Аким ухмылялся.
— Ну, что я говорил? — толкал он Сеньку.
Но тот не сдавался.
— Ворона — дура, но и она может накаркать любую беду.
Дождь усилился.
Разведчики вышли к реке Вьюнка. Шахаев волновался, все время глядел по сторонам: в этом месте их должен был встретить человек.
Сквозь разрывы облаков выглянула луна — начищенная, беззаботная — и тут же снова спряталась за тучи. Надо было переправляться на противоположный берег. Посмотрели — лодки не видать. Но тут случилось то, что на солдатском языке называется «подвезло»: высокое дерево, стоявшее над самой водой, подмытое течением, повалилось, едва его толкнул Пинчук. Оно с треском упало вершиной на тот берег, образовав своеобразный мост.
Первым вызвался пройти Семен.
— Только в случае чего матери сообщите, — сказал он, улыбаясь.
Но улыбка получилась не Сенькина — натянутая, пожалуй даже жалкая. Он с опаской поглядывал на черную, кипящую пучину и осторожно ступил на дерево.
От тяжести Сенькиного тела дерево опускалось все ниже и ниже, и, когда Ванин достиг середины, оно качнулось, выскользнув из-под ног разведчика. Семен попытался было ухватиться за ствол, но потерял равновесие и на глазах разведчиков исчез под водой.
Сенькин малахай поплыл вслед за обломанными ветками коварного дерева. Однако через несколько секунд появилась Сенькина голова. Отчаянно рассекая воду мелкими саженками, солдат поплыл к противоположному берегу и вскоре выбрался на сушу.
— Беги в деревню! — крикнул ему Шахаев. — Крайняя хата отсюда, с гнездом аиста на старом дереве! Понял?
Сенька убежал. Увлеченные этим происшествием, разведчики не заметили, как из кустов вышел высокий седобородый старик. В руках он держал длинный шест с железным крючком на конце. Первым старика увидел Яков. Незаметно толкнул сержанта. Шахаев обернулся. Но Пинчук опередил его.
— Здравствуй, диду! — приветствовал он старика.
— Доброго здоровьечка!
Вскинув кудельные брови, дед пристально смотрел на ребят: «Они или не они?»
— Откуда, дедушка? — спросил Шахаев и тоже подумал: «Он или не он?»
— Из Климовки, откуда же мне быть, — дед махнул рукой в сторону деревни, в которой только что скрылся Ванин. — Бревна ловлю… двор у меня сожгли.
«Значит, он», — подумал Шахаев, но пароль на всякий случай пока что не сообщал.
— Кто же сжег, дидуся, а? — спросил он старика.
Дед посмотрел на сержанта и, растерянно теребя бороду, ничего не ответил.
— А вы кто будете? — помолчав, спросил он, украдкой поглядывая на мешки за спинами ребят.
— Рабочие мы, дедушка, домой пробираемся, в Харьков. Из Белгорода. Немцы нас отпустили. Говорят, красные наступать собираются.
Оттянув двумя пальцами мочку уха и склонив набок голову, накрытую заячьим, наполовину облезлым треухом, дед внимательно слушал. Потом вдруг поднял кверху большой нос, потянул им воздух и хитро засмеялся беззубым ртом.
— Ой же и врать ты мастер, сынок! Не из Белгорода вы. Махорочка очень духмяная у вас, Аж за сердце щекочет. На версту чую ее запах, ить такой махорки, мил человек, при немцах-то мы, почитай, третий год не видим… — И старик стал рассказывать не опасаясь: — В прошлом годе скрывался у меня один лейтенант, молодой, вроде вот вас, — дед указал на Уварова. — Федором звали его. Подбили, вишь, его зенитчики немецкие. Ну, так вот он меня и угощал махоркой советского изделия… Ушел потом к своим. С той поры и не чуял я запаха махорочки нашей…
Растроганный Шахаев пожал большую бугроватую дедову руку и сообщил ему пароль.
— У Алексея Ивановича были сегодня? — спросил он старика.
— А как же! Только от него…
Сквозь шум воды до разведчиков доносился низкий, словно бы придавленный чем-то тяжелым, гул.
— Нечистый бы их забрал, — дед нахмурился. — Это там… у моста… Танки ихние. День и ночь горгочут. И все туда, к вам, направляются… Огромадные, дьявол бы их забрал совсем… Ране таких не видно было… Широченные. «Тиграми», вишь, их назвал немец. Для устрашения небось…
Помолчали, прислушиваясь. Где-то в отдалении, в разных местах, ухнуло несколько глухих взрывов.
Дед оживился. Поднял голову, пощекотал седую бороду, хитро прижмурился.
— Это наши! Ух, дают!..
— Ну, ладно, дедушка, теперь расскажи, что сообщил Алексей Иванович, — попросил Шахаев.
— Сведения он для вас передал, очень важные, говорит. Много, вишь, новых немецких частей появилось. Партизаны знают, где они располагаются. Все леса забиты германскими войсками… Вот возьми-ка, сынок, — и дед передал сержанту аккуратно сложенный лист. Шахаев даже не заметил, откуда он извлек бумажку. — Тут все как есть записано…
— Благодарю, дедушка! — взволнованно проговорил Шахаев.
