«Что там бронебойщики? Почему молчат?» – заорал по телефону Бергман, когда удалось восстановить перебитую в очередной раз связь. Орал, потому что боялся – подавлены. А они и были подавлены. Честно исполнив свой долг – две самоходки, я знал, дымились на правом фланге. Рядом полыхал бензиновым факелом танк, новый советский «Т-70», с намалеванными на бортах крестами, вероятно керченский трофей. Отсвет пламени пробивался даже сквозь плотный дым. Однако еще оставались сорокапятки, неужели их и подавили? Недолго же мы продержались, недолго.
Но противотанковые пушки заговорили снова. Артиллеристы доложили: еще одна самоходка подбита, другая, получив повреждение, спешно отходит – и пехота уходит следом. И сразу же над нашими огневыми позициями взметнулся огненный вихрь – немцы ударили по ним сразу из нескольких пушек.
Спустя полчаса, в который раз за день, нагрянули «Юнкерсы». В дыму их не было видно, лишь слышно протяжный вой, плющивший всё вокруг, когда они срывались в пике и бешено валились нам на головы. Рев двигателей и сирен с тупой предсказуемостью сменялся свистом бомб. Земляной пол КП ходуном ходил под нашими распластанными по нему телами, и в тот момент не думалось ни о чем. Ни о жизни, ни о смерти, ни о живых, ни о мертвых. Но думать было надо. И только «Юнкерсы» улетели, сознание возвратилось.
– Прогуляться до ребят? – тяжко дыша, предложил Сычев, когда мы снова обнаружили, что отсутствует связь с первым и третьим взводами.
– Валяй. Осторожнее только, – как добрая мама напутствовал я его. И потом с полминуты следил, как маленькая фигурка, где пригибаясь, где ползком по-шустрому пробирается в сторону боя. Но связь перебило не только с пехотой, перебило ее и с Бергманом. Корректировщик, молодой сержантик с торчавшим из-под пилотки вихром, в ярости стискивал кулаки и грубо высказывался о противниках радиосвязи. Я его не одергивал – их бы на место этого парня. Бергман опять ослеп. Стукнув себя по колену, корректировщик побежал под осколки искать повреждение. Я послал с ним еще одного человека. Для верности, мало ли что.
– На первый опять самоходки пошли, – выкрикнул вернувшийся Сычев.
Я притиснул бинокль к глазам. Точно. Самих не видать, но вспышки орудий прослеживаются отчетливо и совсем близко к нам. Стоят и стреляют, вконец обнаглев. Еще немного, и у меня там всех поубивают. «Четырнадцать человек осталось, – сообщил Сычев, – восемь убитых, остальные поранены, много тяжелых, вынесли только двух». Я не стал спрашивать, как там Шевченко, Зильбер или Ковзун. Узнать хотелось, но проявлять особое внимание к «своим» было бы с моей стороны нечестно.
– Что Старовольский?
– Целый. Держится. Огня только просит, огня.
– Будет ему огонь, – сказал я, надеясь на корректировщика. А чтобы наверняка, добавил: – Дуй к Бергману, пусть лупит по старым координатам.
– Есть.
Самоходки продолжали свое поганое дело. Над стрелковым окопом, не оседая, клубилась пыль, в мою сторону тянулся черный дым, и я буквально шкурой ощущал, каково там приходится ребятам. Несколько снарядов было пущено в мою сторону, легли дугою вокруг КП. Почуяли – или шарахнули наобум? Далась же им наша рота – самоходки, танк, транспортеры, авиация. И у соседей не приведи господь что происходит. Главный удар в полосе нашей дивизии? Лестно, конечно, но я не настолько тщеславен.
– Лактионов!
– Я!
– Живо к Лукьяненко, пусть готовится к контратаке. Скоро, скажи, пойдем. Сигнал – зеленая ракета.
В необходимости контратаки сомневаться не приходилось. Немцы упорно наседали, и если Бергман отгонит самоходки, не факт, что пехота отступит следом, она подошла слишком близко и скорее бросится не назад, а вперед, в окопы. А значит, бой начнется прямо там – матерых немцев с пацанами Старовольского. Если же самоходки не отойдут – тогда тем более немцы перешагнут траншеи, и их придется отбивать теми силами, что остались. Кроме того, фрицы могли прорваться через позиции бронебойщиков, остатки которых, лишившись своих ПТР, пока еще бьются, но хватит их ненадолго. Впрочем, там немцев дожидался сюрприз – дзот с «максимом» из пулеметного взвода. Другой мой «максим» прикрывал левый фланг и давно уже поддерживал Некрасова огнем.
Самоходки по-прежнему долбили Старовольского. Отсекая пехоту, стучал «дегтярев». Один-единственный на взвод, а с утра было три, не считая «МГ». Шевченко?
Химическим отсветом брызнуло пламя – бутылка с горючей смесью. Вторая, третья, четвертая… Кажется, что-то у немцев зажглось. Самоходка? У фрицев она называется «Штуг» – «штурмгешютц» или что-то такое. Автоматный и винтовочный огонь с немецкой стороны не прекращался, почти неслышный, но приметный отсюда по вспышкам. Словно комар запищал телефон.
