От болезни я постепенно оправился, и во второй половине октября написал Клавде письмо с предложением выйти за меня замуж. Она ответила согласием, и я выпросил у комиссара разрешение уехать в неиспользованный отпуск. Я съездил к ней в Фурманов, и в Петрозаводск мы вернулись уже вместе. Наш медовый месяц был испорчен тем, что комиссар уехал в санаторий и оставил меня за себя почти на два месяца. С раннего утра до позднего вечера я находился в полку. От своих обязанностей пропагандиста я не освобождался и тянул две солидные нагрузки. Командир полка еще не получил звания и очень это переживал. Он звонил мне каждый день, спрашивая: «Пропаганда, ничего нет?» Я отвечал, что пока нет, и он вешал трубку.
В один из холодных зимних дней штаб полка получил телеграмму «полковнику Степанову лично от Наркома обороны Ворошилова» — поздравлением с присвоением звания «полковник». Я прочитал и звоню Степанову: «Товарищ полковник, это вы?» В ответ: «Какой полковник?» Отвечаю: «Вы теперь полковник, есть телеграмма от Ворошилова!» Он не стал больше сомневаться и коротко сказал: «Построить полк по тревоге, а за мной немедленно машину». — «Машины нет». Его «газик» был на ремонте, но в полку было еще три или четыре грузовые машины. «Любую, хоть из-под говна!» Говорю, что есть машина из-под известки, и в ответ: «Давай!» Дело было за полдень. Я вышел на крыльцо штаба и дал горнисту команду: «Играй тревогу!» Машина ушла за полковником, а полк начал строиться по тревоге на дороге перед штабом полка. Я остался на высоком крыльце штаба, отсюда хорошо был виден въезд в городок. Скоро в воротах показался «Яз» — подарок Ярославского автомобильного завода, пятитонный, с грязными от извести бортами. Грузовик въехал в городок и остановился перед штабом. Степанов вышел в форме полковника с тремя шпалами в петлицах и нашивками на рукавах — золотыми широкими треугольниками. Начальник штаба доложил: «Товарищ полковник, полк по тревоге построен!» Я, как комиссар, находился немного сзади Степанова. Он повернулся к шеренгам построенного полка и коротко, громко объявил: «Я, полковник Степанов, командую 18-м артполком. Вольно. Отбой тревоге, продолжать занятия по расписанию».
Теперь мне предстояло работать с боевым, полным сил и энергии человеком. С 1 декабря начался новый учебный год, работы и забот было много. Но зато мы с женой получили комнату в новом доме и скоро в нее переехали. В январе 1937 года я сдал полк Виноградову, хорошо отдохнувшему в Сочи, — а на второй день в полку ЧП. За два месяца работы моей за комиссара не было ни одного чрезвычайного происшествия, а тут как по заказу — коллективная пьянка младших командиров, да еще в Ленинской комнате. Комиссар сильно осерчал, крепко ругал политрука батареи и строго наказал виновных. Вскоре новое ЧП — в полку повесился одногодичник. Эт5 были люди с высшим образованием, которые проходили службу в течение года и аттестовались на командиров взводов. Одногодичник покончил с собой на чердаке казармы из-за трудностей в семье...
Хозин по-прежнему всесторонне тренировал личный состав дивизии, много внимания уделял физической подготовке всего личного состава. Зимой устраивались лыжные соревнования, прыжки с трамплина. Помню состязание в одно из воскресений: прыгнул первый и сломал ногу, за ним второй — руку, но Хозин не отменил состязаний, хотя руководители физчастей посматривали на него. Он сказал: «Продолжайте» — и следующие прыжки прошли без всяких происшествий. Запомнились мне и летние тренировки личного состава. Хозин поднял по тревоге одну роту и приказал вплавь, в обмундировании переправиться через водохранилище у плотины электростанции. Один боец утонул, и ротному командиру попало за плохую выучку личного состава. Утонувшего достали, открыв шлюз и быстро спустив воду, а к вечеру водохранилище уже наполнилось. Ночью в грозу Хозин поднял по тревоге роту танкового батальона «амфибий» Т-37 и поставил командиру задачу переплыть через губу Онежского озера. Была сильная гроза с дождем, в радиопередачах появились помехи. Командир батальона спросил Хозина: «Разрешите переждать грозу», — а в ответ: «На войне тоже будете пережидать? Я приказов не повторяю!» Амфибии поплыли по озеру, и все благополучно добрались до другого берега. А Хозин все время стоял под дождем, пока не получил подтверждения, что переправа закончена. Тогда он поблагодарил личный состав за отличную службу и уехал. В нашем артполку он появлялся очень часто, да и начальник штаба дивизии полковник Гордов не забывал полк.
