— Растоплены три печи? — пожелал проверить он.
— Как приказано, — доложил шарфюрер.
— Тогда начинайте!
Эсэсовцы разгружали машину. Притащив в камеру горы документов, они стали бросать их в печи.
— Что-то жгут! — сообщил товарищ, стоявший на посту.
Бохов прильнул к глазку затемнительной рамы. Черная труба крематория извергала в темное небо мощные снопы искр. Бесчисленные черные клочья носились в багровом сиянии.
Груда за грудой вносили эсэсовцы документы. Швааль молча стоял тут же со своими спутниками. Он нервно затягивался сигаретой. Когда открывали тяжелую дверцу топки, фигуры людей призрачно озарялись. Шарфюрер кочергой ворошил жар. Швааль пробурчал что-то себе под нос. Затем взглянул на Виттига.
— Неплохо придумано, а?
Адъютант согласился.
— Теперь не осталось никаких доказательств, — пролопотал довольный Вейзанг.
Почти два часа провел Бохов у окна. Наконец он увидел, как грузовики двинулись обратно. Они выехали за ворота, и железные створки захлопнулись.
Сноп искр опал, лишь изредка труба последним дыханием выбрасывала языки пламени.
— Что же они сжигали?
Бохов пожал плечами.
— Это были не трупы…
Тревожно начался день. Заключенных, обслуживавших эсэсовцев, не выпустили из лагеря, и они возвратились в свой барак. Новости, которые они накануне принесли с собой, со скоростью вихря распространились по лагерю и взбудоражили все бараки. Эрфурт якобы пал, и американцы сейчас всего в двенадцати километрах от Веймара. Обстановка с часу на час могла измениться. Ни один заключенный не верил, что фашисты, когда им придется бежать, оставят лагерь нетронутым. Но никто не считал, что может быть возобновлена эвакуация. Американцы были слишком близко, хотя и не настолько, чтобы предотвратить массовое убийство заключенных. Неизвестность и время бежали наперегонки, и каждый час, не принесший беды, был отвоеван у нескончаемых угроз.
Бохов находил, что пришло время извлечь Рунки из его убежища. Зачем ему там торчать, если каждый час мог решить вопрос жизни и смерти? Обросший щетиной, исхудавший, вылез он из люка под общие возгласы ликования. В бараке на его столе сидел ребенок в одежде заключенного, которую кое-как пригнали под рост мальчонки. Его подняли и показали Рунки:
— Наш самый младший товарищ!
Специальные отряды лагерной охраны достали из тайников нужные для вылазки инструменты: ломы и изолированные щипцы для находящегося под током забора. Другие отряды лагерной охраны бродили по незастроенному пространству на северном склоне лагеря. Они проверяли начатую уже несколько недель назад подготовку к часу прорыва. На этих пустырях, кое-где поросших кустами, среди пней валялись доски, брусья, несколько старых, отслуживших свой век дверей, забытые бревна и всякий хлам. Эсэсовцы не обращали на них внимания и не догадывались о тайном назначении всех этих будто случайно брошенных здесь деревянных предметов: они пригодятся в качестве мостков через надолбы ничейной зоны…
По баракам в полной боевой готовности дежурили группы Сопротивления. Вдруг раздался гул моторов. Заключенные высыпали из бараков. Тысячами стояли они на дорогах, глядя в небо. Вот они опять, американские бомбардировщики. Два, три, четыре… Они описывают круги над лагерем и сворачивают на запад, в направлении Веймара. Тревоги и на этот раз не было. Немного позже вдали послышались разрывы. Может быть, сброшены бомбы на Веймар? Грохот усилился. Глухо и яростно били зенитки.
Кремер, Бохов и еще несколько руководителей групп находились в это время в тесной комнатке Кремера. Напряженно прислушивались они к канонаде. Неужели им только казалось, что бой где-то близко? В мертвом оцепенении, окружавшем лагерь, было что-то невыносимо зловещее. Люди не произносили ни слова. Перед их глазами тянулся пустынный апельплац. На вышках застыли часовые. На главной вышке над воротами можно было разглядеть приготовленные фаустпатроны. Стволы пулеметов на других вышках, казалось, ждали только, когда палец нажмет на гашетку. Все вокруг было тихо, мертвенно, грозно.
Бохов был бледен. Он больше не мог ждать. Резко повернувшись от окна, он забегал взад и вперед по комнате. Один из руководителей немецких групп тоже не стерпел и ударил кулаком по подоконнику.
— Черт!.. Должно же что-нибудь разразиться!
Кремер что-то проворчал.
