У всех дел было предостаточно, все куда-то спешили. Один Василий Иванович по-прежнему слонялся по бригаде. И невольно лезло в голову, что командование бригады забыло о нем. Тогда он сам нашел себе дело: едва появлялись свежие газеты, сразу же забирал их, просматривал от первой до последней строчки и после этого шел к бойцам роты Каргина. Нет, он не скликал, не зазывал людей, не собирал их специально, используя власть кого-то из командиров. Он просто подсаживался к одной из групп и разворачивал газету; а еще немного погодя вокруг уже толпились бойцы, внимательно слушавшие то, что он читал, и особенно — его комментарии к прочитанному.
Но все равно очень неуютно чувствовал себя Василий Иванович. У него все время было такое ощущение, будто, уходя, Нюська унесла с собой что-то такое, без чего ему жить очень трудно, почти невозможно. Особенно чувствительна эта утрата была в первые дни после исчезновения Нюськи. Настолько чувствительна, что он со своим горем однажды нарочно пошел к Виктору, который, если верить разговорам, до сих пор остро переживал гибель Клавы. Шел с надеждой, что уж Виктор-то обязательно поймет его, а встретились… Что ж, Виктор основательно возмужал за эти почти два года. В плечах раздался, заматерел и усищами обзавелся; и в глазах его прочно обосновалась серьезность, а не мальчишеская дерзость. Но поговорили о том о сем, минут десять или пятнадцать поговорили, и понял Василий Иванович, что Виктор по-прежнему смотрит на него только как на своего командира, что в разговоре с ним души своей не распахивает, а лишь чуточку приоткрывает ее. Почему? Отвык или возрастная разница сказывается? Скорее всего — последнее. Да и стыдно было Василию Ивановичу плакаться на судьбу этому парню, который еще три года назад был безусым школяром. Они разошлись, сохраняя друг к другу душевное тепло, не больше. Не избегали, но и не искали новой встречи.
Днем Василий Иванович еще крепился, а вот ночами, когда за печкой веселился сверчок, он упорно думал о том, почему начальство не вызовет его к себе, не даст даже самого малюсенького задания. Может быть, не доверяет? Может быть, в Степанково, в той проклятой должности, он что-то сделал не так? Промахнулся в малом и тем на себя недоверие навлек?
Однако ему разрешалось ходить куда вздумается: человека, потерявшего доверие, наверняка кое в чем ограничили бы.
Но вот сегодня посыльный штаба бригады прибежал и за ним, сказал вроде бы обыденное: мол, вас начальник штаба бригады до себя зайти просит, а Василий Иванович так разволновался, что никак не мог застегнуть пуговицу на вороте рубахи. И сказал посыльному, сказал исключительно для того, чтобы скрыть свое волнение:
— Доложи, что следом за тобой иду.
В штабе, когда он вошел туда, были только майор Пилипчук и Федор — взъерошенный, злой. Однако, увидев Василия Ивановича, он вроде бы несколько смутился, привычно пробежал пальцами по ремню, но глаз не отвел.
— Ну, чего замолчал? — усмехнувшись, спросил майор Пилипчук и, не дожидаясь ответа Федора, почтительно встал, дружески пожал руку Василия Ивановича и не сел до тех пор, пока тот не облюбовал себе место у распахнутого окна, не уселся там. — Давай развивай свои доводы, при Василии Ивановиче развивай, — опять подстегнул он Федора.
— Думаете, испугаюсь? — фыркнул Федор и сразу же заговорил, обращаясь только к Василию Ивановичу: — Они засунули меня в директора и думают, что я здесь окопаюсь! Им, видите ли, нежелательно, чтобы такая персона, каковой директор школы является, в боях участвовала! Вот я и говорю, что есть у нас здесь же, рядышком, настоящий человек, которого и поберечь стоит, который и для должности директора школы — лучше не найдешь! На вас, Василий Иванович, намек даю!
Василий Иванович не успел возмутиться вслух, он еще только подыскивал слова, чтобы достойно осадить Федора, а Пилипчук уже сказал, вдруг устало опустив плечи:
— Не будем транжирить время. Что касается тебя, Федор, то сейчас занятия в школе прекращаются. Вроде бы на летние каникулы мы вас распускаем. — И, помолчав, добавил: — Сейчас вот-вот здесь такое начнется, что… Короче говоря, считай, что тебя временно в роту Каргина откомандировали.
Федор, словно испугавшись, как бы начальник штаба не переменил своего решения, метнулся к двери и уже из-за нее торжествующе ответил:
— Есть немедленно к Каргину явиться!
