День, который еще недавно только рождался в сизом мареве, настал, и Николай ощутил приближение того Великого Мгновения, какое бывает в жизни человека один раз, когда судьба дарит ему наивысшее счастье — осуществление мечты. Правда, еще надо было пройти последнее испытание — контрольный полет с командиром эскадрильи, но Кочкин верил в себя; вылет с поверяющим не отодвигал приближение Великого Мгновения. Радость бытия охватила его, наэлектризовала каждую клеточку, и он ощутил себя бодрым и сильным. Хоть кричи на весь мир: «Люди! Как хороша жизнь! Как прекрасен мир!»
На какое-то мгновение перед глазами возник нежный овал Надиного лица, ее миндалевидные, суженные к вискам глаза, пухлые чувственные губы, и он отчетливо услышал ее приглушенный шепот: «Милый, какой же ты милый…» Когда это было? Вчера? Сто лет назад?..
Давно… Только свежесть губ и шепот оставались совсем рядом.
Вернулся грузовик, увозивший стартовый наряд, едва вместил всех курсантов и, покачиваясь на неровностях дороги, снова двинулся на аэродром. Кочкин сидел молча, думал о предстоящем вылете: мысленно «проиграл» полет от запуска до заруливания, вспоминал цифры скоростей и оборотов турбины, порядок включения тумблеров и положение рычагов.
Неожиданно с обезоруживающей ясностью Николай ощутил какую-то вину в том, что Геннадий не смог освоить расчет и посадку, и потому вылет его отодвинулся на неопределенный срок. Вчера он случайно услышал разговор Потапенко с командиром звена. Инструктор яростно отстаивал Геннадия и просил разрешения на дополнительные полеты с ним. Командир звена не соглашался и предлагал отчислить: «Нечего с ним возиться — время не ждет, надо о группе подумать, она не должна отставать от календарного плана». Потапенко сердился, спорил, пытаясь переубедить несговорчивого комзвена, но тот стоял на своем. Если об этом разговоре узнает Генка — у него руки совсем опустятся. Что же делать? Чем помочь? Попросить командира звена? Уж если он Потапенко отчитал… Какое, скажет, вам дело? Не лезьте туда, где вас не спрашивают. В учебном полку Кочкину так уже ответил раздраженный комэск, когда он попросил за Геннадия. Неужели снова все повторится?..
Подъезжая к аэродрому, Николай издалека увидел стоянку самолетов, и сразу все мысли утонули в нахлынувшем на него счастье предстоящего самостоятельного вылета.
МиГ-15 одиноко, словно редкой красоты изваяние, возвышался на левом фланге. Николай, получив разрешение комэска, спешил к нему; еще вчера здесь стояли только учебные УТИ МиГ-15, а сегодня настоящий реактивный истребитель! Кочкин шел, не чувствуя ног, из-под лихо сдвинутого назад шлемофона выпала прядка светлых волос. Он не шел, а словно летел, устремив взгляд на сверкающий в солнечных лучах самолет.
— Остынь. Успокойся. Соберись с мыслями, — последние наставления Потапенко.
Хорошенькое дело — успокойся… Легко сказать! Кто из летчиков оставался спокойным в такие минуты?
— Делай, как в вывозных полетах. Не спеши. В кабину сядешь — глубокий вдох! — Потапенко ходил рядом, поправляя лямки парашюта, помогая застегнуть шлемофон. Затем, когда Кочкин опустился в катапультное кресло, влез на приставную лесенку, проследил за его действиями в кабине. Уступая место технику, по-дружески хлопнул ладонью по плечу и соскочил на потрескавшуюся от летнего зноя рыжеватую землю.
Сквозь шум работающего на малых оборотах двигателя Кочкин не слышал людей. Видел инструктора, о чем-то разговаривавшего с Анатолием, да поднятую струей двигателя рулящего на стоянку самолета серую, медленно спадающую в безветрии полосу пыли. После широкой, просторной кабины спарки Николай ощутил себя сжатым со всех сторон теснотой окружавших его приборов, панелей включателей блоков бортового оборудования; кажущееся неудобство кабины скрашивалось тремя выкрашенными в ярко-красный цвет кнопками пушек. Вид этих кнопок заставил Николая острее ощутить особенность полета: он вылетал на настоящем истребителе, имя которого было известно всему миру со времен боев в Корее. На рулении вспомнил, что не успел как следует осмотреть самолет и, словно пытаясь исправить на ходу ошибку, глянул на открывшиеся при повороте головы скошенные крылья, задержал на мгновение взгляд на приемнике воздушного давления. Показалось, что штанга у основания ослабла и слегка покачивалась при движении самолета по неровностям. Наверное, показалось, техник обязан был осмотреть. Но обязан и летчик. Надо было все-таки самому пройти по маршруту осмотра и все, что поддается контролю, как это делает Потапенко, осмотреть, потрогать — убедиться в исправности. Конечно, внутрь фюзеляжа не залезешь, но это уже другое дело — там в ответе инженеры и техники. Деваться некуда — не заруливать же обратно на стоянку. Авось выдержит штанга один полет. Всего один полет, но какой! Первый самостоятельный…
На линии исполнительного старта Николай заметил Геннадия, стоявшего возле скамейки наблюдающих; с момента разбега машины Васеев будет неотрывно следить за его самолетом и докладывать местонахождение Кочкина инструктору. Николаю очень хотелось кивнуть другу: «Не волнуйся, все будет хорошо. Потапенко добьется своего — полетишь и ты», — но делать этого не стал — все, кто был на старте, смотрели на него.
