Знаменитая впоследствии 416-я азербайджанская стрелковая дивизия была сформирована, и я получил всю экипировку. Командовал дивизией генерал Сызранцев, а по строевой — генерал Зюванов. Это были очень мудрые, удивительно внимательные полководцы. Они всегда участвовали в боях на очень тяжелых направлениях. 5-я армия называлась Ударной, потом она стала Гвардейской. Эта армия имела очень сильное вооружение. Ударные армии и по составу, и по формированию специально готовились и для прорыва, и для форсирования крупных рек. Мне пришлось форсировать Днепр, а позже — и Одер, под Кюстрином.
В начале войны мы отступали, отражая немецкие атаки. Немцев поддерживали венгры, итальянцы, румыны. Конечно, нам тяжело приходилось…
— В 1941–1942 годах расстреливали пленных?
— Немцев? Конечно! И немцы тоже. Чудо, если человек попал в плен и его не убили. Они себя чувствовали победителями. Им сказали, что мы — навоз, тряпки, русские свиньи. Девушек они насиловали… Самое страшное — это были рассказы тех, кто попал в оккупацию. В отношении населения у немцев была очень хитрая тактика. Они создавали полицейские соединения — так полицейские издевались над людьми больше, чем немцы, и их это устраивало.
А потом мы погнали их назад. Снова Николаев, Одесса. Армия попала в состав 3-го Украинского фронта, которым командовал Толбухин. Я на всю жизнь запомнил эти бои на 3-м Украинском. Самое страшное — когда теряешь товарищей. В жару мы шли на Кишинев, они драпали… Это была знаменитая Ясско-Кишиневская операция. Там была такая Тираспольская дорога. Там столько трупов было! В основном наших предателей, что с немцами отступали. Ведь многие считали, что никогда большевики не вернутся. Много бежало предателей из Одессы: кто на чем — повозки, лошади. Немецкие танки шли по этой дороге, и немцы их передавили. Собаке — собачья смерть!
Мы шли со стороны Бессарабии, от Одессы. Август 1944 года, жара жуткая. От малярии мы теряли больше людей, чем от ранений. Очень много было винограда, да и вообще жратвы было много. Помню переправу через Буг — это знаменитая река. Когда пошло наступление, было уже ясно, что немцы будут драпать. Но у них было страшное оружие — огнеметы. У меня был друг, сибиряк, чудный парень, помкомвзвода, старшина — он столько мне помогал!.. Я же городской парень, для меня пройти 30 км — это страшно. Я был в ботинках с обмотками, и когда мы прошли первые 30 км и был привал к обеду, я понял, что никуда больше не пойду. Ноги были — сплошные пузыри, красные. Двое ребят побежали за санинструктором, и тот обмыл мне ноги, бритвой разрезал пузыри, смазал ихтиолкой. И вот этот парень-сибиряк смотрит на меня: «А ведь ты не от этого такой грустный. Жить хочешь? Дам совет: тебе сейчас хорошо?» — «Да». — «Живи минутой. Не загадывай наперед — дольше проживешь. А если начнешь думать, внимание пропадает, и можно под пулю попасть».
И вот мы уже врывались в Кишинев, и сбоку огнеметчик дал залп. И этот мой дружочек попал под огнемет. Я до сих пор не могу забыть визг умирающего. Начали его засыпать землей, но бесполезно…
— Немца нашли?
— Нет. Их много было, это же оборона. Потерять друга, да еще так… Наступление в ходе Ясско-Кишиневской операции было очень тяжелым — все время тяжелые бои. Да еще перед этим наступлением были немецкие наступления. У немцев было очень много танков, и я помню, как в одном очень сильном бою они утюжили окопы. В результате после завершения операции от нашей роты осталось человек сорок, а может быть, даже меньше. Нас стали расформировывать, пришел командир батальона, и тех, кто постарше, отправили в хозвзвод, а нас — пополнить роту автоматчиков. Вот так я впервые получил вместо винтовки автомат. Это, может быть, меня и сберегло на войне.
Кроме того, в этом заслуга хорошего командира роты — лейтенанта Салкина, впоследствии капитана.
После взятия Кишинева мы пошли на Бухарест, но в этот момент была дана команда, и нас погрузили в теплушки и вывезли под Ковель в Польшу. Началось новое наступление, но в Польше у немцев были очень сильные оборонительные позиции, и они упорно сопротивлялись. Еще до взятия Варшавы были очень сильные бои; приходилось атаковать, и очень сильно.
— Вы передвигались пешком?
