Все больше светлевшее небо догоняло группу. День в небе наступает раньше, чем утро на земле. Осипову казалось, что жило только небо, наполненное «илами» и «яками» сопровождения, гул мотора своего самолета и полная тишина в наушниках создавали иллюзию бесшумности полета остальных машин и еще больше «отдаляли» от него невидимую землю.
Ему, идущему последней парой, были хорошо видны все самолеты полка и истребители, державшиеся ближе к темной стороне неба.
«Молодцы, «ястребки», — подумал Матвей, — летчики идут в темноту от «илов» не случайно, а чтобы смотреть на штурмовиков как бы из темной комнаты. Так больше шансов перехватить немецких истребителей, если они появятся до подхода к «илам».
Линия фронта осталась позади, и Русанов развернул группу на юг. Там, в редеющем сумраке, находился невидимый пока Харьков!… Мысленно Матвей перелистал книжку памяти не только цифрами, но и картинками: сорок первый, сорок второй, теперь вот и сорок третий. Как-то будет?…
Самолеты все дальше и дальше углублялись в чужое небо, а Матвей все явственнее чувствовал, как обостряется в нем восприятие окружающего мира и растет напряженность внутреннего состояния. Подав Борубаю сигнал «внимание», он снял оружие с предохранителей.
«Скоро. Очень скоро начнется то, из-за чего мы сюда пришли. А ти-ши-на…»
За спиной появился холодок волнения и настороженности. И тут он уловил, не увидел, а, скорее, почувствовал, что Русанов начал незаметное для глаза снижение, чтобы исподволь набирать скорость, что позволило бы оставить первый внезапный залп зенитной артиллерии за хвостами. Ему отставать было нельзя, и Матвей добавил мотору оборотов.
Истребители почувствовали смену рабочего ритма и тоже изменили рисунок полета. Четверка «яков» нырнула вниз, пропала под строем и вновь резко выскочила на левой стороне носами вверх. А со светлой стороны неба ей на смену пошли и другие. Их озабоченность безопасностью и видимая готовность к немедленному активному бою были приятны Осипову. Он улыбнулся удовлетворенно и неожиданно сказал вслух:
— Смотрите? Смотрите, смотрите, миленькие! Хорошо смотрите!
Впереди показался гибкий и разноцветный, с качающимися кронами бамбуковый лес. Его кланяющиеся стволы на самом верху были украшены сверкающими искрами листьев.
Огненные вершины, будто раскачиваемые ветром, то сходились куполом, то расходились в разные стороны. Появились щупальца прожекторов и погасли.
«Стреляют, но не по нам. Значит, кто-то идет раньше нас. И хуже, и лучше». Осматривая воздух, Матвей справа впереди еще над одним аэродромом увидел утренний фейерверк.
«Значит, и туда кто-то пришел».
Команды Русанова «Приготовились! Атака!» совпали с ответом земли: навстречу поднялся огненный частокол. Разрывы снарядов на конце трасс, бездымно и беззвучно вспыхивая огненными дорожками вдоль и поперек строя самолетов, раздвинули их в стороны, но сдержать не смогли — головная группа провалилась пикированием на темнеющую ниже в тысяче метров землю. Замыкающая строй полка шестерка Пошиванова разошлась по парам и устремилась на батареи.
Осипов уже не смотрел за первой группой. Обгоняя вторую, он торопился к дальней стороне аэродрома, откуда мимо него летели роем светлячки. Дал пушечную очередь по батарее, послал ей вслед два эрэса. Далеко. Снаряды и эрэсы нырнули ниже цели. Недолет.
Посмотрел влево. В группе, начавшей пикировать, один «ил» горел.
«Эх, не успели придавить зенитчиков».
Снова взгляд на батарею:
— Теперь пора. Бору… Огонь!
Светлячки с земли метнулись к нему. Осипов скольжением в сторону вывел самолет из трассы… Снова прицел: «Еще огонь!» Хвостовое пламя эрэсов уперлось в начало трассы, идущей от земли в небо. Светлячки исчезли.
«Где горящий?»
Косматая комета пикировала в строю других самолетов, посылая вперед себя на землю огненные щупальца.
«Живет. А кто?… Надо посмотреть, что сзади. Нет ли отставших…»
— Бору! Влево разворот покруче…
Группа над восточной окраиной аэродрома вышла из атаки и стала уходить. Горящий самолет полез вверх, набрал метров триста. Из огня выскочил черный комочек и закачался на парашюте. «Человек жив. А что дальше?»
