря.
— Где там фрицы?
— Догоняют! Разошлись по два… Вот пошли в атаку на фланговых…
Тихонов облизнул сразу пересохшие губы. Расставив пошире ноги, заклинил себя между бортами кабины. Ноги обрели устойчивость, а руки мелко дрожали.
Майор стал убавлять скорость, уменьшил обороты мотора почти наполовину. Взгляд в форточку: налево — назад, направо — назад.
«Илы» Шубова и Маслова со своими ведомыми накренились и, показывая друг другу спины, пошли с фланга на фланг, уводя за собой атакующих… Прошло несколько секунд — кривые их полета пересеклись у него за хвостом. И в это время сзади рванулась в воздух хлесткая пулеметная очередь. Пулемет стрелка чуть помолчал и длинно выдохнул огнем навстречу врагу. Линия атаки «сто девятых» надломилась, и они пошли вверх…
Теперь Русанов, добавив мотору мощности и снижая еще больше свою четверку к земле, старался набрать потерянную скорость полета, чтобы помочь занять свое место в строю проскочившим над ним «илам». Собрал снова своих в кулак — Маслов и Шубов летели рядом.
А немцы? «Мессершмитты» вышли вверх на фланги группы и плыли параллельным курсом. В атаку пока не шли. Наверное, думали: «Что же произошло? Какие такие задние пулеметы? Откуда?» Но вот, видно, совещание кончилось. Решили еще раз попробовать ухватить кого-нибудь за «бок».
— Пилоты! Атака, не зевать!
Обе пары друг за другом падали на один фланг, на Маслова, Шубов крутым разворотом стал выводить свою пару «мессерам» в лоб. Маслов выжидал, смотрел, как сокращается расстояние.
— Пора! Разворот!
И опять Маслов несся боком на Русанова, обходя пару Шубова спереди.
Ведущий немец, видя, что «илы» уходят из его прицела, послал вслед штурмовикам метров с пятисот три длинные огненные очереди, но они пролетели за хвостами. Не попал. И сразу кинулся от Шубова вверх.
Тихонов смотрел через прицел, как «мессер» отворачивал от его и соседнего пулеметов. Ведущий немец на пикировании набрал большую скорость, и теперь она его выносила на пулемет.
Второй отвернул раньше и был не опасен.
А этот… прижал пулемет к плечу… Злорадная, торжествующая ухмылка перекосила лицо. Немец заслонил собой все кольца прицела. «Ох и хорошо! Получай!» Пулемет бил в плечо, стремился вырваться из рук Отпустил спусковой крючок. Посмотрел влево. На самолете Пошиванова от заднего пулемета тоже тянулась к немцу огненная струя. «Мессершмитт» вспыхнул, уносясь от них все дальше влево…
Радость победного возвращения у штурмовиков была недолгой. Через несколько минут после их посадки пришли домой и «яки». Одного у них не хватало — летчик выпрыгнул из горящего самолета над территорией противника.
Осипов закончил с новыми летчиками наземную учебу, проверил в полетах, и командир полка раздал их по эскадрильям для ввода в бой. Лично Матвею не хотелось в его положении брать на себя ответственность за чью-то жизнь, но Мельник все же уговорил… Теперь он и на земле, и в полете был не один — учил молодого летчика войне.
В молоденьком сержанте еще жила детская непосредственность — все его думы и переживания можно было прочесть на широкоскулом лице, а черные раскосые глаза доверчиво смотрели на окружающий мир.
Осипов уже сделал в паре с Борубаем несколько боевых вылетов, но не увидел в них инициативы своего ученика. Злость войны и ненависть к врагу не проснулись пока в его сердце. Он еще не видел горя и смерти близких, его самого не опалила боль раны, не испугала близость собственной смерти. Миллионы убитых на войне за тысячи километров от родного аула — абстракция цифр. Это не похоронка на отца или брата, когда смерть превращается в конкретность и заставляет оставшихся в живых страдать.
