Впереди вновь послышался приглушенный разговор, потом булькающие звуки переливаемой жидкости. Борубай слушал разговор и звук воды, наливаемой в бочку, а в ушах больше всех звуков звучали свои слова: «Близко!… Спасение совсем рядом!…» И от этих немых, сильно бьющих в сердце мыслей росло нетерпение и хотелось идти еще быстрее. Но он сдерживал себя, тормозил каждый шаг. «Если все правильно, то до поста еще шагов пятьдесят-сто… Придется выжидать… Пока не разберусь, рисковать не буду. Дальше идти нельзя».
Он «слушал бочку». Чем больше наливали в нее воды, тем глуше становился звук падающей струи. Не видя берега, он уже был уверен, что тележка от берега стоит недалеко, потому что каждое новое ведро немцы приносили через тридцать-сорок секунд. «Или лес вплотную к воде, или чем-то замаскирован выход тропы к реке… Выползать только тропой и по ней к воде… Только тут нет мин. И пост где-то совсем рядом с берегом…»
Воду наливать перестали. Поехали… Темноту лесного прогала заполнила движущаяся чернота.
Борубай и Сверчков затаились лежа, стараясь как можно тише и реже дышать. Сейчас решалось почти все. Эти уйдут, и перед ними останется дозор и река.
— Wir kommen noch einmal.
— Gut [22].
Разговаривали совсем рядом.
«Значит, до остающихся на дежурстве метров двадцать и там столько же…» Двое прокатили бочонок в трех метрах. Сердце Борубая от волнения стучало так громко, что его тревожное напряжение сильными толчками отдавалось в виски. Лицо горело. Вспотевшие руки мелко дрожали, а разутым ногам стало холодно. Борубай нащупал рукой стрелка, нашел его ухо и, сдерживая дыхание, зашептал:
— Пока эти уходят, шумок надо использовать. Нас тут не ждут. Мы их раньше увидим. Придется стрелять в упор. Стреляю я — и сразу в воду. Немцев двое. С тропы никуда. Я первый выхожу…
Вышел на тропу. Постоял, успокаивая дрожь волнения и напряжения в ногах. Не оглядываясь, услышал совсем рядом прерывистое дыхание стрелка и левой рукой отодвинул его назад. Сделал по-кошачьи десять шагов и замер в неподвижности; не нашел, где находилось охранение. Нужно было вновь лежать. Ждать ракету или услышать разговор.
По напоенному приречной сыростью воздуху издали приплыли звуки шагов, опять шли хлябающие широкие голенища и кованый каблук. Катили вторую бочку. «Или их опередить, или вновь прятаться и ждать?… Если ждать, то наверняка увидим, где передние немцы… Чертовы фрицы, давайте ракету, а то поздно будет. Уползать уже надо».
За левую пятку ухватилась рука стрелка и стала дергать ногу в сторону.
Впереди что-то звякнуло, послышались шаги и тихий голос:
— Das seint Sie wieder [23].
Взлетевшая ракета ударила бичом по нервам. В ее пульсирующем полумраке Борубай увидел два человеческих силуэта в касках, метрах в пяти от себя, и лежа выстрелил в одного и сразу в другого. Вскочил уже в темноту.
— Вперед…
Два прыжка. Еще два выстрела в лежавших — и прямо в мелкий ивняк. Река… Шагнул на тускло блестевшее зеркало. Окунулся сразу с головой. Вода кинулась ножами в прорехи обмундирования, обожгла холодом, обхватила грудь обручем, не давая вдохнуть.
Широко открытый рот торопливо хватал воздух, как при удушье, но самое страшное уже было позади. Первый, самый маленький вдох был сделан. Дыхательные мышцы не свело судорогой, они начали работать… Увидел: стрелок выскочил из кустов.
— Прыгай. Сейчас начнется. — Повернулся к другому берегу и услышал сзади громкий всплеск испуганное «ох». И в это время ночное небо вспороли несколько ракет, за ними сразу еще и еще. Вода в этом мертвом свете показалась тяжелой ртутью. Борубай заставил себя нырнуть и, чтобы освободить руки, сунул пистолет в карман.
Сделал руками гребок, который вытолкнул его из воды. Оглянулся на чужой берег: на тускло блестевшей воде в трех метрах от него черным шаром виднелась голова стрелка.
— Под водой плыви. Давай, ждать больше нельзя.
