— Ты что пригорюнился, как подмосковный фриц? — подходя с топором в руке, блеснул улыбкой Щелкунов.
Я опустил елку, которую тащил в лагерь, огляделся — кругом никого не было. Из лагеря доносились звонкие в вечернем воздухе голоса. Где-то с шумом упало большое дерево. Я все еще дрожал от возмущения, вызванного хвастливой речью Самсонова. И мне так надоело бесконечно, до тошноты, пережевывать про себя все одни и те же мучительные мысли!..
Напрасно ты Кузенкова расстрелял, Владимир! — сказал я Щелкунову.
— Как это «напрасно»? — изумился он.
Мой вид, неожиданность разговора о Кузенкове, уже отошедшем для Щелкунова в прошлое, встревожили его. Он выпрямился, опустил топор.
— Ты думаешь, Самсонов… ошибся? — спросил он едва слышно.
— Не ошибся. Хуже, — ответил я.
— Ты брось! Это дело не шуточное.
— Кто убил Богомаза?
— Полиция, немцы… Я почем знаю?! Что ты мне про Кузенкова сказал? Ты шутишь?
— Не до шуток! Богомаза и Кузенкова…
Кто-то, проходя мимо, крикнул:
— Десантники, на собрание!
Вот еще выдумали! — Щелкунов свирепо хватил топором по стволу березы. — Нашли время трепом заниматься. А Гаврюхин-то!.. Словно к празднику готовится, по партийной работе соскучился. Это хорошо, но зачем он к Самсонову каждый вопрос согласовывать бегает? От такого собрания толку не жди. Давай, Витя, улизнем! Оно, это самсоновское собрание, только по названию будет партийно-комсомольским.
Ну, открою я все Щелкунову, а дальше что? Организовать заговор, удалить Самсонова? Это трудно, но выполнимо. Но кто дал нам на это право? И кто тогда будет бригадой командовать? Уж не Кухарченко ли? Бригада распадется. Рухнет построенное нами за два месяца. Что бы сделал Богомаз? Интересы дела, сказал бы он, прежде всего…
— Богомаза и Кузенкова…
— Чего тянешь? Выкладывай! Что-то ты покраснел, как бурак.
Надо повременить. Вот Кузенков поспешил… Самсонову пока вроде некого убивать. Разве только меня да Сашу Покатило. Богомаза забыть нельзя. Но нельзя и Самсонову отомстить сейчас. Судить его надо потом, на Большой земле, по закону, по закона он не уйдет. Сейчас надо, чтобы больше людей знали о нем все, а то убьют меня — и выйдет он сухим из воды… А может быть, я всего лишь оправдываю свое малодушие? Да нет, я просто не знаю, что делать…
Пойдем на собрание, — сказал я Щелкунову. — Потом договорим. Я просто… да ничего особенного… Только нельзя и так: шлепнул человека — и все. Нужно знать — за что.
Щелкунов смотрел на меня с подозрением, — Что же я должен, по-твоему, судить всякого, кого мне Самсонов расстрелять прикажет? Судит командир…
А вдруг Самсонов — не советский человек?
— «Вдруг», «вдруг»! Кто его над нами поставил, а? Против немцев воюет — значит, советский.
— Я тоже так раньше думал…
— А ты меня не учи, я сам все понимаю! Нет сейчас ничего дороже жизни нашего человека и ничего дешевле жизни врага. Я их как клопов давлю. Больше раздавишь — меньше кусаться будут. Ошибаться в этом деле нельзя. А если бы я своего человека нечаянно убил, то… то это все равно, что я бы тебя убил или брата родного.
— Строиться! — кричали в лагере.
— Строєм на собрание?
— Собрание после построения, для партейных.
Оказывается, создана «штабная» кухня. Только для командиров. Ребята сразу же окрестили ее «закрытым распределителем»…
3
На отрядном построении Самсонов зачитал очередной приказ.
— Начальником штаба основного отряда назначается старший лейтенант Суворов…
— Кто такой? Что за птица? — зашумели ряды.
Сияя, выступил бывший начальник разведки:
— Это я, Суворов — моя настоящая фамилия. Иванов — это только для конспирации.
— Добился-таки своего, — шепнул мне Богданов. — Все рацией своей, карьерист, спекулирует. Зря он с капитаном фуфырится, не к добру это…
По строю пробежал смешок: Перцов, шевеля губами, беззвучно ругаясь, снимал с пушки чьи-то мокрые портянки.
— Моим заместителем по агентурной разведке — лейтенант Ефимов…
— Ого! Быстро растет. Везет же людям! — едко проговорил вполголоса Жариков. — У немцев в начальниках ходил и у нас…
— Ефимов ли? Может, Кутузов, али еще как? — выкрикнул Виноградов.
