Алексей испытующе посмотрел на Ганна.
— Фридрих, я здесь человек новый и мне не с кем поделиться своими заботами. Прошу твоего совета, — и он передал Ганну письмо барона. Тот внимательно прочитал и удивленно поднял тонкие брови.
— Что все это значит, Генрих?
Алексей в упор посмотрел на Ганна и вздохнул.
— Хотят подцепить меня на удочку... Не успел сюда прибыть, как уже появились завистники и враги.
Ганн нахмурил брови.
— И ты догадываешься, чьих рук это дело?
Алексей кивнул головой.
— Да за такие вещи... — Ганн возмущенно бросил письмо на стол. — Немедленно доложи командиру части и потребуй расследования.
— Если бы я точно знал...
Ганн настаивал:
— Раз проигрыш, о котором говорится в письме, лживо приписывается тебе... Кроме того, здесь указан обратный адрес барона Сальге. Не следует ли написать ему? А впрочем, может быть такого барона и нет совсем. Надо выяснить все... Да и существование гостиницы «Золотой рог» тоже очень сомнительно. Я был как-то перед войной в Мюнхене и не припомню гостиницы с таким названием. Правда, может быть, совсем маленькая, где-нибудь на окраине... Генрих, я помогу тебе. Скажи только, кого ты подозреваешь в этой гнусной проделке?
— Эргарда Босса. Начальника штаба группы подполковника Шома.
— Босса?—удивился Ганн и, опустив голову, задумался: — Если Босс — ставленник Штальбе и Шома — окажется недостойным назначения, это будет сильным щелчком по носам этих высших командиров. Я буду этим очень доволен, — тихо проговорил Ганн.
— Почему? — удивился Алексей.
Ганн, несколько поколебавшись, зорко взглянул на Алексея.
— Видишь ли, меня обвиняют в вольнодумстве. Шом считает меня чуть ли не сторонником русских. Ну, к примеру, я отказываюсь при выполнении боевых заданий бомбить и обстреливать мирных жителей и все то, что не имеет отношения к военным объектам. Что бы против меня ни предприняли, я останусь при своем убеждении,— на лице Ганна отразилась непреклонная решимость.— Я солдат и честно выполняю свой долг, но я не детоубийца! А Босса, этого труса, мы быстро посадим на место.
Алексей крепко пожал протянутую руку капитана.
...Тем временем группа майора Вебера, пронизав облачность, барражировала в квадрате 28—60.
Советские бомбардировщики разгрузились над железнодорожным узлом и легли на обратный курс. Группа Шома, как и было задумано, атаковала сопровождающих истребителей. Шом видел, как его асы, один за другим, выбывают из строя, а бомбардировщики русских безнаказанно уходят в сторону линии фронта.
«Где же Вебер? Почему он не завершает операцию?» — подумал он.
— Ягуар!.. Доннер веттер! Где ты, почему не выходишь на перехват, почему не выходишь на перехват?!
И тотчас же в микрофоны последовал ответ:
— Не вижу цели, не вижу цели!
Шом хотел выругать Вебера, но в этот миг два русских летчика атаковали его. Шом, яростно отбиваясь, решил вывести из боя свою изрядно потрепанную группу, но его машина, обстреленная перекрестным огнем, штопором врезалась в землю. Шом не успел выпрыгнуть с парашютом.
Операция была сорвана...
После неудачного вылета на боевое задание все ходили подавленные и злые. Надо же такому случиться! Хорошо разработанная операция с треском провалилась из-за неверного указания квадрата боевых действий.
В приказе по части было указано полное несоответствие Вебера занимаемой должности. Теперь фон Штальбе с нетерпением ждал, когда поправится капитан Шверинг, чтобы поставить его во главе авиагруппы.
В землянке, где помещались командиры, больше не смеялись и не веселились... Майор Вебер непробудно пьянствовал и целыми днями спал, чтобы забыть позор.
У Алексея же, напротив, настроение было приподнятое. Он был доволен своей работой.
— Алло, — обратился он к собравшимся офицерам. — Чего носы повесили? Сколько можно справлять траур? На войне всякое бывает...
— А чего веселиться? По какому поводу? — пробурчал Курт.
— Ну, хотя бы потому, что завтра я справляю день своего рождения, — объявил Алексей.
Курт сразу развеселился, у него заблестели глаза. Вскочив, он стал потешно раскланиваться, протягивая Алексею руку:
— Поздравляю, поздравляю! Упустить такой случай было бы величайшим преступлением.