Осипов посмотрел вниз — под крылом стоянки Ю-87.
— Бору!… Бомбы!
И выбросил серией из четырех кассет всю осколочную бомбовую мелочь на дымящуюся от языков пламени землю…
Солнце выбралось из-за горизонта, послав навстречу «илам» ослепительный свет, спрятав в своей сияющей яркости уходящих от аэродромов врага летчиков.
…Осипов осмотрелся: рядом свои «яки»… Строй догоняли лобастые самолеты.
«Неужели «фокке-вульфы»?».
— «Горбатые», «маленькие», сзади чьи-то истребители.
— Видим, видим. Это свои.
Обгоняя строй, верхом уходили домой «Лавочкины»…
Промелькнул внизу дымящийся туманным паром Сиверский Донец, потом приречные перелески. Линия фронта. Осипов, как и многие другие летчики, почувствовал теперь тугие привязные ремни и ощутил нывшие от напряжения мышцы спины и плеч, натертую воротником шею, вздохнув горячий воздух, идущий от перегретых радиаторов мотора. Облизнув пересохшие губы, открыл броневую заслонку водомасляного радиатора. Хотелось пить.
Прошло полтора часа после возвращения полка, и подполковник Митрохин вызвал Осипова на КП.
— Лейтенант, тебе поручается выполнить повторный налет на аэродром.
— Одному?
— Зачем же одному? Для этой задачи выделяется шесть «илов» и шесть «яков». Наши летчики по твоему выбору, а истребителей дадут.
— Товарищ командир, я же рядовой. Рядовым и пойду.
— Приказ есть приказ. Наверное, не одни же мы в это время пойдем. А тебя посылаем специально: район этот тебе хорошо знаком, и опыт есть. Этим полетом экзамен на выдвижение держать будешь.
— Понятно… В паре Борубай, а остальных назначайте сами. Только машины надо бы со стрелками.
— Дадим.
Пока собирали летчиков, Матвей успел загнать свое волнение, вызванное безнадежностью задания, далеко внутрь.
«Сейчас самое главное — не показать личное сомнение в благополучном исходе полета. Если пилоты увидят на лице командира страх или растерянность, то «труба», в бою могут и не подчиниться, начнут действовать каждый по своему разумению. Тогда конец…»
Шесть больших и столько же маленьких самолетов дружно гудели над землей. Крылатые машины не волновались: железо и дерево бездушно. Люди же в самолетах, оставшись наедине со своими мыслями, думали и чувствовали по-разному. Едиными были только приказ и долг.
День достиг своего великолепия: солнце, небо и земля старались удивить друг друга своими яркими нарядами, выбрав средством общения прозрачный воздух. Но это не радовало Осипова. Он сейчас думал, что ему делать.
«Разворошили там осиное гнездо. Теперь фрицы долго будут настороже. И без внезапности такой маленькой группкой можно и не выбраться обратно… Идти бреющим или вверху? Что же лучше?… Как истребители? Надо спросить…»
— Корнев, поползешь животом по земле всю дорогу или нет?
— Какой прок тогда тебе в нас. Твой утюг пусть ползет, а мы вверху будем. Наша «балалайка» без скорости и маневра тебе обуза и нам смерть.
— Демаскировать будешь меня сверху.
— По-другому не могу.
— Ладно. Полезли в гору. Впереди вроде бы кучёвочка пошла. За ней пойдем. С земли нас не видно будет.
— Хорошо. Согласен.
Решение принято. Машины начали уходить от земли все дальше и наконец оказались за бело-синими блинами облаков. Солнце палило. Его лучи, отражаясь от облачности, освещали самолеты снизу солнечными вспышками света. И от их яркости было больно глазам.
— «Горбатым» и Корневу смотреть за воздухом. Не прозевать чужих истребителей…
Прошли минуты молчаливого настороженного полета, и под самолетами поплыла «чужая» земля.
— Конаков, как там у тебя дела за хвостом?… Ты что, спишь?
— Нет, командир. Смотрю. Вблизи все хорошо. Сзади слева, выше появились какие-то самолеты. Наверное, наши. Следом за нами из тыла идут. Может, бомберы, нам «помогать» над целью будут?