Захлопнулась за Федором дверь, остались они одни, тогда, глянув на Василия Ивановича, будто окаменевшего у распахнутого окна, Пилипчук и заговорил вновь, заговорил по-прежнему бодро:
— Тут, Василий Иванович, дело такого сорта… Хотя, чего дипломатничать? Мы свои люди, поймем друг друга… Так вот, комбрига сейчас неожиданно вызвали к высокому начальству. Подчеркиваю: неожиданно вызвали. Ну, он и поручил мне провести эту предварительную разведку. Соль вся в том, что очень скоро кончится здешняя партизанская жизнь. И, надеюсь, вы, Василий Иванович, уже думали о нашей дальнейшей судьбе?
Василий Иванович конечно же думал об этом. Он даже был уверен, что многие из них, сегодняшних партизан, — по возрасту и здоровью соответствующие — вольются в Советскую Армию, станут ее пополнением, а другие… Да разве сейчас мало дел в районах, калеченных и перекалеченных войной, разве там не нужны люди на ответственные посты или просто в учреждения, организации?.. Кое-кто, разумеется, и домой сразу же вернется. Чтобы трудиться для фронта и будущей жизни, трудиться на фабрике, заводе или в родном колхозе.
Но годы работы рядом с вечно подозрительным Зигелем многому научили и прежде всего — не спешить высказывать свои мысли, уметь сначала другого выслушать. И он промолчал, чтобы Пилипчук высказал то, до чего он сам давно додумался. Лишь одно в его словах было новое, неожиданное:
— А кое-кто, дорогой Василий Иванович, и дальше на запад пойдет. Например, для помощи партизанам Польши. Улавливаете?
Вопрос риторический. Василий Иванович уловил уже не только это, он понял и то, что его личная дорожка должна побежать именно туда, на запад. Но опять предпочел отмолчаться.
— Каргина, например, высшее командование именно для этой цели использовать намеревается. Он — командир решительный, инициативный. Как, одобряете?
Василий Иванович ответил без промедления:
— На Ивана Степановича во всем и полностью положиться можно.
— Полностью, говорите? А вот мы все считаем, что рядом с ним желательно иметь еще одного жизнью проверенного человека. Такого, который бы и с ним ладил, и помог ему в сложной местной обстановке разобраться.
Хорошо, что не видно, как восторженно бабахает сердце!
— Короче говоря, мне поручено узнать, как вы отнесетесь к тому, если именно вы будете при Каргине этим человеком?
Василий Иванович, не покривив душой даже в малом, мог бы ответить, что готов идти с Каргиным хоть сегодня, хоть сейчас и куда угодно, только зачем так откровенно свою радость выказывать? Да и не майор Пилипчук будет принимать окончательное решение. Поэтому он ответил сдержанно:
— Согласен.
18
Василий Иванович предполагал, что вопрос о его новом назначении будет решаться еще несколько дней, может быть, и недель, но уже следующей ночью его через посыльного вызвали в домик, где жил командир бригады. Здесь, кроме Александра Кузьмича, Николая Павловича и Пилипчука, сейчас были еще Каргин и какой-то мужчина в штатском, который хозяином сидел во главе стола. Он, этот человек в штатском, но с выправкой кадрового военного, поздоровавшись с Василием Ивановичем за руку, спросил без промедления, спросил буднично, словно заранее зная ответ:
— Решение свое, надеюсь, не изменили?
Василий Иванович не успел ответить, он еще раздумывал, ожидать ли ему приглашения сесть или самому выбрать себе место, а Каргин уже пододвинулся, ладонью показал на лавку рядом с собой и сказал спокойно, будто давно и хорошо знал этого человека в штатском:
— В нашем отряде, дав слово, раком не пятятся.
Человек в штатском одобрительно усмехнулся и заговорил спокойно, похоже, взвешивая каждое слово:
— Тогда перейдем к делу…
И, ни разу не изменив тона, не повысив голоса, он рассказал о том, что почти за пять лет оккупации Польши гитлеровцы уничтожили тысячи поляков, сотни тысяч их угнали на каторжные работы в Германию. Но все эти годы польский народ вел и ведет самоотверженную борьбу за освобождение своей родины. Под руководством Польской объединенной рабочей партии вел и ведет. Именно это крайне и встревожило эмигрантское правительство Польши, все эти годы отсиживавшееся в Лондоне. Настолько встревожило, что сейчас, когда Советская Армия бьется с фашистами уже на территории Польши, делается все для того, чтобы ослабить антифашистское движение, расколоть его ряды. Даже на откровенные провокации и террористические акты пошли эти подонки!
