Анна замешкалась. Ей надо произнести ответный пароль, и это при отце. Раньше, в мыслях, ей рисовалось другое: он тихо постучит в дверь, она откроет, и они так же тихо скажут друг другу что нужно. И вдруг всё так шумно, громогласно, при отце… Но отвечать надо, раз он произнёс пароль, и она, слегка запинаясь, сказала:
– П…по вторникам и четвергам.
– Вот те на! А так нельзя, чтобы, когда я свободный, тогда и приду? А то, я вот папаше уже рассказывал, дело маклерское открываю, тут день на день не приходится. В школе когда-то немецкий учил, но ничего, кроме «гутен таг», не помню. А с новой властью дружить надо, значит, нужно учиться говорить по-ихнему.
Мужчина, явно довольный собой, засмеялся. Анну вдруг пронзило: он неточно сказал пароль, а вторую фразу вообще не произнёс! Как же это она…чуть не раскрылась. Впрочем, ни гость, ни отец, кажется, не придали значения её волнению и словам. Единственное, что теперь нужно, – отказать этому типу под любым предлогом. И Анна, явно стесняясь, сказала:
– Я давала объявление, когда ещё не имела работы, а сегодня устроилась в городскую управу, и теперь у меня не будет времени для занятий. Извините.
– В управу? – переспросил посетитель. – В управу – это хорошо. Надо помогать новой власти наводить порядок! А может, успеете и там, и здесь?
– Нет, нет, никак не успею, – решительно сказала Анна. – В управе очень много работы.
– Жалко, – шумно выдохнул гость. – Да сказать по чести, и у меня времени мало. Ну ладно, где языка не поймут, там деньги разберутся!
Захохотав над собственной шуткой, мужчина распрощался и ушёл.
Анна легла пораньше – хотелось успокоиться после такого тревожного дня. Но уснуть не могла, всё вспоминала то вчерашнюю сценку около комендатуры, то сегодняшнюю встречу с нежданным посетителем. Теперь только подумала о том, какая осторожность требовалась от неё. Объявление мог прочитать кто угодно. Вероятно, найдутся и ещё желающие изучать немецкий язык в угоду новым хозяевам. Брать их или не надо? Посоветоваться не с кем.
Едва успела подумать об этом, как раздались сильные взрывы. Анна в испуге подскочила к окну, но тут же отпрянула и побежала к отцу. Пётр Фёдорович, разгибая ревматические ноги, медленно сползал с кровати.
– Папа, ты слышал?
– Как не слыхать… Это где же?
– По-моему, в самом центре.
– Что же это могло взорваться?
– Бомбы, папа, бомбы! – радостно зашептала Анна. – Это наши! Я слышала гул самолёта.
Они сели на диван, прижались друг к другу, но бомбёжка не повторилась. Только слышно было, как по улицам мчались мотоциклы. Скоро стали громко стучать в двери соседних домов, немного спустя затарабанили и к ним. Анна дрожащими руками зажигала свет.
– Не бойся, Анечка, не бойся, – говорил Пётр Фёдорович, подходя к двери. – Приготовь свой аусвайс.
В комнату ворвались двое автоматчиков. Один остался у двери, второй быстро прошёл по комнатам, заглядывая во все углы. Пётр Фёдорович совал солдату, стоявшему у двери, оба пропуска, свой и дочки, повторяя:
– Аусвайс, аусвайс!
Уразумев, наконец, что это за люди, и никого не обнаружив, солдаты удалились. Когда они ушли, Пётр Фёдорович, потрясая пропусками, сказал дочери:
– Ну вот, уже и сгодились! А ты не хотела у них работать.
Утром отец ушёл на службу, Анна пошла в управу. Здесь все тихо переговаривались, обсуждая ночное происшествие, из чего Анна узнала о пущенной кем-то ракете. Бургомистр спросил, не побеспокоили ли их ночью. Анна уловила в голосе напряжённость, поэтому как можно спокойнее ответила:
– Всю нашу улицу проверяли, ведь мы живём недалеко от центра.
– Да, да, – успокоился бургомистр, – подняли чуть не весь город.
Анна поняла ход его мыслей: раз она здесь, значит, у них ничего подозрительного не нашли. Беспокоится. Ну как же, ведь это он порекомендовал отца Клейсту.
Переведя какой-то малозначительный хозяйственный текст, Анна пошла домой и по пути завернула в угловой магазинчик за мятными леденцами для отца. Выйдя оттуда, услышала стрельбу на примыкавшей улице, топот и крики. От неожиданности прижалась к стене дома, и вовремя. Мимо пробежал ещё совсем молодой человек в серых брюках и светлой рубашке, на которой в двух местах проступили пятна крови. Длинная стена дома выходила на улицу окнами, и беглецу некуда было свернуть. Он кинулся через дорогу на другую сторону. Два немецких солдата на бегу стреляли в него из автоматов. Анна видела, как он упал посреди улицы. Страшно перепуганная, она не могла сдвинуться с места.
