— Вы так прямо выражаетесь!
Он возражает:
— Может быть, в нашем положении, если верно все то, что я слышал там снаружи было бы даже уместно отказаться от иллюзий!
Виссе жаль симпатичного молодого капитана с открытым лицом, который, ничего не подозревая, слепо полагается на других там, где нужно думать самостоятельно и сомневаться; он уже не человек, а механизм с рычагами, которыми можно управлять.
Разумеется, он, после своего ранения в легкое, все еще харкая кровью, во имя народа, фюрера и фатерланда отказался от полного излечения, от отпуска на родину, чтобы только принять во всем участие, — тогда после беспримерной битвы и стойкости солдат под Сталинградом был бы деблокирован и открыт «котел». Повышение! Награды! Он представлял себя со значком за Сталинград на груди, героем, которого окружает признание и ликование.
Он видел большой шанс в том, чтобы быть здесь и, в основном, поэтому он вернулся.
И вот он здесь! Его батарея — пушки без боеприпасов. Наблюдательный пункт — разбитая и вспаханная гранатами местность. Его пристанище — бункер, который он вынужден делить с несколькими другими людьми. Все не так-то плохо! Но его люди, измученные, изголодавшиеся, обгоревшие… уважение и доверие которых он потерял!
— Но ведь вы останетесь со мной, господин Фурман? — пытается он ухватиться хотя бы за кого-нибудь.
— А зачем? — спрашивает Фурман. — Даже если бы я хотел!.. Отделение получило приказ сформировать штурмовой отряд! Численностью восемьдесят человек!
— Но ведь я же не могу никого отдать из моей батареи, в которой всего восемьдесят два человека! — волнуется Шёндерфер.
— Половину или по крайней мере треть! И что вам делать с этими людьми? У батареи еще осталось снарядов на двадцать два выстрела, и те придерживаются для окончательного боя!
— Так это означает, что у меня батарея, которая уже не батарея! Из-за одной только нехватки людей я не могу действовать!
— Именно так, господин Шёндорфер! — холодно соглашается Фурман.
— Но ведь пушки в полном составе и еще в порядке! А если подвезут боеприпасы?!
— Этого можно не опасаться!
— Штурмовой отряд! Так вот, где меня можно использовать дальше! Мне наверняка светит! — считает Виссе. — Штурмовой отряд, это практически то же самое, что и смертный приговор. Умирать теперь, когда борьба стала бесперспективной и бессмысленной. Майор, конечно, рад, что избавится от меня здесь!
— Не обольщайтесь! — цедит Фурман и упаковывает свои вещи в рюкзак. — Вы показали Гольцу зубы. Он чувствует, что за этим что-то стоит. Такого человека ему нужно иметь рядом с собой, когда дело идет к концу. И всегда только щелкал каблуками и послушно говорил: «Так точно!» Меня он командировал туда! — Фурман надевает на плечо автомат. — Я должен немедленно явиться в часть для формирования этого отряда.
— Скажите, что я не отдам из своей батареи ни одного человека! — еще раз возмущается Шёндорфер.
Фурман мягко улыбается, но уходит со слабой надеждой, что штурмового отряда не будет. Два часа спустя он возвращается со списком. Передается почти половина личного состава батареи. И еще три солдата с наблюдательного пункта, которые должны собираться немедленно.
— Вы идете на позицию батареи, где собираются мои люди! Выступать сегодня!
— Так вот оно что! — Фурман протягивает Шёндорферу и Виссе руку.
— Я тоже пойду на батарею! — говорит Виссе. — Хочу попрощаться с людьми!
Они идут вместе и не говорят ни слова.
В бункерах солдаты в последний раз собрались вместе. Те, кто может остаться, молчат. Те, кто должен идти, молчат ожесточенно. Они съедают свою дневную пайку: сто граммов хлеба и кусочек мясных консервов. Чай уже сто раз выкипел. Дополнительного ничего нет.
Многие съедают и свое маршевое довольствие, которое получили на два дня вперед.
— Съедим! — Вахмистр жадно набивает рот. — Я уже чувствую страх. Жалко каждого кусочка!
— Посмотрите-ка сюда! — Фурман указывает на солдат своей штурмовой группы, которых назвал для выступления. — Как привидения, они крадутся из своих ям! — Это даже не самый последний резерв! Мне кажется, что я веду в дом престарелых группу стариков! Эти старики несколько месяцев назад были пышущими здоровьем парнями. Теперь они совершенно вымотаны, внешне и внутренне. Им остается только одно — голод и отчаяние. Небольшое утешение лишь в том, что они во время боя получают больше продуктов. Каждый тихо надеется, что не будет полевой жандармерии, найти сброшенную самолетом продовольственную «бомбу» и ограбить. Правая рука Фурмана, которой он так сердечно и крепко приветствовал Виссе двенадцать дней назад, безжизненно лежит в руке Виссе, неспособная ответить на рукопожатие.