Вновь нырнул… Из-под обмундирования с хлопаньем вышел последний воздух, и теперь его уже не выталкивало вверх. Мышцы живота судорожно заставляли сделать вдох. Вынырнул. Вверху висели «фонарики» тревоги. Два жадных вдоха, и снова водяная темнота…
Вода под обмундированием от тела согрелась, а кожа пообвыклась и уже не слышала холода. Плыть стало легче.
«…Поспокойнее и экономнее движения. Выныривать надо лицом вверх… Нет, лучше больше не нырять. Сейчас, пока есть воздух, повернись на спину и всплывай наверх… Так… Теперь тихо, очень аккуратно надо высунуть наружу нос и рот…»
Борубай, едва шевеля руками, поднял грудь выше ног, чуть запрокинул голову назад… Живительный воздух полился в грудь, наполняя исстрадавшееся тело эликсиром жизни.
«Теперь незаметно вперед…»
Ноги и руки не торопясь проталкивали тело к другому берегу. А над головой все продолжали взлетать ракеты. Через тонкую водяную пленку до ушей доносился разнобой автоматной стрельбы.
«Около меня пуль нет, значит, не заметили. А стреляют, наверное, по темным местам, где плохо видят… Похоже, что стреляют теперь с двух сторон… Однако холодно стало… Обидно, если судорога утопит…»
Время проявлялось только через треск разрывавшейся вверху осветительной ракеты да глухой стук пуль о воду. И всякий раз сердце подавало тревожный сигнал новой опасности, ждало огонь по себе, отчего Борубаю хотелось спрятаться под воду и сжаться в маленький комочек. И только после того как настороженная мысль отмечала: «Не по мне. Не видят… Не поддавайся страху», — руки и ноги вновь брались за дело… Пловец теперь уверился в том, что его не видят с берега, оставшегося сзади, и изменить что-либо может только чистая случайность. Но ощущение опасности не пропало. Вначале он все время ждал пули в торчащий из воды подбородок, а теперь от этого ощущения зачесалось темя… Настывшее тело, близкая возможность спасения и нарастающая возможность чьей-то ошибки со своего берега по-новому обострили чувства. Почему-то предстоящее виделось ему на фоне красной дали, из которой вырывались картины гибели и радости спасения…
Наконец ноги зацепили грунт, и он, подтолкнув себя еще дальше, спиной почувствовал ровную покатость прибрежного дна. Еще усилие, и затылок лег на сухую землю. Тело расслабилось. Еще лежа на спине, поднял голову, посмотрел на речную даль. Вода спокойно катилась влево, на ровной глади ничего. На другом краю струящегося темного серебра черная стена вражеской обороны.
«Где же стрелок?… Мог раньше выплыть и теперь, как и я, отдыхает на берегу… Может, течением снесло… Теперь только ждать…»
Замерзшее тело начало дрожать. Дрожь добралась до зубов. Чтобы они не стучали, Борубай крепко сжал челюсти, перевернулся на живот.
— Эй, на берегу! — позвал осторожно.
— Мы тебя давно видим. Выползай прямо, тут неопасно. Мин нет.
…В землянке Борубая отогрели. Растирка и внутренний водочный «сугрев» свалили его с ног. Очнулся от сонного беспамятства утром… Оделся в сухое. Живой и целый, но без радости. Стрелка не было. Не переплыл. Никто его не видел. Сгинул человек
День клонился к вечеру. У командного пункта полка стоял Митрохин с командирами и еще раз уточнял порядок на завтра. Убедившись, что все его поняли, решил попрощаться с подчиненными, но в это время перед глазами выросли две фигуры: Осипов и Борубай. Младший лейтенант и командир полка шагнули друг другу навстречу и обнялись, как сын с отцом.
— Рад, очень рад видеть тебя. Поздравляю с возвращением. Пошиванов, принимай отважного казака. За одного битого двух небитых дают. Молодец, что выбрался. Здоровайся со всеми… Не ранен, не побит?… Где стрелок?
— Нет стрелка, товарищ командир. Или утонул в Донце, или убит, когда переплывали. Вот документы о моем переходе линии фронта…
Митрохин читал в молчаливой тишине. Закончив, передал справку Сергееву и Мельнику.
— Жаль, хороший был паренек. Тебя, Борубай, никто ни в чем винить не собирается… Случай. Могло получиться и так, что никто бы не переплыл. За настойчивость хвалю. Надо, начальник штаба, собрать летчиков, пусть пилот расскажет о своем опыте. Может, и пригодится кому.