Единодушно было принято решение организовать пир. Курт озорно размышлял: «А что, если в виде сюрприза на вечер пригласить девушек? Это будет здорово! Придется взять на себя эту затею».
Он вспомнил русских девушек, которые приезжали под комендантским конвоем убирать помещение штаба. Особенно понравилась Курту румяная девушка со вздернутым носом и печальными глазами. Она куталась в старенький шелковый платок... На широком, скуластом лице Курта разлилась улыбка. «Да, затея недурная. Надо действовать. Вместе с комендантом Шмольтке мы все это уладим. В крайнем случае подарю ему часы...»
Курт расстегнул куртку и нащупал связку часов. С этой связкой Курт никогда не расставался. Да, времена круто изменились. Раньше офицеры могли на досуге гулять в ближайших деревнях, пьянствовать и развлекаться, шарить по укромным уголкам, брать все, что понравится, и отсылать домой в Германию. Но после того как на один из офицерских балов сделали налет партизаны, летчикам строго-настрого запретили удаляться из расположения части.
«Не вмешайся в тот раз находившийся поблизости карательный отряд, вряд ли кто-нибудь из офицеров выбрался бы живьем из села, — думал Курт, невольно дотрагиваясь до глубокого шрама на голове. — Но на территории аэродрома не грозит никакая опасность. Здесь можно развлекаться, сколько угодно. Охрана надежная!»
— Курт, ты что задумался? — чуть ли не в самое ухо крикнул Мюллер. — Право же, голова служит ненужным придатком к твоему могучему туловищу... Буди скорее Вебера, а то он прокиснет от сна.
Курт глянул на Мюллера, потом взял Вебера за плечи и сильно тряхнул. Тот, выслушав предложение отпраздновать день рождения Шверинга, обвел всех мутным, сонным взглядом и, махнув рукой, буркнул:
— Ладно, — и снова захрапел.
...Девушки, уставшие и голодные, не обращая внимания на проходивших, мыли полы в коридоре штаба. Одна Фроська не унывала. Она подмигивала офицерам, шутила, зло посмеивалась.
Фроська — единственная дочь бывшего мельника Пашки Кривого. С приходом немцев отец ее вернулся в деревню, открыл лавку и торговал награбленным колхозным добром. Фроська же сама вызвалась мыть полы и стирать белье немцам. Теперь она командовала целой бригадой девушек, которых комендант Шмольтке мобилизовал на работу.
Многие из девушек, когда пришли немцы, ушли в лес, пытаясь связаться с партизанами, но не нашли их в дремучих брянских лесах и вернулись в село.
— Ну что, изголодались? Накормили вас партизаны?— издевалась над ними Фроська. — Давно бы надо было пристать ко мне. Дуры! Все равно ведь... Немцы говорят — Красной Армии капут. А партизан они переловят и всех перевешают. Слушайтесь меня, и все будет отлично, а будете увиливать от работы — расскажу немцам, что к партизанам хотели уйти.
Теперь Фроська обнаглела совсем и изображала из себя командира:
— Наташка! — покрикивала она, — неча лодыря корчить! Пошевеливайсь!
Но у девушки, к которой обращалась Фроська, от усталости, видимо, кружилась голова. Она выпрямилась, прислонилась к стене. Проходивший мимо офицер, поравнявшись, нахально подмигнул ей, оскалив большой рот с черными усиками на верхней губе. Он подошел к Фроське, щелкнул ее стеком по спине. Та, притворно вскрикнув, заулыбалась и зашептала ему о чем-то на ухо. Она то и дело косилась на Наташу, смеялась и снова тянулась к уху офицера.
«Что она задумала?» — встревожилась Наташа, услыхав в их разговоре свое имя.
В дверях показался комендант Шмольтке.
— Ну, ты, работать немедленно, — крикнул он Фроське. — Нечего лясы точить! — комендант похабно выругался. Шмольтке плохо знал русский язык, но ругаться любил по-русски.
Наташа долго не могла успокоиться. Когда приехали в деревню, Фроська предупредила девушек, чтобы завтра они принарядились, так как поедут на вечеринку к знаменитому летчику. Она не забыла пообещать богатые подарки, если девчата будут вести себя хорошо и офицеры останутся ими довольны.
Она смеялась и, подмигивая девчатам, подзадоривала Наташу...
Наутро, когда девушки зашли к Наташе, они увидели ее непривычно веселой, с яркими лентами в косах.
— Принарядилась, девка, — прыснула Фроська. — Видать, не хочет себя дешево продать!
* *