Бохов остановился и внимательно прислушался. Четко доносились разрывы зенитных снарядов. Близко, страшно близко…
И вдруг, примерно в десятом часу утра, безжизненную тишину разорвал голос Рейнебота:
— Лагерный староста и все старосты блоков — немедленно к воротам!
Заключенные засновали во все стороны, что-то кричали друг другу. Перед канцелярией собрались старосты блоков. Их лица были бледны от волнения. Появился Кремер.
— Пошли!..
У ворот им пришлось постоять. Столпившись в проходах между бараками, заключенные не отрывали глаз от ворот. Дежурный блокфюрер отпер железную калитку. Вошел Рейнебот. Только он, и никто больше. Странная, судорожная улыбка играла в углах его рта.
Кремер вышел вперед, отрапортовал. Рейнебот не торопился. Медленно натянул он кожаные перчатки и расправил их на пальцах. Потом заложил руки за спину, с интересом посмотрел в ту сторону, откуда доносился грохот, оглядел стройные ряды старост и наконец сказал:
— Господа… — он цинично ухмыльнулся. — Нам пора уходить. К двенадцати часам в лагере должно быть пусто.
Он схватил Кремера за пуговицу куртки.
— К двенадцати часам! Вы меня поняли, ваше превосходительство? Ровно в двенадцать лагерь должен построиться. В полной готовности к походу, не то…
Рейнебот изящным движением щелкнул пальцем по пуговице и ушел назад за ворота.
Шагая с блоковыми старостами обратно в лагерь, Кремер прикидывал в уме разные возможности. Фронт был совсем близко! Несколько часов задержки могли спасти всем жизнь. Однако игривость Рейнебота сигнализировала об опасности. О гораздо большей опасности, чем все предшествовавшие… Нужно было выбрать между нею и той надеждой, которая вместе с орудийным громом катилась над лагерем.
Перед канцелярией старосту окружили заключенные. В миг новость облетела весь лагерь.
— В двенадцать часов лагерь эвакуируется!
Заключенные кричали наперебой:
— Не пойдем! Не пойдем! Не пойдем!
Бохов остался у Кремера.
— Что же теперь? Что делать? Третья ступень тревоги?
Бохов сорвал с головы шапку и провел рукой по волосам. Тяжко было принимать решение, очень тяжко!..
— Третья ступень тревоги?.. Нет, пока нет! Пока еще нет! Выждать!
* * *
Солнце поднялось выше. Синело небо, и веял ласковый теплый ветерок. Весенние лучи приукрасили все вблизи и вдали.
В лагере не видно было ни души. Он будто вымер. Мягкими лапами хищника бродила тишина вокруг бараков. Внутри сидели заключенные и молча ждали. Многие из них были уже готовы к походу. Возле отхожих мест кучками стояли люди. Сигаретка ходила вкруговую…
В семнадцатом бараке собрались руководители групп Сопротивления, тогда как члены ИЛКа находились у Кремера. Участники групп сидели в бараках, смешавшись с другими заключенными, и вместе с ними молча ждали.
В самых укромных закоулках лагеря притаились люди из лагерной охраны, готовые в любой миг выхватить из тайников оружие.
До двенадцати оставалось полчаса.
Риоман раздавал сигареты. Когда француз предложил их Кремеру, тот лишь покачал головой — он не курил.
— У них, видно, еще есть возможность удрать, — сказал Бохов — иначе они не стали бы нас эвакуировать.
И вдруг у него возникли сомнения. Правильно ли, что они собрали руководителей всех групп в семнадцатом бараке? Что, если за отказом лагеря выступить последует облава? Разве не может тогда случиться, что руководители попадут в руки эсэсовцев? Бохов посоветовался с членами ИЛКа. Еще было время произвести рассредоточение. Бохов изменил диспозицию. Он послал одного из членов ИЛКа в семнадцатый барак. Собравшиеся там разбрелись по своим блокам. Но на случай, если эсэсовцы в ответ на отказ эвакуироваться пустят в ход оружие, новое распоряжение гласило: первый же выстрел считать сигналом к восстанию. Тогда молниеносно должно быть роздано оружие и отдельные группы столь же молниеносно должны ввязаться в бой со своих исходных позиций. Совещание было окончено, члены ИЛКа разошлись.
Бохов тоже ушел в свой барак. Кремер остался один.
Двенадцать часов!
Напряжение достигло предела.
Пять минут первого! Все еще ничего нового. У ворот тоже никакого движения.
Глубоко засунув руки в карманы, Бохов шагал по своей комнате. В бараках парила мертвая тишина.
Десять минут первого!
