– Свободу… Это единственное, чего я не способна вернуть человеку. Свободным может почувствовать себя только тот, кто сам обретет ее. Пусть даже на плахе, за минуту до взмаха секиры. Ты это сделал, поскольку бежал из плена, а значит, ты уже свободен. Так что самое большее, что могу сделать я, вновь превратить тебя в безвольного слугу.
– Но не оставите же вы меня здесь! Укройте в повозке. Может, у вас найдется какая-никакая обувка и кусок лепешки?
– Дайте ему лепешку и отведите на то место, где схватили. Именно на то. Я вернула тебе свободу, слуга. Вместе с лепешкой, – молвила она вслед согбенной фигуре пленника, которого Власт плеткой отгонял от повозки к тому месту, где схватил.
– Он свободен, – доложил лучник через несколько минут, вернувшись к повозке.
– В следующий раз разбудите меня у ворот Бахчисарая, когда схватите изгнанного из столицы претендента на ханский трон Махмуд-Гирея, если только я правильно запомнила имя этого доблестного принца.
Несколько минут они проехали молча. Однако Осман-паша чувствовал, что княгиня не может уснуть, поэтому решился спросить.
– Кто же тогда эти ваши лучники, моя королева? Кем они были? Что вы вернули им, что они так преданно служат вам?
– Кому что, – усталым голосом объяснила Стефания. – Кто кем был. Власт и Махол были воинами моего отца, князя Бартлинского. Князь приказал их казнить, но я спасла, и они вновь стали воинами. Вон тот широкоплечий саксонец в чешуйчатой кольчуге – граф Кённиг. Он был подвержен инфамии, то есть публично обесчещен и лишен графского достоинства. Чеслав успел спасти его, когда граф уже находился в петле самоубийцы. Теперь он вновь предстает перед миром графом Кённигом, являясь при этом канцлером моего королевства.
– Вы неподражаемо добры, моя королева.
– Рядом с ним, вон там, слева от повозки, – негромко представляла своих спутников Королева Отверженных, – барон фон Вестгайд. Австриец. Был изгнан из дому и проклят отцом за то, что соблазнил свою молодую мачеху.
– Даже мачеху? – удивился Осман-паша. – Среди мусульман такого произойти не могло бы. Редкий случай.
– Кто знает, возможно, он всего лишь поддался ее соблазну. Как бы там ни было, отец объявил о лишении его наследственного титула, лишил всего состояния и несколько дней вместе со слугами преследовал в лесу, пытаясь изловить и казнить.
– Такой изгнанник обязан оставаться признательным до конца дней своих.
– И, наконец, вон тот, что всегда держится позади повозки, в арьергарде… Это бывший священник, армейский капеллан. Мне не хотелось бы рассказывать о его былых прегрешениях, дабы не гневить Бога и заставлять вас краснеть. Важно, что теперь он вновь стал священником, главным капелланом моей Армии Отверженных.
– А вы уверены, что все они – именно те, за кого выдают себя?
– То есть? – непонимающе уставилась княгиня на Османа-пашу. – Что вас тревожит?
– Вы уверены, что человек, которому вы вернули титул барона, действительно в свое время был бароном, а граф – графом?
Стефания задумчиво помолчала. Вопрос показался ей более чем странным, а потому неожиданным.
– Но ведь меня это совершенно не интересует, генерал Осман-паша.
– Не интересует? Почему же вы столь придирчиво допрашивали этого поляка и после всего лишили его права присоединиться к вашему эскорту?
– Видите ли, при моем дворе человек становится не тем, кем он был на самом деле, а тем, кем считает себя. Кем хотел бы стать, но по каким-то причинам вне моего двора не может стать им. У меня тоже не раз закрадывалось подозрение, что барон Вестгайд и не Вестгайд вовсе, и не барон. О чем можно судить по его явно воровским замашкам. Но ведь он-то назвал себя бароном. И сочинил целую легенду о том человеке, в которого хотел бы превратиться.
Осман-паша удивленно рассмеялся и покачал головой.
– Но он-то, по крайней мере, пока не ворует?
– И никогда не снизойдет до этого. Поскольку теперь он – барон фон Вестгайд, представитель старинного рода, сохранившего суровые нравы горных альпийских австрийцев. По крайней мере, троих из этого рода я знаю лично.
– И вы даже не пытались уличить этого лжебарона?
– При моем дворе нравы столь же суровы и столь же выдержаны в определенных традициях, как и при любом другом уважающем себя дворе великой княгини или королевы. Так вот уличать и изобличать в нем не принято. Пусть человек становится тем, кем желает стать.