– Первый взвод, товарищ капитан-лейтенант! – выкрикнул телефонист, счастливый, что поползшим по связи катушечникам удалось восстановить нашу линию.
Я схватился за трубку.
– Алешка, ты? Что там? Самоходку сожгли?
– Нормально. Горит сучка. Огня давайте, сейчас полезут. У меня два пулемета осталось.
Все-таки два, не один. Берегут, стало быть, патроны.
– Продержись еще немного, надо.
– Держусь, но у меня раненые, немцы молотят, высунуться нельзя.
– Поможем. Держись. Будет огонь, контратака будет. Я со вторым пойду, с Лукой. Будь готов, главное, поддержи.
– Хорошо, поддержим. Привет от Зильбера и Мишки.
Выходит, оба были живы. Старовольский кинул трубку. Я лихорадочно ткнулся в бинокль.
Над участками обеих стрелковых взводов сделалось чуть светлее. Самоходки, пытаясь разделаться с левым «максимом», лупили в ту сторону, зато на участке первого резко усилился ружейно-пулеметный огонь. Пошла их пехота, почувствовал я. И крикнул:
– Зеленую! Быстро!
Вбив в автомат свежий диск, выскочил из блиндажа. Ракета медленно таяла в вышине.
* * *
Контратака прошла успешно. Немцы как раз подобрались вплотную, когда появились мы. Три отделения стрелков, четыре ручника. (Здоровый как бык Лукьяненко, даже став командиром взвода, не расставался в бою с «дегтярем». Оружия куркуль накопил на зависть всем.)
Буквально за пару секунд до нашего броска Бергман нанес огневой удар. Как я и просил, по старым координатам. Самоходки исчезли в дыму, а пехота – я вновь угадал – метнулась вперед, на нас. И сразу получила по зубам.
– Ну давай, сучары! – орал Лукьяненко, поливая немцев из пулемета. Другие тоже орали, что-то вопил и я. Отогнав немчуру от Старовольского, мы кинулись на выручку Некрасову, зайдя во фланг атаковавшим гансам. Четыре пулемета сделали дело и тут. Немцы бросились врассыпную за отошедшими самоходками – и аккурат попали под новые снаряды Бергмана.
Не успели мы отдышаться в окопах первого и третьего, как немцы попытались проскочить на правом фланге. Там, чуть правее моего КП, отстреливаясь из винтовок и залегая в воронках, медленно отступали остатки отделения ПТР. Кинувшиеся через окопы немцы вот-вот должны были их смести – но пробежали совсем немного, напоровшись на молчавший до сих пор станкач в моем правом дзоте. Огонь был открыт неожиданно, пулеметчик Генка всегда отличался меткостью, и можно было не сомневаться – не менее половины упавших были убиты и ранены. Когда я пробрался туда, бронебойщики залегли рядом с дзотом и продолжали перестрелку, посылая пули в направлении оставленных окопов. Оттуда бил немецкий пулемет. Неуверенно, почти вслепую – пули уходили вверх.
Подтянулось четверо противотанкистов. Раненный в голову сержант, размазывая копоть по лицу, ткнул пальцем в большую брезентовую сумку:
– Прицелы, панорамы здесь…
Я кивнул, но он уже потерял сознание. Младший лейтенант Исак Быковский, комвзвода сорокапяток, был убит три часа назад. Целясь в тот самый «Т-70». Немец выстрелил первым – и был подбит из другого орудия.
Минут так двадцать после атаки немцы нам не мешали, и мы успели перетащить всех раненых в свой относительный тыл. Некоторых я сразу же отправил дальше, к Волошиной, выделив для работы людей из управления и из остатков бронебойного взвода. Хорошо бы было отправить всех, но остаться совсем без бойцов я не мог. Взвод Лукьяненко занял место между третьим и первым. Из полка прислали отделение бронебойщиков. Своих резервов у меня больше не было.
* * *
Передышка была недолгой. Все шло по ставшему привычным кругу. Интенсивный артобстрел, интенсивная бомбежка. Будь я немцем, я бы ценил такое командование. Оно не жалело боеприпасов и всемерно старалось, прежде чем пускать пехоту в бой, подавить огнем возможное сопротивление. Но я был не немцем, и они подавляли меня. Чем дальше, тем всё более успешно. Окопы превращались в неясного назначения ямы, один блиндаж был разрушен, другой наполовину засыпан.
Подобной артподготовки и обработки с воздуха я прежде не мог и представить. Однако был на удивление спокоен. Мы продержались уже два цикла. Можно было сказать, всё развивается по плану. Взвод Старовольского потерял убитыми восемь, Некрасов потерял шестерых. И еще двадцать с лишним раненых. Но потери ведь тоже планируют. И еще планируют пополнение. Если оно придет, мы сумеем отбиться и завтра.