Выждав, пока освободится для доклада эфир, Кочкин нажал кнопку передатчика и громко, словно стараясь заглушить рев двигателей всей эскадрильи, крикнул:
— Я — Сто тридцать третий! Разрешите взлет.
— Сто тридцать третий, — руководитель полетов сделал паузу, — вам взлет!
Глухо заурчал сзади двигатель — Николай двинул рычаг оборотов вперед, отпустил тормоза и почувствовал, как машина рванулась с места и помчалась по взлетной полосе. Перегрузка прижимала к спинке сиденья, но теперь натренированное полетами тело сопротивлялось ей без особых усилий. Толчки колес о неровности грунтовой полосы становились мягче; машина, словно выскочив на гладкую, выстланную отшлифованными плитами дорожку, шла ровно, без кренов и раскачивания; нагрузки на управление увеличились, будто с каждой сотней разбега кто-то навешивал на рули тяжелые камни. Кочкин тверже сжал ручку. Оторвавшись, машина повисла над землей. Краны шасси и закрылков на уборку. Один за другим послышались удары убирающихся в ниши колес, и тут же Николай ощутил, как машина, будто освободившись от земного притяжения, ринулась вверх — он инстинктивно взял ручку управления на себя. Густая небесная синь ударила в глаза, ослепила, наполнила тесную кабину, легла на приборы; казалось, что исчезли солнце и земля, и вместо них — вокруг океан, дышащий послегрозовой озоновой свежестью.
Николай беззвучно улыбался, замирая от свалившейся на него сини; в груди то холодело, то окатывало приятной теплотой. Ему захотелось запеть от радости, и он запел бы, если бы не подоспел момент первого разворота, за ним — второй, а там надо посмотреть на аэродром, проверить курс и высоту. Ах, уже и прозевал — стрелка высотомера перешагнула заданную цифру. Вот действительно мустанг! Тащит во всю силу! Он глянул вниз, отыскал аэродром. Там ребята. Смотрят. Ждут. И больше других — Генка. Переживает, мается…
Задание первого самостоятельного вылета завершалось, и Кочкин, выпустив шасси, повел машину на посадку. В лобовом стекле отчетливо виднелась среди зеленого массива хлебов темная посадочная полоса; расстояние до нее быстро сокращалось, и Николай, нажав круглую рукоятку, перевел кран щитков вниз; машина опустила нос и начала проваливаться, словно у нее уменьшились крылья. Кочкин тут же выбрал ручку на себя, увеличил обороты турбины и почувствовал удар по левой плоскости. Бросил взгляд на крыло и ужаснулся: длинная штанга приемника воздушного давления беспомощно, словно перебитая рука, раскачивалась у кромки. Он мельком взглянул на пилотажные приборы — их стрелки замерли в нулевом положении; приборы скорости и высоты, без которых не обойтись ни в одном полете, отказали. На какое-то мгновение страх сковал его, охватил руки, ног он не чувствовал.
Машина снижалась, теряла высоту, приближалась к земле, а пилот не мог одолеть страха, растерянно смотрел вниз, в край посадочной полосы. Если бы он, немного увеличив обороты двигателя, продолжал снижение, то наверняка посадил бы истребитель с небольшими отклонениями на полосу. Но даже кратковременная растерянность лишила Кочкина этой возможности, и, все еще цепенея от испуга, он инстинктивно передвинул рычаг двигателя вперед, взял ручку управления на себя. Не отрывая взгляда от земли, Кочкин увеличил обороты турбины до полных, перевел машину в набор высоты, выполнил все действия с оборудованием в кабине. И когда машина послушно легла на курс, почувствовал, как опасность бесприборного полета снова охватила его.