Но дед невольно нахмурил брови.
— Зачем меня благодарить? Общее дело делаем.
Шахаев спросил еще:
— А в селе, в котором мост, много их?
— Много, сынок. Сам-то я не был там. А партизаны сказывали, что много.
Пинчук угостил деда махоркой. Тот дрожащими руками свернул козью ножку.
— Ну, а как насчет лодки, дедушка?
— Лодка есть. Тут недалече припрятал. Пойдемте, сынки, за мной. Только под ноги глядите. Пней тут много.
Разведчики гуськом пошли за дедом, который в неровном, дробящемся свете снова выглянувшей луны казался великаном. Он шел быстро вдоль берега по чуть заметной тропинке. Солдаты едва поспевали за ним.
— А немцы в вашей деревне не стоят? — спросил деда осторожный Шахаев.
— Нет. Один полк квартировал. Да на днях ушел. На передовую, сказывают, под Белгород. Все туда ж… Сейчас в деревне ни одного фашиста. Делать им, окаянным, у нас больше нечего. Скотину всю поели, хлеб вывезли в Германию. Теперь приезжают за другим товаром: девчат да парней ищут, в Германию увозят, как скот.
Аким побледнел…
Разведчики, перевезенные Силантием — так звали деда, — пригибаясь, по одному вошли в его хату. Маленькая старушонка хлопотала возле Ванина. Переодетый в огромную дедову рубаху, Сенька выглядел очень смешно. Старуха постлала ему на теплой лежанке. Ванин пригрелся и быстрехонько заснул. Сначала он провалился куда-то, затем увидел свой дом и старшего брата Леньку. «Ты, Сеня, останешься дома ждать маму, а в магазин я один съезжу. Во дворе вон как холодно!» — сказал Ленька. Но Сенька запротестовал: «Нет, я поеду с тобой. Я уже не маленький, мне семь лет!» Ленька уступает, и они едут по Советской улице. На проводах висит иней. Санки легко скользят по обкатанному снегу, а Ленька и Сенька — две маленькие двуногие лошадки — бодро топают косолапыми ногами. Глаза Сеньки искрятся радостью, а Ленька серьезен, потому что ему девять лет. Все идет хорошо. Санки катятся, только поскрипывают полозья. Но вот начинает дуть и гудеть в проводах холодный, пронзительный ветер. Он забирается под Сенькину шубу, под малахай. Сенька ежится от холода, идти ему становится все тяжелей. Он не хочет больше везти санки. Ему хочется плакать. «Говорил же, оставайся. Не послушался, недотепа!» — ворчит Ленька и пытается посадить брата на санки. «Не ся-а-а-ду!» — Сенька воет протяжно и жалобно, как кутенок. Ленька снимает с себя шубу, укутывает в нее брата и силой сажает в санки. Сеньке тепло. Он даже начинает улыбаться сквозь слезы. «Сеня, вот мы и приехали!» — громко и весело кричит Ленька, а Сенька кажет ему из-под шубы мокрый нос и неловко улыбается. Народу в «Крытом рынке» множество. За прилавками — продавцы. Но они похожи почему-то на Пинчука, Вакуленко, Шахаева, Акима и Уварова. Ленька берет Сеньку за руку и ведет в столовую. В столовой очень жарко и душно. Брат подходит к буфету и покупает Сеньке французскую булку. Почему она французская, Сенька не знает. Если ее пекли в далекой Франции (Сенька слышал, что существует на свете такая земля), то почему она теплая? И почему Ленька делается вдруг Пинчуком? А столовая превращается в токарный цех? Иван Лукич — лучший мастер завода, у которого учился Сенька, — огромными щипцами держит кусок раскаленного металла и потом прикладывает его к… Сенькиной голове. «Что вы делаете, Иван Лукич!» — кричит Семен и… хватает за руку Акима. Затем открывает тяжелые веки и сквозь туман видит склонившееся над ним доброе лицо в очках.
— Аким… — прошептал Сенька и хотел притянуть голову товарища к себе.
Аким рукой вытер пот с Сенькиного лица.
— Ты не заболел, Семен? — спросил он.
— Нет… А где ребята? — заметил Ванин отсутствие остальных разведчиков.
— Пинчук куда-то вышел, а Шахаев с Уваровым и дедом ушли к селу наблюдать за мостом.
Тем временем Пинчук сокрушенно осматривал разрушенный хозяйский двор. Дождь наконец перестал. Взгляд Пинчука остановился на большом гнезде, в котором на одной ноге неподвижно стоял аист; из гнезда торчал хвост его подруги. Петр знал, что аист может простоять так несколько часов подряд. Пинчук посмотрел на затянутое поредевшими тучами небо и задумался. Он вспомнил, что теперь у него было бы самое горячее время в колхозе. В такие дни Пинчук редко бывал дома, целыми сутками пропадал в поле. Там у него — то совещания с бригадирами, то партбюро, оттуда, по вызову, ехал прямо в райком, словом — хлопот полон рот. Председатель колхоза за всех в ответе. Артель у них была большая, ею нужно было руководить умеючи, с головой. Как-то сейчас там с колхозом, что с Параской, дочуркой?
