Так и стоял Пинчук в глубокой задумчивости около сгоревшего сарая.
К рассвету вернулись Шахаев, Уваров и Силантий. Приходилось менять весь план операции. Раньше хотели устроить налет на село и с ходу подорвать мост. Оказалось, однако, что в селе стоит большой гарнизон немцев и мост охраняется. Нужно было действовать по-иному. Сержант позвал к себе всех разведчиков. Собрал нечто вроде совета.
– Старая, ты бы вышла на улицу поглядеть, нет ли кого,- сказал Силантий бабке.
– Сейчас посмотрю.
Накинув на голову шаль, старушка вышла.
"На нее никакой леший не обратит внимания", - подумал дед, а сам пошел осматривать двор: заглянул в хлев, обогнул кругом хату, постоял в сенях.
Когда Силантий возвратился в избу, совещание уже закончилось. Разведчики тихо переговаривались.
– Тяжело, хлопцы, видать, вам? - задумчиво спросил дед.
– Тяжело, конечно, - ответил Шахаев, взволнованный не меньше деда. -Но только было еще тяжелее. Все-таки теперь, дедушка, инициатива в наших руках. Да и мы, солдаты, стали лучше, опытнее, сильнее. Нас теперь не напугаешь никаким шумовым оформлением, как было раньше. Не помогает уже больше фашистам их пиротехника. Мы сами умеем такой тарарам наделать, что они места не найдут.
– Опыту у нас, солдат, багато стало, - оторвался от окна Пинчук.-Його треба зибраты, протрясты добренько, видибраты, який поциннише, на будуще годиться, и в книгу. И хай наши хлопци чытають ту книгу, як, скажемо, грамматыку изучають, як арыхметику. Понадобится колысь...
Силантий прислушивался к разговору солдат с превеликим вниманием и счел своим долгом тоже вступить в столь тревожащую его, им же разбуженную беседу. Он уже несколько раз порывался вставить свое словцо, да все не находил подходящего момента.
– Сказывают, в Сталинград какие-то особенные пушки прибыли, когда там уж очень тяжело стало, - наконец не выдержал Силантий, присаживаясь поближе к Шахаеву (старик предпочитал иметь дело со старшим. "Командиру-то, - думал он, - все должно быть известно"). - Ты как, сынок, не видал?
– Не видел, дедушка.
Старик поглядел в окно, вздохнул тяжело и как бы про себя вдруг добавил:
– МТС по всему району и по всей нашей области теперь не сыщешь. Все как есть изничтожил германец.
Пинчук, молча слушавший беседу, снова вышел во двор. Посмотрел вверх. Там, высоко-высоко, по неизношенной голубизне неба плыл караван журавлей, роняя на землю редкие мeдноголосые клики. Их жалобное курлыканье занозой впилось в сердце солдата. Долгим взглядом провожал Пинчук живой, все уменьшающийся треугольник и чувствовал, как все поднималось у него внутри и щемящая, томительная грусть врывалась в душу, словно вся боль, что накопилась за годы разлуки с женой, маленькой дочкой, родными местами, со всем тем, что составляло радость жизни, ворохнулась в его груди.
Журавли и раньше вызывали легкую грусть в душе Петра, но то была грусть по уходящей молодости и еще по чему-то уже совершенно необъяснимому. Сейчас же боль его была глубоко осознанной и ясной.
Хмурый и злой, он возвратился в хату, затормошил дремлющего сержанта.
– Может, пидемо?
– Рано еще. Дождемся темноты.
В хате появилась старуха. Она успела обойти всю деревню, но ничего подозрительного не обнаружила.
– А на грейдере все гудут и гудут, нечистый бы их побрал, - сообщила она. - Ну как, сынок, не приболел? - участливо спросила она Сеньку.
– Нет, бабуся. Все хорошо!
– Ну, слава те господи. А я-то уж боялась...
Бабка была глубоко убеждена, что помогли ее припарки, и гордилась этим несказанно. Но полному ее торжеству мешал Силантий: он не верил в целительную силу бабкиных трав и отсутствие простуды у Сеньки после вынужденного купанья в холодной апрельской воде объяснял исключительно его молодостью.
– В его-то годы я и не знал, что такое хворость, - хвастался он, возражая старухе.
Вечером собрались в путь. Только тут вспомнили, что Сенькина шапка уплыла по реке.
– Теперь вона, мабуть, у Черному мори гуляе, - заявил Пинчук, прилаживая ремни на свои широкие плечи.
– А я без шапки пойду. Сейчас не холодно, - сказал Сенька.
– Ночью, сынок, прохладно. Ведь еще апрель, заморозки бывают.-Силантий полез на печку и вытащил оттуда свой на редкость старый и ободранный малахай.
