- Скажи ему, - ответил, Николай Павлович, - что я коммунист, а он - фашист. Руки его обагрены кровью советских людей.
Пленный стал бормотать, что он не фашист, он - летчик-спортсмен. Но спесь с него уже слетела. Он еще что-то пробормотал, потом глянул на Акимова, снова - на Тарасенко и, обращаясь к переводчику, сказал: [32]
- Я нигде не встречал таких храбрых летчиков, как в России. Они умеют воевать.
У Акимова дрогнули плотно сжатые губы, он сделал шаг вперед, процедил сквозь зубы: «Гад!». Тарасенко торопливо схватил его за рукав. Немец отшатнулся. Перевод ему не потребовался.
После этой встречи пленный стал разговорчивее. Он охотно нарисовал схему своего аэродрома, показал места стоянок самолетов, рассказал, сколько и какие машины там базируются.
Через несколько часов, как только стемнело, наши самолеты отправились на «обработку» этого аэродрома. Бомбили непрерывно, всю ночь. И на следующую тоже.
После этого вражеский аэродром бездействовал несколько дней.
Испытание огнем
Теперь мы знаем: еще 18 декабря 1940 года Гитлер утвердил план «Барбаросса» - документ категоричный, в котором не проскальзывало и тени сомнения в гибели Советского Союза. «Германские вооруженные силы, - говорилось в нем, - должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии… Основные силы русских сухопутных войск, находящихся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого передвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено.
Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга - Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, оставшийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации».
Поход на Советский Союз Гитлер считал всего-навсего кратковременной кампанией. Все, казалось, было взвешено и учтено фашистским командованием. 190 дивизий, вооруженных, что называется, до зубов, тысячи танков, армады самолетов хлынули на нашу страну в расчете на скорую и легкую победу. [33]
Но эти расчеты опрокинули советский народ, его Красная Армия. На пути гитлеровцев непоколебимо стал Ленинград. Неприступной твердыней стояла Москва. Зимой сорок первого у стен нашей столицы враг получил удар, который начисто развеял миф о непобедимости его армии и от которого он так и не смог уже оправиться.
Насмерть стоял и гордый, легендарный Севастополь. За короткий срок его защитники отразили два бешеных штурма. В ноябре враг попытался захватить город с ходу, навалом, бросив на небольшой, в общем-то, участок все свои войска, ворвавшиеся в Крым. Севастополь выстоял.
В декабре фашисты предприняли новый яростный штурм. На главном направлении удара на каждом километре их фронта действовало до 50 орудий и множество минометов, самолеты в первый день наступления сбросили до 1500 бомб. От непрерывного гула содрогалась земля. Бешеный натиск продолжался много дней подряд. Но и этот декабрьский штурм тоже был отбит…
Что принесет с собой весна - первая военная весна?
Начало марта нас радовало. Хоть погода была и не очень устойчивая, но штормового ветра не было, и мы каждую ночь летали на бомбоудар по аэродромам и передовой линии врага. У всех было приподнятое настроение. Объяснялось оно не только успешными полетами. Это была пора наших добрых надежд: в марте ни на один день не прекращался натиск наших войск - и на Севастопольском направлении, и на Ак-Монайском перешейке. Враг оказывал яростное сопротивление, переходил в контратаки, но мы были уверены: как только чуть-чуть подсохнет земля, кончится распутица, наши войска с двух сторон начнут решительное наступление. Крым будет освобожден - иного исхода мы не представляли.
Летал я теперь не с Астаховым, а с «батей» - заместителем комэска капитаном К. М. Яковлевым. Константин Михайлович понравился мне сразу. Он был на добрых полтора десятка лет старше нас, молодых «летунов», и казался нам пожилым человеком, хотя было ему в ту пору всего 37. Молодость жестока, и кое-кто за глаза его именовал «дедом». Но «дед» оказался очень компанейским человеком: простым, каким-то даже домашним. Будучи и по возрасту, и по званию старшим в эскадрильи, он не только не подчеркивал этого, но как будто даже стеснялся своего старшинства.
Откровенно говоря, и меня сначала смущал его возраст. Я привык летать со своим сверстником Колей Астаховым [34] - до необузданности смелым летчиком, преисполненным молодого азарта. А как поведет себя Яковлев?