— Мы, наверное, в этой жизни уже не увидимся?
Виссе неловко, что у Фурмана стоят в глазах искренние слезы. Такой огромный, сильный, хороший парень. Героический баритон! Теперь его сцена в Сталинграде, а оркестром дирижирует смерть.
— Не сдавайтесь, — призывает Виссе. — Человек умер, только когда он мертв!
Виссе прощается со своими людьми и знает, что больше они никогда не увидятся.
Постовой на наблюдательном пункте наводит стереотрубу на солдата в русской форме и, на всякий случай, берет его на прицел пулемета. Судя по свежему, крепкому виду, это очень упитанный русский. Как он идет! И прямо на позицию! Похож на обер-вахмистра Куновски. И вот он машет рукой, спокойно идет через заградительный огонь, который ведет Иван.
— Быть того не может! — заикается постовой.
— То, что я не подох? — спрашивает Куновски. — И то по чистой случайности. Где капитан?
В бункер врываются товарищи обер-вахмистра.
— Как ты там у Иванов? Где Вилли и Герхард?
Куновски опускает голову, только дважды щелкает пальцами, и все понимают, что Вилли и Герхард погибли.
Виссе выпроваживает всех из бункера. Куновски жадно тянет сигарету, которую Виссе засовывает ему в рот, садится к печке и греет руки над пылающими углями.
— Вы что, наверное, сожжете здесь бункер?
— То, что от него осталось!
— Я уж видел этот сюрприз. Похоже, вам тут пришлось туговато? — Куновски говорит с каждым так, как хочет. «Мужественный и закаленный в боях солдат. Недостает чувства дистанции и почтения к начальству!» — написано в его характеристике. — Да, господин капитан, я вот пришел прямо от Иванов, с последними рекомендациями…
— Прежде чем вы все выложите, Куновски, известно ли вам, что каждый, кто приходит от русских, должен быть немедленно передан в фельджандармерию?
Куновски, который обычно никогда не медлит с ответом, бледнеет.
— И что вы собираетесь со мной делать, господин капитан?
— Мне здесь больше нечего докладывать! Капитан Шёндорфер тоже наверняка этого не сделает…
— Что, он опять командует? Если бы я знал!
— Если он последует приказу по армии, то сразу же должен арестовать вас и сообщить в фельджандармерию!
— Уж он-то приказ выполнит! За то, что я вырвался от Иванов и был таким дураком, что пробился обратно к своим? Неужели мне никто не поверит, господин капитан?
. — Будет лучше, если вы об этом никому не будете рассказывать, ясно, Куновски?
— Так точно, господин капитан! — Куновски не ожидал такого приема и сильно разочарован.
— Я не хочу, чтобы какой-нибудь военный трибунал получил возможность еще одним смертным приговором доказать свое право на существование!
— Я не сделал ничего такого, за что можно было бы наказывать, господин капитан! Я скорее заслужил поощрение! Например, бутылку шнапса и трехдневный паек!
— Тем не менее, придержите язык! Я вам верю. Мне вы можете рассказать все, это останется между нами! — Минутку, Куновски! — Виссе снимает трубку.
Звонит лейтенант из части.
— Что за смельчаки у вас тут! Приказы, отмена приказов, новые приказы! Последние новости, господин капитан! По приказу командования армии сформировать боевой отряд, который будет подчиняться майору Гольцу. Вы назначаетесь командиром наступательной роты, то есть остаетесь у нас, господин капитан!
Ну вот, как повезло!
— Майор хотел сообщить вам об этом лично, но поскольку вы не явились на инструктаж, господин капитан…
— Инструктаж? Ведь это всегда делает господин Шёндорфер! Я смотрю за делами здесь, чтобы ничего не случилось!
— Это уже случилось, господин капитан! Батарея лопнула! От целой части в боеготовности остались всего две пушки для стрельбы прямой наводкой на продвинутых позициях. Им дадут снарядов на 32 выстрела!
— И их получит капитан Шёндорфер?
— Так точно! И к ним еще десять человек солдат! Остальные пушки остаются на позициях без боеприпасов и их остаются обслуживать несколько человек, которые больны или уже слишком слабы, чтобы участвовать в боевых действиях отряда. Да! — лейтенант вздыхает. — Это похоже, конец. Остальные пушки представляют собой последний резерв полка гаубиц, который в свое время храбро сражался и не раз отличился!