– По Сеньке и шапка! - заметил Аким.
Все захохотали.
На улицу вышли затемно. Дед и старушка расцеловали солдат. Бабка украдкой осенила их крестным знамением. По eе морщинистым и желтым, как испеченное яблоко, щекам бежали мутноватые теплые капли. Она смахивала их уголками платка.
– Господь вас храни, - шептала она. Потом долго стояла, сложив руки на груди, и печальными глазами смотрела вслед удалявшимся разведчикам.
– Вот и наш сынок ходит где-нибудь так же, - тихо шептала она старику. - Каково им?!
Двигались вдоль реки. Местами она вышла (очевидно, еще во время разлива) из своих берегов, образовав небольшие озерки. Разведчикам все время приходилось обходить их. К счастью, немцев в этом месте не было - они держались шоссейных и железных дорог. Шахаев мысленно отметил и этот факт -может быть, кому-то пригодится.
Сейчас шагали мимо озерка. В спокойной воде отражались Млечный Путь, ковш Большой Медведицы, плыли длинные тени шедших у берега людей. Разведчики двигались молча. Кругом стояла та особенная, свойственная только весенней ночи тишина, которая обязательно наводит на размышления - иногда немножко грустные и всегда приятные. Эта тишина как-то умиротворяла людей, вселяла в их сердца спокойную уверенность в том, что все кончится благополучно.
Где-то в темных прибрежных камышах раздавалось призывное кряканье утки. Иногда доносился свистящий шум крыльев и тяжелый всплеск воды - это на зов самки прилетал селезень.
Уваров шел вслед за Пинчуком. Между ними уже установилась крепкая дружба. Молчаливый и серьезный, Яков сразу пришелся по нраву Пинчуку. Уваров, в свою очередь, считал Петра самым надежным и опытным человеком, не уважать которого просто невозможно.
Да и все любили Пинчука. Его хозяйственная изворотливость очень помогала солдатам. Водился за ним только один грешок, за который его частенько - и то лишь за глаза - поругивали. Иногда разведчикам целые недели приходилось оставаться на переднем крае. В такие дни Пинчук обычно ходил за обeдом в расположение своей роты. С этой минуты начинались муки ожидания. Дело в том, что у Пинчука была масса знакомств с хозяйственной братией, вроде поваров, писарей, кладовщиков, работников полевой почты. Пинчук всех их неторопливо обходил и только после этого возвращался к разведчикам. В сердцах ожидающих, конечно, вскипала злоба на Петра. Его ругали на чем свет стоит. Особенно усердствовал Ванин. Тряся кулаком, он кричал:
– Не посылайте больше этого старого черта, чтоб он подох!
Даже всегда добрые и спокойные глаза Акима и те сердито поблескивали за стеклами очков. Казалось, приди в эту минуту Пинчук - его разорвут на части. Но стоило Петру появиться с термосом, наполненным горячим супом, как страсти немедленно остывали. Широкое лицо Пинчука, как всегда, сияло добродушной и пребезобиднейшей улыбкой. Его серые лучистые глаза смотрели кротко и невинно, а толстый нос был под стать зрелой сливе. Все знали, что Петр "на взводе", но чудесный запах жареного лука и жирного супа убивал всякое желание ругать его, тем более что обычно Пинчук щедро угощал папиросами, предназначенными только для генерала. Где доставал их Пинчук, одному ему да Борису Гуревичу - завпродскладом АХЧ[3] - было известно. Никто до сих пор не знал, чем Пинчук мог пленить сердце этого маленького кучерявого бойца с черными и бойкими глазами...
...Пинчук шагал медленно, твердо и основательно ставя толстые ноги. Глядя на его широкую спину, на эту твердую и уверенную поступь, Яков сам наполнялся уверенностью, потому что никак нельзя было допустить мысль, что с Пинчуком могло что-то случиться.
В спокойной воде озерка по-прежнему купались звезды. Где-то под самым диском луны тарахтел невидимый самолет.
– Кукурузничек наш не спит, - тихо заметил Сенька.
Разведчики молча приближались к селу, спрятанному за недалеким перелеском.
Огромный и величавый мир обступал людей, украдкой шедших в ночи по родной земле, грубо попранной и оскорбленной врагом.
– Стой! - поднял руку Шахаев.
Все остановились, окружили сержанта.
– Вот отсюда и начнем, - тихо проговорил он.
В ту ночь, когда группа Шахаева уходила в тыл противника, командир дивизии был на своем наблюдательном пункте. Отсюда он руководил боем, отвлекающим внимание противника от разведчиков, переплывающих Донец. Перед Баталиным одновроменно была поставлена задачa: овладеть высотой, находящейся в руках немцев, и выяснить систему организации огня противника на этом участке, то есть произвести разведку боем.