– Мне начинают нравиться ваш двор и ваши обычаи.
– Так и должно было случиться, господин генерал. Ведь не стала же я уточнять, штурмовали ли вы на самом деле когда-либо Багдад, командовали ли там полком, и были ли в действительности разжалованы из генералов.
– У меня все так и было. Вам мог рассказать об этом капитан корабля.
– Капитан тоже поверил вам на слово – только-то и всего. Что же касается отряда азабов, то он содержит его за свой счет. Он же лично, своей властью капитана судна, назначил вас лейтенантом, командиром азабов, не так ли?
Осман-паша тяжело вздохнул и не стал пререкаться.
– Вы – самая загадочная из правительниц, которые когда-либо существовали под луной.
– Но есть нечто общее, что роднит меня с любым правителем. Я не терплю, когда меня пытаются разгадывать, и признаю только одно рвение подданных – беспрекословное послушание.
– Кстати, как там сражаются нанятые нами воины азиатских степей, господин главнокомандующий? – решила не упускать инициативы королева. – Что-то наш храбрый князь-генерал, сумевший в первые же дни покорить одну из самых «недоступных» французских крепостей – графиню де Ляфер, основательно сник.
– Он сейчас в Польше. Отбыл в свите принца Яна-Казимира.
– Зачем отпустили? Нам что, уже не нужны воины? Он ведь наверняка уехал не один.
– В Варшаве ему тоже придется сражаться. Вместе с принцем Яном-Казимиром. Только уже за польский трон. За наш с вами польский трон, Ваше Величество.
– Который, во что бы то ни стало следует отстоять в сражении с другим принцем, Каролем, или, как он себя предпочитает именовать, Карлом-Фердинандом, – понимающе поддержала принца Анна Австрийская. – Ох, уж эти ни с чем не сравнимые по жестокости сражения за трон! А тот, другой, генерал или полковник?
– Сирко? Сражается. Украинцы продолжают сражаться, хотя, увы, уже несколько месяцев не получают жалованья.
– Но ведь вы же знаете, что казна пуста, – отвела глаза королева. – Она пуста, несмотря на то, что проклятия в адрес первого министра не умолкают и что в некоторых департаментах крестьяне и ремесленники уже берутся за оружие и вилы. Она пуста, принц. И пусть это станет ответом на многие ваши недоуменные вопросы.
– Что же делать с казаками?
– Поблагодарить за службу. Наиболее храбрым из них предложить остаться во Франции. Пусть женятся здесь, оседают и воюют как подданные Людовика XIV. Что вы так удивленно смотрите на меня, принц? Понимаю, такая развязка этого азиатского узла вам просто в голову не приходила.
– Да уж, – вяло усмехнулся де Конде. – Интересно, как это предложение будет воспринято удальцами полковника Сирко?
Королева промолчала. Она ждала, когда, наконец, откроется причина гнева принца.
– Но привела вас ко мне не забота о степных рыцарях, не так ли, мессир?
– Естественно, – спохватился принц. – Я возмущен. Ходят слухи о том, будто кардинал Мазарини ведет тайные переговоры о заключении мира с Испанией и вообще о прекращении войны двух лагерей.
– Вы-то, конечно, убеждены, что эта бессмысленная война должна длиться еще тридцать лет?
– Она должна длиться до победы. Возможно, вам трудно это понять, государыня… – настраивался принц на философский лад. – Но мирные годы всегда безлики. О них, если и упоминают, то лишь затем, чтобы подчеркнуть, что это годы, ничем особо не отмеченные. Годы прозябания. А любая война – как отметина на лице истории. Печать, клеймо, бриллиант в короне…
– Если только в ходе ее правители не теряют эту корону вместе с головой.
– Что тоже весьма примечательно и всегда охотно фиксируется историками. Так вот, я не желаю, чтобы годы нашего с вами правления, государыня, вошли в историю Франции как годы поражения, годы бездарно завершенной великой войны.
– То есть не желаете, чтобы в памяти потомков нынешняя война осталась такой, каковой вы ее завершили, – деловито подытожила Анна Австрийская.
– Простите, но лично я пока что не собираюсь завершать ее. По крайней мере, в этом году. Уверен, она продлится еще как минимум года три. Франция и Испания попросту не в состоянии существовать сейчас, не будучи в состоянии войны друг с другом.
– Чего же вы добиваетесь? Чтобы мы объявили Испании новую войну?
– Чтобы первый министр и его послы прекратили переговоры с Испанией о мире. Это деморализует наших солдат. Подумайте сами: кому хочется умирать в последние дни войны, когда уже ясно, что в столицах договорились о мире?