После первых же вылетов я убедился, что мои опасения совершенно напрасны. Это был летчик не просто опытный, а талантливый. Водил машину мастерски в любых условиях: ночью, в облаках, даже в ненастную ночную темень, когда воздушными потоками машину трепало, как бумажный кораблик, и по прыгающим стрелкам приборов трудно было определить, где небо, а где земля, и где проходит та черта горизонта, по которой в обычных условиях легко ориентируется пилот. Требовались и крепкая рука, и твердая воля, чтобы не растеряться, чтобы, как говорят летчики, чувствовать машину.
Константин Михайлович чувствовал ее очень тонко. Когда мы попадали в подобную перетряску, он обычно очень спокойно, словно между прочим, говорил:
- Следи за курсом, сынок.
- Есть, следить за курсом, дядя Костя, - в тон ему отвечал я.
Он полностью доверялся штурману - в навигационной прокладке, в поиске цели, в бомбометании, никогда не стремился подчеркнуть свое старшинство, больше того, ему, казалось, нравилось, что и я, и стрелок-радист Котелевский в полете называли его неуставным «дядя Костя». Капитаном Яковлевым он был лишь до той минуты, когда садился на пилотское сидение, защелкивал замки парашюта и своим хрипловатым негромким голосом говорил:
- Ну, пошли, орелики…
С этой минуты он становился «дядей Костей» и оставался им до той самой поры, когда после возвращения самолет, коснувшись воды, пробегал по бухте. Утихал мотор, и Яковлев, откинув фонарь кабины, неторопливо поднимался с сиденья, произнося неизменное:
- С прилетом, орелики…
- С благополучным возвращением, товарищ капитан, - отвечали мы.
Все полеты у нас действительно заканчивались без особых приключений. Только в первой декаде марта мы более тридцати раз ходили на ночные бомбоудары и ни разу не попались в лапы вражеских прожекторов, не привезли «домой» ни единой пробоины, ни разу не подвергались атакам ночных истребителей. В общем, нам везло.
А вот Астахову не повезло.
Как- то под вечер воздушная разведка донесла, что на [35] аэродроме Саки произвела посадку большая группа вражеских самолетов -несколько десятков бомбардировщиков. Было ясно - утром они обрушатся на Севастополь. Значит, необходимо предотвратить этот удар: за ночь вывести из строя как можно больше машин, привести в негодность взлетно-посадочную полосу. Всем экипажам было дано задание: бомбить Саки. Даже большие неповоротливые двухмоторные ГСТ{3} в эту ночь вылетали на бомбоудар.
Над бухтой вертелась настоящая «карусель»: одни самолеты взлетали, шли на задание, другие, отбомбившись, производили посадку. Посадочный прожектор вспыхивал непрерывно.
Было уже далеко за полночь, когда мы совершали свой третий вылет. Набрав нужную высоту, приближались к цели. Найти ее было несложно: между аэродромом и берегом моря виднелось озеро, служащее хорошим ориентиром, кроме того, на аэродроме все время взрывались бомбы, вспыхивали пожары, шарили по небу прожекторы, но, к счастью, схватить своими щупальцами самолет им не удавалось, зенитчики били, очевидно, по звуку моторов.
Прожектор - первый враг летчика. Стоит его лучу нащупать самолет, и он мгновенно ослепляет экипаж, кажется, что начинает опрокидываться небесный купол. В луче прожектора штурман не видит, что делается внизу и вокруг самолета, а пилот может даже потерять пространственную ориентировку и свалить машину в опасное положение. Не говорю уже о том, что освещенный самолет становится отличной мишенью для зенитчиков: они бьют прицельно, как днем.
Во избежание ослепления кабины пилота на наших самолетах оснащались черными задвижными шторками. Задернув их, можно было вести самолет по приборам, вслепую. Не знаю, кто как, а Константин Михайлович перед заходом на вражеский аэродром, где прожекторов всегда много, левую шторку задергивал обязательно.
Сделал он это и сейчас. Знакомое озерко медленно двигалось навстречу, левее курса самолета. Вот оно уже почти на траверзе. Я даю Яковлеву команду: «Разворот!» - и озерко, лучи прожекторов, Х-образная взлетно-посадочная полоса - все быстро поплыло вправо, навстречу нам. [36]
