— Да заткнись ты, Ядренко! — рубанул рукой воздух Василий. — Чего ты не на шутку раскаркался! Вечно тебе везде смерть мерещится!.. Запугать нас хочешь?… Мы — молодые, и никакая пуля нас не возьмёт. Так, капитан Зенин?
— Твои бы слова — да до Бога! — хохотнул тот. — Ну что, готовы, братья-близняки? Тогда — за мной!..
Капитан Зенин, к своему сожалению, но ещё к большему сожалению, братьев Котляковых, просчитался: медики женского пола в их медчастъ не прибыли. По какой причине — это никому не было известно.
— Не расстраивайтесь, пацаны, — успокаивающе прогудел лысеющий не по годам майор, — нет девочек сегодня, завтра прибудут. Или послезавтра. Короче, на днях, а может, и раньше, девчата к нам — ещё не обстрелянные и не обцелованные — обязательно прибудут. А пока, — майор дотянулся до шкафчика и осторожно извлёк из него колбу со спиртом, — а пока, если не возражаете, проведём маленькую репетицию предшествующему балу по случаю скорого прибытия красавиц-дам в нашу доблестную геройскую медсанчасть.
… Через полчаса все собравшиеся у медиков оживлённо радостно гудели, жестикулируя рассказывали что-то, то, дело перебивая друг друга. Потом майор, на правах старшего, заставил всех замолчать и попросил Валентина:
— Кошляков, слышь, будь другом, прочти нам что-нибудь из своих… произведений!.. Просим!.. Сообща просим!..
Валентин не стал отпираться, только спросил:
— Мужики, вам грустное стихотворение преподнести и, весёлое?
Все тотчас зашумели, заспорили, а майор негромко сказал:
— Валентин, читай на своё усмотрение…
Валентин привстал за столом, держа пустую кружку и ред собой и чуть хрипловатым голосом прочёл:
Раз цыганка молодая,
Прострелив огнём очей,
Предложила: «Погадаю
Тебе, щедрый казначей…»
Что ж, девица-симпатяга,
Погадай, не откажусь.
Только щедрым казначеем
Вряд ли нынче окажусь.
Кошелёк мой пуст, я — нищий,
И за труд — не заплачу…
Что смогу? Лишь поцелую:
Только это по плечу.
А цыганка-черноглазка
Улыбнулась мне в ответ:
«Приходи на край деревни,
Как погаснет в окнах свет».
Я пришёл, когда стемнело,
Дина встретила меня…
До утра у нас хватило
Страсти пылкой и огня…
А потом она исчезла —
Мерин бричку уволок…
А уехала цыганка,
Прихватив мой кошелёк…
Лейтенант окончил читать своё стихотворение и замолчал, вместе с ним молчали и его слушатели, словно пережёвывай, переваривая в уме только что услышанное. Потом Валентин, робко улыбнувшись, сказал:
— Аплодисментов мне, ребята, не нужно. Лучше наполните мою кружку крепчайшим спиртом…
Майор молча потянулся за колбой…
Разошлись от медиков поздно. И без песен…
«КЛЫК — ОН И ЕСТЬ КЛЫК!..»
Митька Клык пил очень много, но особенно сильно не пьянел. Этой его завидной способности очень удивлялась мать Васечки: ты смотри, самогоняру — холера его забери! — хлещет трёхлитровыми банками, почти ничем не закусывает и с ног не валится, даже не шатает его из стороны в сторону, как бывало давеча, до войны, пьяных мужиков хутора Полежаева.
Васечка не пил. Совсем не пил.
— Вы меня не насилуйте, господин старший полицейский дядь Митя, я же ещё годами не созрел, — говорил Клыку в своё оправдание Васечка, — вот как подрасту ещё чуток да телом окрепну и заматерею, тогда мы с вами…
— Брось трепаться, сынок безусый. Телом он, видите ли, окрепнет… Синичку — хоть в пшеничку… — прикуривая немецкую папироску от немецкой зажигалки, отвечал ему Клык. — Небось, когда захочу, чтобы ты выпил — не отвертишься! Я тебе враз уши пообрезаю… А пока живи, желторотик: просто жалко мне тебя, недотёпу тщедушного…
Клык, по неписаным правилам, вернее — по своим правилам, установил, кто и когда его — представителя новой власти — в хуторе кормить должен и поить. В этот, по его личному графику, день, он должен был идти на обед до Верцы Хомяковой.
— Слушай, сынок безусый, у вас тут, на хуторе, бабёнки путёвые хотя бы имеются? — хмуро спросил он Васечку, неторопливо и по-хозяйски шагая к хатенке Верцы, которая совсем недавно получила с фронта «похоронку» на мужа и до сих пор, с утра и до вечера, лила по нём солёные слёзы.
— Чего? — не понял сразу Васечка.
— Ах, какой ты бестолковый! Я у тебя спрашиваю — бабы или девки хорошие в хуторе имеются? Чтоб красивые были да сисястые!..