В начале 1937-го я уехал в Ленинград на недельные сборы заочников: каждый день нам читали лекции по 8–10 часов по истории партии, истории СССР и историческому материализму. Когда я вернулся, наш комиссар полка Виноградов был переведен на повышение, и с ним мне встретиться больше не пришлось. Вместо него комиссаром стал батальонный комиссар Израецкий из 53-го стрелкового полка. Для него это не было повышением, но среди политработников считалось, что работать в артполку легче. В середине марта начподив Коробов перевел меня в политотдел на вакантную, только что введенную должность начальника дивизионной партийной школы (ДПШ), и я навсегда расстался с артполком.
По штату в Школах партийно-комсомольского актива в соединениях был только начальник; все преподаватели (как гражданские, так и военные) были привлеченные. Там, где части дивизии были далеко от политотдела, руководство филиалами ДПШ возлагалось на инструкторов пропаганды. Мне пришлось опять осваивать новую работу, не имея никакого опыта. Да его и негде было взять: это была совершенно новая для армии должность. Я потратил много сил, чтобы обеспечить бесперебойную работу школы. Занятия проводились по субботам днем и для комсомольцев — в послеобеденное время: на дневном по 6 часов, а на вечернем отделении — по 4 часа. Мне иногда приходилось заниматься с людьми все десять часов. Изучались история партии, история СССР, международные отношения. Срок обучения для партийного актива составлял два года. Вне плана производилось изучение важнейших решений партии и правительства.
Школу я принял, когда было проведено два или три занятия. Расписания не было, что будет на следующем занятии — неизвестно. Надо было установить и обеспечить занятия по расписанию на длительный период. Историю партии читали секретарь партбюро батальона связи, инструктор Дома Красной Армии и я, а историю СССР — преподаватели Государственного карельского университета. Я установил хороший контакт с преподавателями университета, с лекторами обкома партии и знал всех, кого можно было привлекать к проведению занятий в школе.
Весной 1937 года мне присвоили воинское звание «старший политрук». Я терпеливо ждал этого звания с 1933 года: в дивизии уже все политработники имели звание, но мне его почему-то не присваивали. Бывая в Ленинграде на сборах, я заходил в отдел кадров, и мне говорили, что материал в Москве. Так я и ждал, а потом написал письмо на имя начальника ГлавПУРа и скоро получил телеграмму серии «К»[7] за подписью Мехлиса: «ВАМ ПРИСВОЕНО ЗВАНИЕ СТАРШЕГО ПОЛИТРУКА ЖЕЛАЮ УСПЕХОВ МЕХЛИС». Это придало мне энергии. Старших политруков в дивизии тогда было менее десяти, в том числе четверо в политотделе.
В те дни то и дело появлялись сообщения об арестах видных партийных и советских работников, как врагов народа. Пост командующего ЛВО занимал прославленный герой Октябрьской революции — бывший моряк Балтийского флота, непосредственный участник боев в Испании. Помню, как он приезжал к нам в Петрозаводск, ездил по частям дивизии в открытой легковой машине и на ходу из машины метко стрелял дичь. Но вот он был арестован, и на его место был назначен командир нашей дивизии Хозин. Был арестован начальник политотдела Коробов, его сменил батальонный комиссар Щукин, призванный из запаса. Работать с ним оказалось легко, это был очень внимательный к людям человек. А Хозина заменил комбриг Болдин, тоже участник Гражданской войны, очень тактичный и внимательный к людям человек.
10 мая в армии был снова введен институт комиссаров. Начальником Главного Политического управления (ГлавПУРа) был назначен Мехлис, а занимавший этот пост Гамарник был арестован как враг народа. В «Красной звезде» появилась статья «Против беззубого помполита, за комиссара — воинствующего большевика». В ней были изложены требования к работе комиссаров частей. До этого в Москве было проведено совещание назначенных на должности комиссаров корпусов и дивизий. Прибыв к местам назначения, комиссары начали «наводить порядок», учили бдительности, ополчились с крутыми мерами против недостатков...
В конце мая я проводил очередное занятие в ДПШ, когда резким толчком отворилась дверь в лекционный зал ДКА и вошел черноволосый человек со знаками различия полкового комиссара. После моего доклада вошедший сказал, что назначен в дивизию комиссаром и спросил: сколько должно быть слушателей на занятиях? Я доложил по каждой части гарнизона, сколько должно быть слушателей и сколько присутствует. Он приказал мне вызвать сюда всех комиссаров частей, а пока они собираются — беседовал со слушателями, среди которых были командиры рот и взводов. Комиссары частей собрались быстро. Комиссар дивизии Шустин не предложил им сесть, а отчитал их стоя: «Если не будет полной явки на занятия в ДПШ, то прикажу вам лично водить их сюда строем — идите и обеспечьте полную явку слушателей на занятия». Я продолжал занятия, а Шустин сидел и слушал. Ко мне он никаких претензий не предъявил, — но в моей дальнейшей службе этот политработник сыграл особую роль.