— Только пешком. В роте автоматчиков у нас было всего две повозки, а с ними четыре лошади и ездовые. Все они были азербайджанцы. Они тыловики, не обязаны были воевать. У нас был замкомандира полка по хозчасти — подполковник Гаджиев, жирный мужик. Было наступление, а он развалясь ехал на своей повозке сзади — и тут авиационный немецкий налет. Он успел спрятаться в кювет, а лошадей и бричку разбило. И вот он прибежал к нам в ужасе: «Меня же убить могли!» Для него это было неожиданностью! А мы очень любили своих «кукурузников», они очень активно нам помогали. Они летали ночью, и их атаки были совершенно неожиданными.
В Польше осталось много местного населения. Мы пришли к полякам и сразу увидели разницу: если в Молдавии много фруктов, еды, вина, то в Польше — в лучшем случае картошка и молоко. Кроме жуткой водки, ничего нет. Они нас сначала хорошо приняли, мы свое на стол положим. Еда у нас лучше, знаменитые офицерские консервы с беконом, а у солдат тушенка. «Ну что, пан, германа пойдем бить?» — «Пойдем, пан, пойдем!» — «А колхозы пойдем строить?» — «Ниц не разуме!» Колхозы они наши ненавидели, им столько про них порассказывали. Поляки жили хуторами, у многих были свои куски земли.
На территории Польши мы дрались с власовцами. Они не сдавались, понимая, что им грозит смерть. Тогда появились фаустпатроны, и мы обходили их, потому что не знали, как с ними обращаться. И тогда власовцы первые послали своих парламентеров: за жизнь — откроют секрет фаустпатронов. В роту прислали двух ребят-власовцев, и они нас обучали. Когда ты воюешь из окопа, фаустпатроны не нужны. Вот среди домов — это да.
— Фаустпатроны не таскали с собой?
— Нас ими не снабжали, но они были. Попадется на дороге — мы возьмем. Главное, мы теперь знали, как им владеть, хотя наших «учителей» забрали потом в лагеря. А так у нас были автоматы. Достаточно оружия было.
В Польше мы нарвались на немецкую танковую дивизию. Была весна, дороги были очень плохие. Вся наша материальная часть отстала, а мы шли вперед. Я никогда не забуду, как мы, преодолев железнодорожную насыпь, вышли в большое поле. И вот там нас встретили знаменитые «тигры». Это было прямое столкновение с ними, а нам нечем было защищаться! Ребята бросились бежать. Я не забуду, как на линейке мчался наш полковник Калашников и кричал: «Стойте! Хоть не бегите, ложитесь!» А ребята бегут, и немцы прямо им в спины трассирующими… Мы успели добежать до огромнейшего сарая. Я помню: только мы вбежали, как рвануло. Дверь упала на меня, но ребята меня вытащили, я только ушибся. Ранило командира нашего полка, Калашникова. В суете с брички уронили ящик из-под мин, а в нем лежало знамя полка. Я зачем-то открыл этот ящик, а там — знамя. Через насыпь танки идти не могли, и хотя им было нужно только разойтись и пройти через мостки, но они боялись. Мы перелезли насыпь и, подходя к хутору, попали в штаб полка. Мы вошли, и я положил на стол знамя… При утере знамени — начальство под трибунал, а часть расформировывали. Так что за это я получил свою первую награду, орден Красной Звезды.
При взятии Варшавы, в феврале 1944 года, я получил очень сильную контузию. Было два плацдарма: Радомский и Сандамирский. Наша часть четверо суток была на Радомском плацдарме. Никаких костров: на 6 человек — 3 плащ-палатки, 3 шинели. Мы ложились вшестером и снимали ботинки: в мороз ноги во сне очень стынут в ботинках. Было очень сильное наступление на Варшаву — ее атаковали по Висле, по льду. Немцы этого не ожидали: на льду же окопов не настроишь! Это такой был разгром! А мы с плацдарма взяли влево, и на основные их позиции, на «оборонку». «Оборонка» была сильная, поля заминированы, пехота могла подрываться через каждые 10 метров. Я был в роте автоматчиков, и нас посадили на танки. Три эшелона танков — первый, второй, третий… Я был во втором. Танки перевозили нас через минное поле, мы спешивались и шли в наступление. Первый эшелон, когда рванул вперед, попал под прямую наводку, и этот первый эшелон побили, и пехоту, и танки. А мы попали в такую зону, что слышали только свист, — снаряды за нами рвались. Но вот один из этих снарядов нам достался. Я услышал свист, а потом потерял сознание… Когда идет наступление, не сразу везут в госпиталь. Раненых собирают в медсанбаты, расположенные в районе штаба полка или дивизиона, а оттуда потом уже отправляют. Ребята поехали в дивизию за хлебом при наступлении (я уже говорил, что в роте автоматчиков были повозки) и в одной палатке меня нашли. Я лежал бревном — не двигался, не слышал и не говорил. Они меня положили на хлеб, накрыли и вывезли. Самое страшное на фронте — потерять свою часть. Тогда начинаешь новую жизнь!