Васечка смутился:
— Да вы что, господин старший полицейский, у нас хутор маленький: если и есть женщины более-менее в хорошем возрасте, так они все замужем.
— А мужья их где?
— Известно где, — воюют.
— С кем? На чьей стороне?
Васечка, словно подавившись давно не виданным куском колбасы, икнул, сразу замолчал. А Клык, с презрением мотнув головой из стороны в сторону, выдохнул:
— Не хутор, а дерьмо какое-то… Ну, а Верца Хомякова, к которой мы топаем, она как из себя?
Васечка неопределённо пожал плечами:
— Так себе… Стара она для меня…
— Балбес ты, сынок безусый! Ну, ладно, это её хоромы? Тогда заходим…
Верца уже поджидала «дорогих гостей»: Васечка ещё накануне предупредил её, что именно сегодня, в такое-то время, её посетит представитель нового порядка, господин старший полицейский Митька Клык.
Они вошли. Верца сразу же испуганно уставилась в единственный глаз старшего полицейского.
— Милости просим к столу, — дрожащим голосом произнесла Хомякова, — чем богаты — тем и рады.
Клык небрежно сбросил тулуп и шапку на лавку и, окидывая хозяйку оценивающим взглядом, от которого та съёжилась поневоле, неторопливо уселся за стол. Васечка, как тень, последовал за ним. Верца выставила два стакана, наполнила их мутноватым на вид самогоном.
— Это вам для сугрева, — сказала она и собралась было отойти от стола.
— Стой! — резко выдохнул Митька. — Куда торопишься, хуторянка? А ну-ка, присядь!
Верца испуганно и безропотно села к столу.
— Теперь бери стакан и пей! — приказал Клык.
— Господин полицейским, этот — второй стакан — я для Васечки приготовила. Ему этот стаканчик…
— Васечка твой, чтоб ты знала, совсем и категорически не пьёт спиртного. Так что — не упирайся, разлюбезная хуторянка!.. Пока я не осерчал…
Клык поднял стакан, стукнул им по стакану в руках Верцы и опрокинул резко всё содержимое в свой гнилозубый рот. Скривившись, он шумно занюхал корку хлеба и снова положил её на стол. Поднял голову и единственным глазом словно пронзил Хомякову насквозь:
— Ты чего не пьёшь? За падло меня принимаешь?! Или травить, родемая, хочешь?! А ну!.. — и он громко бабахнул кулаком по столу.
Верца быстро выпила самогон, задохнулась-то ли от волнения, то ли от крепости самодельного напитка — и, схватив кружку с водой, жадно припала к ней. Клык удовлетворённо хмыкнул и повернулся к Васечке.
— Ну что, набил ты своё брюхо? — спросил он.
— Да… вроде бы… нет ещё… — с набитым ртом промямлил, промычал Васечка. — Я… только… начал…
Митька сурово сдвинул брови, предостерегающе, как опасная кобра, зашипел:
— А я думаю, что ты уже основательно пожрал. Одевайся и быстренько дуй отсюда. Пока, как говорится, трамваи ходят… Только далеко не уходи, около дверей потопчись. И смотри: чтобы сюда ни одна душа не вошла! Тебя это тоже касается, сынок безусый: войдёшь только тогда, когда я тебя окрикну и позову. Понял?…
Васечка вдруг всё понял. Понял, что задумал жестокий Митька Клык. Он медленно повернул голову в сторону ненастной Верцы и тотчас встретился с её молящими о помощи, о заступничестве глазами. Но чем он мог помочь своей дрожащей от предстоящего ужаса землячке, чем? Он сам сильно, как огня, боялся Клыка. Боялся до смерти, хотя тот ещё ни разу не наказывал его, даже не обругал крепко.
Васечка оделся и уже подходил к двери, когда услышал вдруг почему-то осипший голос своего начальника:
— Наливай ещё, Верца! Выпьем за неожиданное знакомство. Да ты по полной наливай, чтобы глаза не вваливались…
Васечка вышмыгнул за дверь, но в сенях остановился, прислушался. Вначале всё было тихо, лишь ровно гудел неразборчивый голос Клыка. Затем что-то громыхнуло и испуганно взвизгнула Верца. Снова что-то громыхнуло, будто упала тяжёлая вещь. И тут же дико заголосила Верца:
— Ой, не надо!.. Не трогайте меня!.. Не трогайте, я женщина честная!.. Не надо!..
Митькиного голоса уже не было слышно, но слышно было, как падает и разбивается вдребезги посуда, как то и дело вскрикивает и воет Верца. Но вот взвыл и Клык: видимо, саданула его чем-то Хомякова.
— Ах ты, стерва! — услышал Васечка яростный крик старшего полицейского. — Ты на представителя власти руку поднимаешь!.. Застрелю, суку!.. А ну, ложись, ныряй в постель падло, добровольно!.. Считаю до трёх!.. Один!.. Два!..