— Заместителем командира боевой группы — лейтенант Морозин, он же Козлов.
— Еще один расконспирировался!
— Отставить разговоры! Этим же приказом, в целях конспирации отрядов, мною присвоены следующие наименования отрядам…
— А ну, послухаєм!
— Основной отряд, или отряд «ноль-ноль», как он прежде назывался у нас, — «Сокол». Наш отряд в бригаде — первый среди равных. Отряд Курпоченко — «Ястреб», отряд Фролова — «Орел», отряд Дзюбы…
— Как не бодрись ворона, а до сокола ей далеко! — громко сострил Жариков и тут же заработал наряд вне очереди от командира «Сокола».
Сокол! Может быть, Самсонов думал о горьковском Соколе? Мечтает о соколином взлете? Да, высоко взлетел он, но тем ужаснее будет падение…
— Беспартийные, разойдитесь! Коммунистам и комсомольцам следовать за командиром отряда!
Ряды сломались. Бойцы окружили Самсонова и Перцова.
— А как тем быть, у кого билета комсомольского с собой нет?
— В партию можно подать?
— А кому наша организация подчиняется?
— Тише, тише, товарищи! Все узнаете на собрании.
4
Больше полусотни партизан расселись кружком на небольшой прогалине, в изменчивой, пятнистой тени осин и берез. Посреди круга — Самсонов и Гаврюхин.
— Товарищи! На повестке дня нашего первого партийного собрания, — гладко начал Гаврюхин по знаку Самсонова, — следующие вопросы на сегодняшний день. Утверждение состава двух бюро — партийного и комсомольского. Второй вопрос, доклад на тему: «Требовательность командира, бдительность и воспитание на положительном примере — залог крепкого воинского порядка и дисциплины». Докладчик — командир отряда капитан товарищ Георгий Иванович Самсонов. Третий вопрос — прием в партию.
Гаврюхин явно наслаждался. Темно-бурые щеки его чисто выбриты, тщательно причесаны редкие волосы, даже подворотничок подшит, даже полевую сумку где-то раздобыл… Он сидел по-турецки, поджав под себя ноги в разбитых, залубеневших сапогах, и это, видно, смущало его — такое торжественное событие, но нет стола с красной скатертью и графином, нет трибуны, нет, наконец, крыши над головой.
— Вопросы по повестке дня у кого имеются?
— Кто повестку предлагает? — поднял руку Самарин.
— Повестку составили мы с командиром отряда капитаном Георгием Ивановичем Самсоновым, — объяснил Гаврюхин и посмотрел на аккуратно разложенные на траве исписанные карандашом листки школьной тетрадки.
— Командир наметил вас в парторги? — спросил Самарин Іиким тоном, словно он сочувствовал Гаврюхину.
Гаврюхин промолчал, мигая честными глазами, глянул в сторону Самсонова. Тог встал руки в боки, подбородок выдвинут вперед, слова цедит сквозь зубы:
— Что вам, товарищ Самарин, в повестке не нравится?
— Вот именно! — громко и значительно сказал Борька-комиссар.
Самарин поднялся, прочистил горло.
Отряду как воздух нужна настоящая партийная закалка, — упрямо, но сдержанно начал он. Ее нет, отсюда — все наши беды и неполадки. Наши коммунисты почти все показывают пример в бою, но этого мало. За крепкую парторганизацию в бригаде боролся еще Богомаз. Перцов, как известно, комиссар у нас липовый. Как член партии…
— Мы дадим вам возможность высказаться, товарищ Самарин, — жестко сказал Самсонов. — Однако не забывайте, сейчас не мирное время, на войне мы не можем и не будем тратить попусту время на митинговщину. Зарубите у себя на носу, партийный устав у нас должен быть подчинен воинскому уставу. Внутрипартийная демократия в наших условиях — та же партизанщина. Вы — мое ядро. Первая задача коллектива — укрепление авторитета командира. Конечно, вы можете заниматься самокритикой, разбором операций, хвалить или ругать отдельных бойцов, вскрывайте недостатки. Но главная ваша задача, как членов партии и комсомольцев, — укрепление дисциплины, укрепление авторитета командира отряда, борьба за принцип единоначалия. Ясно, что борьба против дисциплины и единоначалия в наших условиях — измена родине. Вот Гаврюхин — настоящий солдат партии, он это понимает… Кстати, только Гаврюхин из всех присутствующих сохранил партбилет. Некоторые сдали его в Москве, вылетая в тыл врага, другие потеряли в окружении и плену!..
Тягостное молчание. Самарин сел, вобрал голову в грузные плечи, побагровел, задышал часто. Широкая, жилистая рука его сильно сжала шейку приклада автомата. Так сильно, что побелели костяшки пальцев. Словно сжимал он не шейку приклада, а шею Самсонова.