Глядя на Борубая, Матвей вспоминал свой первый день войны: они, лейтенанты и сержанты сорок первого, тоже не видели и не чувствовали смерти, пока она их не ударила наотмашь. И у тех, кого война не убила сразу и не искалечила, смелость незнания постепенно сменилась зрелой настороженностью, злостью и напористостью в бою, потому что только неослабное напряжение позволило превозмочь себя, извечный инстинкт самосохранения, и идти в огонь, не убегать от врага, а нападать и, даже защищаясь, побеждать.
Осипову не хотелось, чтобы Борубай оказался игрушкой случайности. Он надеялся, что его ученику достанется посильная ноша. Только пройдя через огненное горнило испытаний, юноша мог стать настоящим мужчиной. Булат родит жар и холод, только сталь надо правильно закаливать.
Потеплело. Небо хмурилось, воздух над опушкой леса туманился, а настроение у летчиков в полку было праздничное… Линия фронта отодвинулась далеко на запад. Окруженные в городе фашистские войска явно доживали последние дни. Кольцо вокруг города все больше сжималось. Надежды немцев на деблокирование рухнули. Со своими их теперь связывало радио да транспортные самолеты, пробиравшиеся к ним в плохую погоду и ночью.
Осипов и Борубай собирались лететь. Матвей, поздоровавшись с Петровым, с улыбкой смотрел, как его ученик, чуть наклонив голову набок, принимал доклад о готовности самолета к вылету. Сержанту, видимо, было мучительно неловко стоять перед рослым Зарубиным — воентехником второго ранга. Наверное, он не мог примириться с такой ситуацией, что сержанту докладывает старший по званию. Тем более что в его народе старший всегда почитается и уважается младшим. Чувствовал Матвей это по их отношениям, потому что за все время их совместной службы он еще не слышал от пилота других слов, кроме «хорошо, командир», «сделаю, ага [13]», «виноват, агай [14]».
…Борубай смотрел на самолет, как на живое существо… Глаза осматривали, а рука гладила железо крыла и мотора, дерево фюзеляжа, как будто бы перед ним был не штурмовик, а конь. В частях машины виделись ему холка, грудь и круп горячего скакуна. Техник часто слышал, как летчик говорил «илу» одному ему понятные слова, но тактично молчал. Зарубин был старше своего летчика на тринадцать лет, и в нем боролись сложные чувства. Его не беспокоили их воинские звания. Он был выше этих обстоятельств. Для него пилот — всегда командир, а в данном случае не только командир. Ему хотелось помочь Борубаю быстрее повзрослеть. Он видел в нем своего младшего брата, а иногда и быстро выросшего сынишку. Борубай был у Зарубина уже пятым командиром за войну. И он поклялся перед памятью погибших сделать все, что в его силах. Он до слез был рад случаю, который свел Борубая с Осиповым, соединил их судьбы в одной паре, зная, что Матвей отдаст ученику все, что знает и умеет, не оставит его в минуту испытаний без помощи.
«Ох, как трудны первые шаги, а они часто определяют длину дороги жизни».
…«Илы» летели низко над землей. Под крылом в неширокой лесной просеке, как в высоких берегах, струился ручеек железной дороги, пробирающейся к Великим Лукам. Рыхлые, грязно-серые облака висели над самой кабиной, а впереди взгляд упирался в водянистую промозглость. Когда до города оставались считаные километры, видимость начала улучшаться, а облачный козырек чуть приподнялся вверх. Уже можно было что-то увидеть и на земле, и впереди себя.
— Самая погода для транспортников… Готовь оружие! Смотреть внимательно! Я буду связываться с командным пунктом… Молот!… Я — Триста двенадцатый, цель — артиллерия на железнодорожной станции, буду через две минугы…
— Я — Молот! Цель подтверждаю. В воздухе спокойно.
Лес кончился, и на снегу показалась грязная рыже-красная куча битого кирпича. Хаос набок поваленных крыш и еще чего-то, что раньше называлось домами, заводами, станцией и улицами, было городом. Жиденький огненный фейерверк взвился перед носом самолетов Осипова и Борубая… Мимо.
— Давай, Бору, чуть вправо. Где-то тут, в развалинах пакгаузов, еще есть артиллерия. Не видно только.