– Вег! Вег! Шнеллер! – прикрикнул на неё один из солдат и махнул рукой, показывая, чтобы она поскорее уходила.
Анна побежала вверх по улице и обернулась уже на повороте. Оттуда видела, как солдаты поволокли к подоспевшей машине окровавленного юношу. Кто он? Почему в него стреляли среди бела дня? А вдруг это тот, кого она ждёт? Или тот, кто пустил ракету? Ни узнать что-либо, ни сообщить она не может – идти к Петровичу на кладбище нельзя, пока не явится человек с паролем, этот наказ она хорошо помнила, а сам он не появлялся с тех пор, как принёс рацию.
Петрович почему-то назвал радиопередатчик «Юркой». И вот «Юрка» стоит в бездействии, и она тоже ничего не делает. Только ждёт. Так было приказано: никакой самодеятельности, только ждать. А может, и надо научиться терпеливо ждать своего часа? Она читала, что выдержка – одно из главных качеств разведчиков. Но выдержка и бессмысленное ожидание не одно и то же. И какая она разведчица? Ей доверили лишь маленькую часть тайны, и то, кажется, на всякий случай. Может, её помощь вообще не понадобится?
Анна вдруг вспомнила лицо юноши, лежавшего в крови на дороге. Очень хорошее лицо, открытое. А если это всё-таки тот, кого она ждёт?
Придя домой, Анна стала с нетерпением ждать отца. Он хорошо знал виллу, и ему приказали почистить трубы, отладить краны – словом, навести порядок во всех коммуникациях. В общем, дел там хватало, и он ходил на работу ежедневно с утра до вечера. Когда отец вернулся, Анна встретила его тревожным вопросом:
– Ты ничего не слышал, схватили того, кто стрелял из ракетницы?
Анна старалась говорить спокойно, но на последних звуках голос её осёкся, и она принялась кашлять, делая вид, что горло перехватило простудой.
– Не слыхал, – медленно сказал отец. – А ты простудилась? Много бываешь на улице?
Анна хотела ответить, что не так уж и много, только по необходимости, но отец перебил:
– Ты, если не в управу, то сиди дома. В городе такое творится… Опасно. Поесть я и сам принесу.
Медлительный Вагнер не спеша ушёл на кухню. Анна взяла с этажерки первую попавшуюся книгу, попыталась читать. Это были стихи Омара Хайяма. Изящные восточные рубаи, полные глубокого значения.
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чём нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?
Она никогда не задумывалась над тем, в чём смысл её жизни, какой след оставит. Ей казалось, что он был сам по себе определён, как у всякой женщины: работа, любовь, семья, дети…
Так как будто всё и начиналось. Работа в школе ей нравилась. Любви, правда, пока не дождалась – студенческие симпатии не в счёт. Но она ещё молода, всего двадцать один год. Если бы не война… А теперь всё так изменилось, что с любовью придётся подождать до победы, до полного разгрома фашистов. И она обязана внести свою лепту в общую победу над врагом.
Мысли Анны прервал стук в дверь.
Ларский стоял у двери директорского кабинета, словно не решаясь двинуться дальше. Тот, кто собирался его допрашивать, чуть поморщился, пытаясь что-то вспомнить, но, оставив эту попытку, уже бесстрастно смотрел ему в лицо, и Сергей догадался: не вспомнил!
– Имя, отчество и фамилия! – поторопил его прыщавый и добавил не без ехидства: – Или не успели придумать?
Сергей молча смотрел в его прищуренные жёлтые глаза и медленно доставал из кармана паспорт. «Не узнаёт, не узнаёт», – вертелось в голове. Он так же медленно подал паспорт. За эти несколько секунд Сергей сумел успокоиться и сконцентрировать внимание на прыщавом, будто и не замечая того, который сидел по другую сторону стола в форме гестапо.
– Какого чёрта! – вспылил желтоглазый. – Я хочу это услышать от тебя!
– Я думал, что документу больше веры, чем моим словам, – спокойно ответил Сергей. – Ларский Сергей Иванович, помощник художника.
Прыщавый хмыкнул и заметил с сарказмом:
– Может, Ла-а-арин? Как у Пушкина?
«Пока не узнаёт, но всё-таки встревожен», – подумал Сергей.
– Нет, именно Ларский.
– Он у нас работает помощником художника, – с готовностью подтвердил Кох. – Поступил ещё в Ленинграде… Ах, извините, в Петербурге. Хотя… Но как же теперь именовать этот город?!
Кох совсем запутался и умолк. Гестаповец молча разглядывал Сергея, потом полистал его паспорт и, указав длинным сухим пальцем на дату рождения, так же молча поднёс к глазам прыщавого. Тот опять язвительно хмыкнул, обращаясь к Сергею:
